СЕРДЦЕ ДАНКО

Рассказ

Избы села Салтыкова вытянулись единственной улицей вдоль высокого берега речки Дремы: спокойной, родниковой, прозрачной, рыбной. Весной улица белела лепестками отцветающих садов, летом зарастала травой – муравой, подорожником, осенью становилась непролазной из-за грязи, а зимой лишь санный след напоминал о ней.

Когда-то селом владели князья Салтыковы и Голицыны. На голицынской половине красовалась каменная церковь с пятью куполами, а на салтыковской – деревянная, резная. В концах улицы стояли усадьбы. Границей имений был пруд, вырытый крепостными посредине улицы.

Село славилось трудолюбивыми мужиками, которые с исстари занимались гончарным ремеслом. Глиняная посуда их производства не залеживалась на базарах и ярмарках. Бабы и девки вязали кружева, радующие изысканные вкусы даже столичных модниц.

Революция прошла мимо здешних мест. Правда, однажды нагрянула банда антоновцев: выпорола шомполами строптивых мужиков, реквизировала самогон, поросенка, десяток кур и дала деру. В коллективизацию село объединили в колхоз, каменную усадьбу и церковь разобрали на кирпич для какого-то строительства в городе, а деревянная сгорела от удара молнии. Салтыковский дом в липовом парке сгодился под школу. Вечерами в ней работал "ликбез", самодеятельность, различные кружки. Классов не хватало. Общее собрание колхоза постановило к школе прирубить флигель. Сказано – сделано. Пристройку обсадил жасмином, кленами, березами, а для разнообразия осенней палитры, по выражению учителя рисования Василия Ивановича, добавили рябину. Итог работы подвели концертом.

После войны директором школы был Розанов Григорий Иванович - педагог из дореволюционных, но это не мешало ему пользоваться всеобщим уважением, как в школе, так и селян. Среди педагогов выделялся учитель русского языка и литературы Федор Семенович Тришкин, которому недавно исполнилось тридцать два года. Высокого роста, широкоплечий, с крепкими руками, казалось,  постоянно ожидал сигнала тревоги. Видимо, сказалась привычка военного разведчика. Однако широкое лицо, серые добрые глаза, белесый чуб, спадающий на лоб, с легкой горбинкой нос и ниточкой губы не выдавали в нем человека прошедшего войну и госпитали. Выучившись в Саратове на учителя, по направлению приехал в село учить грамоте сельских ребятишек. Любил он стихи и под гитару напевать песни военных лет и романсы.

Обращала на себя внимание и неугомонная Лидия Андреевна Остужева, учительница географии, которой недавно исполнилось двадцать пять лет. Отец её был предводителем местного дворянства в захолустном Сердобске, а матушка рязанская, из купеческой семьи. Происхождение родителей не отразилось на биографии девочки. Окончив десятилетку, затем пединститут, её, как дисциплинированную комсомолку, отправили в салтыковскую глухомань.

Холерик, с русой тяжелой косой через плечо, глазами цвета агата и постоянной улыбкой на слегка вытянутом книзу лице, обратил на себя внимание Федора Семеновича. Взаимная симпатия закончилось свадьбой. Молодые поселились в бывшей школьной сторожке при входе в липовый парк, и в тот же день неподалеку от крыльца посадили березу и рябину.

Время прошло, вернее – пробежало. Учителя не успели оглянуться, как выросла береза, рябина, дети, пошли внуки, за которыми нужен был глаз. Сын перевез родителей в город. Хорошо в сыновнем ложе, да память не давала покоя, вот и решили они отправиться на свидание со своей молодостью. Сын взялся доставить родителей на «Хонде». Проехав Заречье, отец тронул сына за плечо и попросил остановиться.

- Мы с матерью дальше - пешочком. От деревца к деревцу, от столба к столбу. Глядишь, к вечеру и дотопаем.

- Как это дотопаем?- удивился сын. - А машина для чего?

- Чтобы горючее экономить, - спокойно ответил отец, глядя вдаль.

