ПРОБУЖДЕНИЕ  

Рассказ

Ветер набирал силу. Зябкость деревьев не обещала ничего хорошего. Дождь готов был перейти в снег. Дым облаков окончательно заволок солнце. Стало темнее. Зеленая трава, схваченная морозом, хрустела под ногами. В небе раздались тревожные клики. Петр остановился, посмотрел вверх. Придавленный тучами клин журавлей посылал голоса беды. Повод был. Одна из птиц отстала и больше парила, чем махала крыльями. Из клина, не нарушив строя полета, к ней устремился собрат. Приблизившись, некоторое время летел вровень, очевидно, показывая пример слабой. Это сказалось. Взмах за взмахом и они догнали стаю. Говорят, что желающего жить судьба ведет, а не желающего тащит.

Петра потянуло в тепло; не хотелось зябнуть. Пожалев, что рядом нет человека, с которым можно поделиться меланхолией настроения, ускорил шаги.

Что и говорить, отдых на одном месте всегда несет скуку, паутину однообразия и безотчетного времяпровождения. Отдыхающие идут будто бы по циферблату, делая остановки на завтрак, обед и ужин. Стоит заметить, что и в активном безделье часы бывают так же быстроходны, как и в работе.

За столом нас оказалось четверо мужчин. Познакомились. Николай и Юрий тут же поделились впечатлениями о посещении врача. У Николая оказался старый, с одышкой, но знающий доктор, Юрий не мог похвалить своего; докторша лет тридцати только измерила давление и почти не назначила процедур, посчитав их лишними. Я был согласен с заключением, видя, как краснощекий «больной» справляется с обильной и вкусной пищей, запивая пивом, прихваченным с собой. После обеда он всех пригласил тяпнуть бутылочку винца, а вечером пойти на шашлыки с тремя подружками, с которыми успел познакомиться где-то.

Николай, сухощавый мужчина лет за сорок, произвел впечатление непьющего, но при словах о девочках оживился и в знак согласия поднял руку кверху. Я от всего отказался. Петра мало интересовал разговор, он сосредоточился на еде. Ему было, наверное, шестьдесят с хвостиком. Редкие волосы с налетом седины, белесоватые брови и неглубокие морщины на лбу отвлекали от возраста. Закончив завтрак, я поспешил в поля.

То лето было дождливым, прохладным. Разбухшая от влаги листва отяжелела, трава казалась сочной, наступи и брызнет сок. Тоска о солнце, тепле волновала грудь, а еще больше она приходила в волнение от неумолимо бегущего времени. Еще немного и засентябрит.

Новый день вызывал подъем сил и желание продлить его. Если вчера громада туч застилала небо и не давала шанса синеве проявиться, то сегодня отмытая дождями стояла высоко, не достигаемо, а солнце, не жалея тепла, сушило землю. Она дышала глубоко, всей грудью, выдыхая клубы пара. Отдымив, он не исчез, а россыпью прозрачных капель повис на каждой травинке, каждой былинке. Веселясь, ветер раскачивал березы, взлетал к верхушкам дубов, пугал осины, и они еще долго переживали испуг, дрожа листвой. Но больше всего неуемному ветру нравилось скакать по волнам и, нарезвившись, отдыхать на ладонях реки.

К ужину собрались все. Снова шумный разговор Юрия и более сдержанный Николая. Петр всем видом показывал пренебрежение к нам: ухмылялся, зевал, постукивал пальцами по столу, и, придравшись к официантке, отодвинув котлету, торопливо ушел из столовой. Мы переглянулись. Николай обратился ко мне: "Скажи, Алексей я прав или нет? Если попал за общий стол, то не кажись умнее других". Я пожал плечами. Отужинав, разошлись молча.

С фотоаппаратом, я пошел на вечерние этюды. Впереди по тропе наперегонки бежали две трясогузки. Кричала коростель, в небе завис коршун, клубилась мошка. Солнце, не удержавшись на остриях верхушек недалекого леса, свалилось за него, и будто бы там начался пожар, хвост которого взлетел кверху. Пока гулял, ночь быстро обежала округу, не оставив даже светлого пятна надежды, а звезды, любопытные звезды, поспешили на помощь тем, кто потерялся в темноте.