Зная, что ему возражать трудно, сын пожал плечами. Жена не вмешивалась в их разговор, но в душе была рада такому обороту дела. Ей действительно захотелось пройти по той дороге, которая, возможно, хранит память ее давних походов из села в город и обратно. Не зря же говорят, что память у Земли вечная.

Пожелав доброго пути, сын уехал. Федор Семенович надел рюкзачок, крякнул для порядка и галантным жестом указал супруге дорогу вперед. Перейдя мост через речку Быстринку, остановились. Поднимая колесами дорожную пыль, их догоняла лошадь, из-за которой в телеге не было видно возчика. Поравнявшись, в лице обросшего, загорелого мужчины узнали бывшего сторожа школы Степана Прохоровича, и он узнал учителей. Разговорчивым он не был и раньше, но по суетливости, блеску глаз было видно, что встречи рад. Пожав руки, помог взобраться на телегу и сесть на доску за своей спиной. От взмаха его кнута, лошадь побежала не шатко, не валко. Ехали молча.

Миновав березовую рощу, стали спускаться в ложбину.

- Смотри, смотри, Федя, макушка нашей березы показались! Громко закричала Лидия Андреевна, размахивая косынкой.

Испугавшись крика, лошадь побежала рысцой. Возчик с укором покачал головой и натянул поводья.

- Что ж вы, Андревна, Орлика пугаете? Он понятливый и будет думать, что мы им недовольные. Негоже.

- Ой, простите, - смутилась женщина. – Орлик, ты молодец, не думай о нас плохо!

Будто бы поняв ласковые слова, в знак одобрения он замахал хвостом.

- Лидуша, - обратился муж, - во-первых, ты принимаешь желаемое за действительное; из низины дерево не увидишь. Во-вторых, загляни в паспорт. В твоем возрасте не стоит разбрасывать эмоциями. Побереги, пригодятся.

- Дружочек, а в твоем возрасте надо гордиться, что твоя половина до сих пор сохранила энергию и не желает стареть.

- Горжусь и от восторга прыгаю, - с улыбкой ответил Федор Семенович.

Но половина не унималась.

- Федюня, давай споем! – и, не дождавшись ответа, звонко полилось: "Широка страна моя родная …".

- Чудеса. Во дает! Пенсионерка, а голос как у пионерки, - заметил Степан, разглаживая большим пальцем левой руки, прокуренные усы.

- Видишь, дорогой, я еще пользуюсь успехом у мужчин, а ты говоришь, загляни в паспорт.

- Лидуша, давай послушаем поле, отдохни.

Где там! От избытка чувств, она, наверное, взлетела бы ввысь, но васильки привлекли внимание. Сняв босоножки, находу слезла с телеги и остановилась. Сердце забилось часто, часто.

Есть в русском поле что-то особенное, неповторимое. Ширь неоглядная. Простор небесный сливается с земным. Воздух расплавленным серебром качается над полем, разомлевшем от жары. Ветерок что-то шепчет колосьям овса, а те отвечают перезвоном. Редкие облака не обещают дождя. Неугомонные жаворонки, да всхлипы перепелок напоминают о бесконечности жизни.

Цветок за цветком, Лидия Андреевна набрала букет васильков. Подумав, добавила к ним ромашек. Пока жена собирала цветы, Федор Семенович наблюдал за парящим коршуном. Вот он сложил крылья и ринулся вниз… Еще его внимание привлек одинокий дуб на краю оврага.

Могучий дуб развесистый,

Один на все края…

- негромко пропев, обратился к возчику с просьбой рассказать о сельских новостях.

Тот поправил картуз, усмехнулся, мол, что рассказывать, сейчас все уведите сами, вздохнув, ударил вожжами лошадь по бокам. Дорога пошла в гору. Орлик остановился, будто бы в раздумье, отмахнув хвостом оводов и мух, напрягся, и потащил телегу. Подъем одолел.

- Степа, придержи лошадку.- Спрыгнув с телеги, Федор Семенович добавил. - Мы пойдем напрямик тропинкой. Недалеко, размяться надо. Рюкзак отвези пасечнику и сам приходи вечером на чай. Поговорим за жизнь.

Через некоторое время скрип колес заглох между стен овса, и только уши Орлика изредка показывались над желтым полем. Приезжие остались одни, и некоторое время стояли молча, будто опасаясь спугнуть мысли друг у друга. Первой заговорила жена.

- Федя, я вдруг поняла, что наша жизнь на закате и счастье осталось там, - и указала рукой за спину. - Не удивляйся моим суждениям, это результат долгих размышлений. Я все никак не могу свести концы с концами. Наша жизнь, как бы оборвалась на перестройке, вернее – переломе наших жизненных ценностей и понятий. Я стараюсь удержать обрывок прошлой жизни и соединить с нынешней, такой непонятной, - пристально посмотрев на мужа, глубоко вздохнула, сделал шаг вперед.

- Лидуша, - начал он, волнуясь, - ты думаешь, не понимаю тебя. Таких пенсионеров, как мы, использованного материала, теперь много. В нас никто не нуждается, и оттого унижают и топчут, а отказываться от прошлого не собираюсь. Совесть не позволяет. Жалею о том, что жизнь так коротка и так хотелось много в нее вместить и бежать, бежать вперед, не останавливаясь. Счастье? – Федор Степанович усмехнулся, - Счастье у каждого своё. Наше в посеве доброго, разумного, светлого. Да тебя ли убеждать в этом?!- и Федор Семенович взял жену за плечи, - помнишь у Есенина?:

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валяясь на траве.

И зверье, как братьев наших меньших,

Никогда не был по голове.

Это было его счастьем. У сына свое понятие, его счастье – жить ради себя, в свое удовольствие. Дочь счастлива ребятишками, а кто-то купленной машиной, кто-то поездкой за кордон, а кто-то вылеченной болячкой.

Отогнав платком от лица мошек, жена заговорила с укором.

- Думаю, ты не прав по отношению к сыну. У каждого времени свои песни. Володя живет по нашим принципам, но в ногу с происходящим. Мы его, как Павлушу Чичикова, посадили на нижнюю веточку, а до вершины он добрался сам. Я не права? Он…

- Ты хочешь сказать, волнуясь, прервал муж, - что детям и внукам настало время торговать мертвыми душами, лишь бы набить кошелек? Впрочем, сейчас мертвые стоят дороже, чем живые. Разве я за это воевал?

- Успокойся, дорогой, мы приехали сюда по другому поводу, а не решать вопросы мирозданья. Время само расставит точки над и. Обуюсь, а то не солидно будет пенсионерке – босоножке перед селянами.

Опершись о руку мужа, Лидия Андреевна надела туфли, поправила косу, взяла букет. Подняв над головой, замахала им, приветствуя школу. Они, было, ускорили шаг, но почему-то разом остановились и посмотрели друг на друга.

- Вот он, храм науки, как когда-то любил говорить математик и астроном милейший Александр Александрович, - торопливо заговорила бывшая учительница, - его знаменитое: "Я опираюсь на вашу совесть", стало символом школы. В каждом ученике он видел личность и к каждому имел свой подход.

А Ольгу Григорьевну, химичку, помнишь? Бывало, покоя не давала никому: ни ученикам, ни родителям. Вечно что-то организовывала, придумывала, проводила. Как только на все хватало у нее времени! На дне птиц, помню, заставляла мальчишек и мужчин влезать на деревья и крепить на них скворечники, при этом покрикивала на древолазов, если что было не так.

А англичанку Эльвиру Анатольевну разве забудешь? Она к тому же руководила школьной самодеятельностью и прививала ребятам любовь к музыке и русской песне. Некоторые её хористы стали профессионалами сцены.