У реки всегда кажется светлее. Пошел вдоль берега. Из-за бугра потянуло дымом. Хотел обойти мерцающий впереди огонек, но знакомый голос пригласил отдохнуть. Это был Петр. Очевидно, ему было все равно, кого приглашать, но удивился моей прогулке в поздний час. Я не менее - его одиночеству, и, сев на пенек, протянул руки к нежаркому пламени. Оно приятно грело. Сделав несколько шагов в темноту, Петр принес сушняк, бросил в костер, наклонившись, подул. Как только искры взлетели кверху, ладонью провел по подбородку, чему-то усмехнулся и начал обсуждать погоду, санаторий, отдыхающих. Его мрачные суждения не вписывались в настрой моим мыслям. Стало тяжко. Видя мое намерение уйти, он взял за руку, пытаясь остановить, но тут же передумал, нахмурился. Странным мне показался этот человек.

Утро следующего дня оказалось солнечным, как и мое настроение. До завтрака решил прогуляться. Есть прелесть в ранних ее минутах. Природа до конца еще не сбросило сон, а остатки притаились в зарослях кустов, в глубине леса. Птицы настраивали голоса, прохлада не давала цветам развернуться во всю красу, пороша росы осыпала их. Моя душа пела, как могла петь у ребенка на руках заботливой матери. Получив заряд бодрости, попил воды из родника и, не спеша, направился в столовую.

Зал шумел множеством голосов. Петр пришел следом за мной. Наши соседи, вероятно, спали после вчерашних шашлыков. Буркнув что-то в качестве приветствия, он сел и погрузился в мысли настолько, что лицо напомнило посмертную маску, на которой забыли закрыть веки, и не позаботились о раскрытых губах. Так казалось со стороны, но, присмотревшись, я заметил пульсирующие на висках сосуды, движения глаз и сказал про себя: «Слава богу, человек жив». Вяло одолев еду, глядя в сторону, он пригласил меня вечером к себе.

Чувство большее, чем любопытство, безошибочно привело к нужной двери. На журнальном столике уместился чайник, блюдца с печеньем и конфетами, две чашки, из которых торчали хвостики пакетиков заварки. Тишина будто бы сторожила жизнь Петра. Он сидел в кресле. Привстав, указал место напротив, сцепил руки в замок и в упор посмотрел на меня.

Взгляд его немигающих глаз я выдержал и поднял брови кверху, как бы спрашивая: «Зачем пригласил?». Тяжело откинувшись на спинку кресла, вытянул руки над головой, и, будто бы получив благословение сверху, начал говорить тихо, не торопясь, чтобы не спугнуть и не спутать мысли.

- Алексей, если есть время выслушать, буду рад, если нет – удерживать не стану.

Не раздумывая, я уселся в кресло и в процессе рассказа открыл в голосе Петра определенную магию. Голос будто бы забирался на вершину и от нехватки воздуха прерывался, то становился скользящим, быстрым, не знающим отдыха, то в него вплеталась настороженность, вина и раскаяние. От голоса менялось и выражения лица рассказчика. Мне не приходилось видеть лиц с подобной игрой света и теней, и был смущен страданиями человека, сидящего напротив.

- Перед тем, как людям встретиться, - начал Петр, разливая по чашкам кипяток, - встречаются их души, которые решают целесообразность дальнейших отношений и если найдут нужным, определяют место встречи сердцам. Тогда начинаешь жить не так, каким видишь себя, а так, каким хотят тебя видеть другие.

Я ехал на Волгу без всяких мыслей, но с великим желанием отдохнуть. Место располагало к этому. Когда-то кинешемский купец на день рождения подарил дочери это белокаменное чудо с колоннами, балконом, каминным залом, в котором располагался теперь пансионат. Здание сохранилось в первозданном виде, вокруг заросло липами, склон к Волге покрылся чернолесьем, но сквозь него проблескивали лучи закатов, освещая дорожки к прошлому. Оно есть у каждого. У меня оно началось с имени Рая, к которому я добавил - из рая, насколько из рая, потом решишь сам. Она вполне укладывалась в возраст сорок - сорок пять лет. Невысокого роста, медными волосами, чуть вздернутым носом и обыкновенными губами. В ее голосе больше звучал мажор, чем минор. Высокая грудь ее постоянно просилась наружу, но пуговицы белой кофты сдерживали стремления. Слегка полноватое тело сохраняло запас энергии так, как бы на всякий случай. Удлиненная юбка в талию облегала бёдра и не мешала ходить быстро с завидной легкостью.

По отсутствию обручального кольца я решил, что она не замужем, но не стремиться привлечь к себе внимание мужчин, как некоторые дамы пансионата. Однако редкие напряженные взгляды по сторонам выдавали ее желание нравиться всем, но принадлежать одному. Догадка показалась дерзкой, не обоснованной и я был готов от нее отказаться.

Святое право молодости – любить и быть любимой. Рая молода и имела на это право. Я, как переросток, был вне ее внимания, но когда наши взгляды иногда встречались, но она тут же закрывала глаза. Внешне ничто нас не объединяло, тем более к столу подходили парни, предлагая ей прогулку на лодке или пойти в бар, или на пикник. Изредка, давая согласие, наблюдала за моей реакцией. А мне что? Осталось лишь улыбаться чужому счастью, тем более, в моем возрасте есть достоинство – умение усмирять душу.

Как-то я похвалил ее прическу и отметил блеск глаз, сказав: «От таких и ослепнуть можно». Она ждала следующих комплементов. Я сдержался. Обиду выразила усмешкой. Потом смотрела на меня, как на стеклянного. Ее безразличие не отражалось на моем настроении, и, тем не менее, вступил в игру, без права на выигрыш.

Местом для прогулок я выбирал поля. Стоял сенокос. По краям одного из полей дважды прошлась косилка, уложив травы правильными рядами. Головки клевера казались яркими на подстилке срезанной зелени, ромашки бледнее обычного, а колокольчики, отзвонив за упокой, свернулись.

Еще издали я заметил одинокую женщину в широком синем спортивном костюме. Что-то в ней показалось знакомым. Поспешил, и чем ближе подходил, тем отчетливее виделась Рая. Вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это ее! Обменявшись короткими фразами, пошли рядом. Мне бы раскланяться и уйти, но почему-то предложил ей послушать стихи. Не без удивления она остановилась, повела плечами, мол, как хочешь. На меня нашло, и перебрал все, что приходило на ум, в том числе и солоухинское.

Живешь ты в июне, а я в сентябре.

Ты в зелени юной, а я в серебре.

Есть время промашек, есть время наград.

Ты поле ромашек, а я – листопад...

Она поинтересовалась, кто из нас «поле ромашек», а кто «листопад»? Я развел руками, суди сама.

Когда струя моего поэтического фонтана грозила заглохнуть, Рая пришла на помощь. Ей нравилась Ахматова, но больше Цветаева и особенно это.

Слава тебе безысходная боль,

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был тихий и ал.

Муж, возвратившись, с работы сказал…

Я задал вопрос о короле и получил ответ, что у каждой свой владыка, а автор их имела больше, чем достаточно.

Оказалось, Рая тоже писала стихи. Не без упорства я упросил ее прочитать что-нибудь свое.

Я закроюсь в своем одиночестве,

Потеряю на время ключи.

Тишина назовется высочеством,

Ты дорогу ко мне не ищи.

Под мелодией летнего вальса,

Снова осень подводит черту,

На горе у опавшего вяза,

Мы свою проводили мечту.

Превратилась она в уходящее лето,

В песню печальную – крик журавля.

Эхом прощальным откликнется где-то,

Под серым дождем затоскует земля.

Созвучие ее строк было полным с моим настроением и, не задумываясь, благодарно пожал ей руку. От неожиданности прикосновения она вздрогнула, нахмурилась, хотела что-то сказать, но промолчала. В глазах ее я отметил осуждение.

Продолжая попеременно читать стихи, увлеклись так, что не заметили, как потемнело, а раскаты грома заставили насторожиться, причем не только нас, но и округу в ожидании грозы. Из-за горизонта на всех парах двигалась туча. Прохладный ветер, набрав силу, закручивал в столбы пыль, жухлую траву, листья и гнал маленькие смерчи то по дороге, то по полю. Потоки воды невдалеке соединили небо и землю. Бежать бы, а мы стояли как вкопанные, поддавшись обоюдному желанию испытать судьбу. В один из жестких ударов грома показалось, что Рая бросится ко мне за защитой, но ошибся. Очевидно, ей нравилось происходящее.

Если бывают на свете чудеса, то мы видели одно из них. Туча остановилась невдалеке, будто бы какая-то преграда помешала дальнейшему ходу. Нас обдала лишь водяная пыль. Ветер разом стих и колесница Ильи Пророка, громыхая на ухабах туч, понеслась дальше. Мы шли каждый сам по себе, отчужденные, далекие. Прощаясь у входа в корпус, без малейшей надежды на согласие, я пригласил Раю на чай. Ее неопределенная фраза "Может быть", не добавила мне оптимизма.

Однако она пришла. Строгая, настороженная, готовая в любую минуту выйти из комнаты. Чувствовалось, каких сил ей стоил приход. – Петр замолчал. Видимо, былое так коснулось его сердца, что пришлось приложить к нему руку. Повременив, рассказал, как молча, разгадывали кроссворд, как не вязался разговор, как подрагивали ее руки, как за чаем и мускатом она успокоилась.