А февральские традиционные вечера что стоили! На них съезжались выпускники школы прошлых лет, а кто не мог приехать, присылал телеграммы. Они сыпались со всего Союза. Ты зачитывал их под аплодисменты. Улыбкам не было конца. Школа в наше время была мерой жизни и совести. Учителя гордились своей работой. Сейчас школа, по – моему, потеряла прежний блеск.

Федор Семенович взял жену за руку и увлек за собой. Миновав парк, вошли во двор и… остолбенели: на земле валялись разорванные книги, классные журналы, изломанные физические и химические приборы. Окна флигеля выбиты, жасмин у крыльца вырублен, по стволу их березы многократно прошелся топор, а от рябины и пенька не осталось. Федор Семенович поднял журнал с пожелтевшими страницами, полистал.

- Лида, это твоего последнего десятого класса.

Взяв журнал как драгоценность, учительница пробежала глазами по едва заметному списку учеников. Всех она вспомнила, и невольные слезы появились в глазах.

- Не расстраивайся, родная, пойдем по классам, - сказал муж с дрожью в голосе.

По хрустящим осколкам стекла, учителя шли по коридору, заглядывая в классные комнаты. В литературной на портерах классиков подрисованы бороды, очки, сигары. На литмонтаже крупно написана матерщина. В бывшей пионерской комнате, с фигурным отпечатком кроссовки, валялся стенд с фотографиями и именами сельчан, погибших в Отечественную войну. Трясущейся рукой Лидия Андреевна подняла его с грязного пола и поставила у стены.

- Федя, ты его делал с ребятами к сорокалетию Победы. И вот что стало с Победой!

В дальнем углу коридора послышались детские голоса. Учителя пошли на звуки. В географическом классе, нахлобучив на голову половинки разломанных глобусов, бегали друг за другом мальчишки с обломками указок в руках. Один, видимо старший, жуя жвачку, топтал пластмассовый рельеф земли.

- Ребята, кто вам позволил все ломать и топтать?! - спросил возмущенный Федор Семенович.

Мальчишки остановились, испуганно посмотрев на невесть откуда-то взявшихся стариков. Выплюнув жвачку, старший ответил, оправдываясь.

- Никто. Дядь, это не мы разорили школу, она давно такая. В прошлом году совсем чуть не сгорела. Городские бомжи баловались. Вы нас участковому не сдадите?

- В каком классе учитесь? – вмешалась Лидия Андреевна.

- Я в четвертом, Гошка в третьем, а Юрка с Сашкой первачки.

Поняв, что милиция не грозит, четвероклассник осмелел.

- Дядь, а кому теперь школа нужна? Учеников в селе всего пять и нас возят в райцентр, но грозят осенью развалюху - автобус отобрать, горючки нет.

Сбросив полушария, мальчишки убежали. Все стихло, но тишину нарушал скрип покосившейся рамы без стекол, да крик вороны.

- Пойдем, Федя. Что-то сердце защемило, - едва проговорила расстроенная учительница.

Мимоходом он взял стенд фронтовиков, и осторожно, будто бы в здании покойник, направился к выходу. Жена, прикрыв лицо букетом, шла следом. Сойдя по ступенькам на землю, она поклонилась школе и положила цветы на прогнившие доски крыльца, сказав негромко.

- Храму науки от бывших учителей.

Отойдя, они сели на ствол упавшей липы. Ветеран войны носовым платочком протирал фотографии на стенде, а супруга притихла, съежилась. Закончив, он взглянул на ее лицо, обнял за плечи, прижал к себе. Проглотив комок, подступивший к горлу, заговорил.

- Вот и состоялась встреча с молодостью. По этому поводу вспомнился горьковский Данко, о котором я когда-то рассказывал ученикам, как он вырвал из своей груди сердце и светя им вывел толпу из лесных дебрей, а в знак благодарности люди растоптали горящее сердце. Мы умеем создавать героев, а потом с упоением их растираем в порошок. Вот до какого времени мы дожили.

- Федя, ты забыл маленькую деталь. Сердце Данко распалось на искры, а из них разгорелось пламя.