- Конечно же, не чай и не вино подтолкнули к дальнейшему. Поясню. Есть состояние, когда, повинуясь какому-то инстинкту, человек, не умеющий плавать, бросается с кручи на помощь такому же неумейке. Оба уходят на время в глубину, но течение выносит на берег и обвал взаимных чувств опьяняет их. Мы остановили время: для нас не существовало вчера, не пугало завтра, а было только сейчас, минута, секунда, мгновение...

Я проснулся первым. Встал. За вспотевшими стеклами уже обозначился новый день: ночь отступила за реку, рожок месяца казался сахарным и готов вот-вот растаять. Бесконечность неба обещала бесконечность счастья. На шорох сзади я обернулся. Рая, закинув руки за голову, позвала к себе. Из-под откинутого края простыни блестел изгиб ее тела…

Я отдал должное ее темпераменту, игре и жажде новых ощущений. Еще находясь в их власти, она требовала продолжения. Устав, объяснила неповторимость, особенность испытанного полета - фантастикой. Я подтвердил, что такое могло только присниться.

Благодарность всегда имеет место в жизни. Мы благодарили друг друга за обретенную свободу чувств, которые продлилась еще два дня. Последний, провели врозь, но как только сумерки загустели, заспешили в поля. Вскоре луна раскинула по ним серебряный веер. Казалось, что хруст его пластин разгонит тишину. Не спеша, взошли на макушку холма. Поле, в кольце черноты леса, казалось медальоном, а падающие звезды торопились занять места драгоценных блесток. Обнялись. Со стороны мы могли казаться столбом, от которого идет свет счастья. Так и было, чувства переполняли нас. Прозябнув, заспешили ко мне в тепло на чай.

После обеда за ней приехал муж. Еще ночью уговорились, что даже издалека я не буду ее провожать, наверное, так было ей нужно, но разрешила позвонить в конце месяца.

Итак, она уехала. Дальнейший мой отдых терял всякий смысл, но память чувств оказалась сильнее памяти рассудка. Захотелось вернуть эту необыкновенную женщину, и вновь пережить ушедшие мгновения и для этого посидел на пригорке под березой, заглянул к роднику, бросил в воду монетки на счастье, постоял на белой круче, любуясь с нее Волгой, лесом, которые так любила Рая. Я находился под гипнозом самообмана, но и он необходим в жизни.

По условию позвонил первым. На радость она оказалась дома. Разговор затянулся. Желание увидеться подсказало встречу у меня.

На платформе в толпе, ее увидел сразу. Мы не бросились в объятия, а встретились так, будто бы вчера расстались. Ничего в ней не изменилось, разве лишь похудела, и стрижку сделала короче. Войдя в квартиру, целовались, целовались, целовались...

После чая, я поставил наугад и попал на «Случайный вальс». Я пригласил ее  танец. Прижавшись, она грустно сказала: "Радость моя, спасибо за доставленное удовольствие. Странно одно, что наша встреча такая же случайная, как и этот вальс".

На следующей встрече она рассказала, как уходя, давно не чувствовала такой легкости, такого прилива сил, а на улице казалось, что глаза, идущих навстречу мужчин, излучают любовь, а женщин – зависть. Дома, лежа на диване, в ней вспыхнуло недавнее пережитое, и была тут же приехать, но желание оборвал звонок домофона. Дочь Сашенька вернулась с учебы, а через несколько минут и Варя. Квартира ожила, наполнилась их говором и смехом. Рае было не до веселья. Сославшись на усталость, ушла в спальню. Дочери переглянулись и затихли, посчитав, что мать устала на работе.

С тревогой Рая ожидала мужа. Как только он вошел, заспешила на балкон полить цветы. Поливала медленно и рыхлила без того рыхлую землю. Прикасаясь пальцами холодных лепестков, старалась охладить душу и тело, но перебрала. Избыток холода перешел в озноб, а если бы висело рядом зеркало, увидела бы широко открытые свои глаза и рот, полный слов раскаяния. Зеркало заменил муж. Настолько ее лицо показалось ему ужасным, что, не задавая вопросов, обнял. Опасаясь за здоровье, предложил ей отдохнуть, а ужин он приготовит с дочерьми. От такого внимания она побелела еще больше, и, невольно оттолкнув мужа, отвернулась. "Спасибо и на этом", - удивленно сказал он.

Мы встречались раз в неделю с жаром разбуженных чувств. Мало-помалу, от месяца к месяцу она входила в роль счастливой женщины и внутренне гордилась собой. Еще бы, есть все: муж, дети, дача, машина и я - весь современный дамский набор. Оскудения души не чувствовала, игра воображения волновала ей кровь, и хотелось достойного внимания, слов любви, цветов не только по праздникам, но и будням, театров, выставок, изящных вещей. Хотела себя видеть не грешницей, в уме которой только наслаждения, а Человеком. Признаюсь, я не мог создать желаемых ею благ, кроме как окружить своим теплом, и оттого хмурился, настроение портилось. Она чутко реагировала на это и старалась перевести разговор на другое.

Облака – спутники неба. Если женщина начинает касаться семейных тем, то жди кризиса. Радость моя, - говорила она - ты самый лучший мужчина в мире и даешь то, чего не под силу мужу. Он давно не видит во мне женщину и, лишь когда хмель кружит голову, сближается, но о поцелуях жарких, какими были в молодости, уже не мечтаю. Разбросал другим. А было все иначе и, не давая мне опомниться, на одном дыхании рассказала, как в семнадцать с разлета влюбилась в капитана связи с необычным именем - Юлий, который увез ее в райскую жизнь на советскую военную базу во Вьетнаме. Под этими кущами родились погодки девочки, которым отдавала все время. Муж отошел на второй план, чем и воспользовался.

База маленькая, все на виду. Медсестра из госпиталя оказалась податливой и не устояла перед его натиском. Друзья открыли Рае глаза, да поздно. Назрел развод. В те времена с моралью было строже. Пошла к замполиту. За сорок восемь часов семейство отправили в Союз. При сокращении армии, супруга первого из полка уволили, правда, с приличной квартирой. На скопленные за границей деньги они купили старенькую иномарку и дачку. Деятельный по натуре Юлий, устроился в компанию сотовой связи на приличную зарплату, она работала ревизором, занималась домом, дочерьми. После школы девочки поступили в институты, радовали мать успехами и разделяли с ней отчуждение отца.

Чтобы преждевременно не завянуть, а не в поисках приключений, она иногда с подругой ходила в вечерний клуб «Ковбой». К посещению готовилась как к празднику. Легкий макияж под загар оттенял зелень глаз. Джинсы и кофты, подчеркивали достоинства фигуры. Высокие каблуки придавали походке уверенность. Заказывали пиво, курили, вели беседы, изредка о жизни, а чаще о пустяках. Рае казалось, что притягивает взгляды мужчин, которые не только любуются ею, но и глазами раздевают, что бальзамом ложилось на душу.

В одно из посещений ее пригласил на танец "крутой" парень и медленно, настойчиво стал прижиматься. Оттолкнув его, ушла на место. Затем, с тем же намерением пригласил другой, и, поняв, что номер не пройдет, предложил на джипе поколесить по вечернему городу, но получил категорический отказ.

Внутренняя тревога заставила ее тут же по мобильнику позвонить домой. Когда выходили из клуба, подпившие те двое, оттолкнув подругу, взяли Раю под руки и повели к машине. К счастью подъехал муж. Не ожидавшие такого оборота, парни сообразили, с ним лучше не связываться. Юлий сказал тогда: "Еще шаг сюда и домой не приходи!". Послушалась, и клуб забыла. Ей запретил, а сам продолжал волочиться за каждой смазливой девчонкой.

Я, молча, выслушал ее неожиданное откровение. Она, очевидно, надеялась услышать осуждение благоверного и тем самым оправдать наши встречи. Я не мог этого сделать. Погладив ее волосы, хотел привлечь к себе. Выставив вперед ладони, улыбнулась. Обвинив меня в лукавстве, погрозила пальчиком и подставила губы. Целуй же, радость моя!

Новизна наших чувств угасала, превращаясь в обыденность. Отчаяние давало ход ее мрачным рассуждениям: вот страсть утихнет, и она окажется более несчастной, чем женщины, привыкшие без любви жить с законными мужьями. Постепенно ей открылось главное, что жизнь проходит впустую, а у меня к ней нет даже привязанности, не то, чтобы любви, и что со мной можно чувствовать себя хорошо до тех пор, пока не буду повторяться в действиях, словах, ласках. С горечью высказала и то, как противно воровать любовь, прислушиваться к шагам за дверью и вздрагивать от скрипа лифта, как раздражают мои взгляды на часы, как омерзительно быть использованной посудой, которую торопливо мою до ее ухода, а вещи моей жены омрачали и укорачивали без того короткие свидания. На самом деле было не так, и готов был признаться ей в любви, но она была слишком умна, чтобы согласиться, понимая, что в моем возрасте семью не бросают, а новое гнездо может оказаться для нее не столь уютным, как этого хотелось бы.

Когда я начал убеждать, что есть чувства земные, а есть от Бога, она перебила, мол, бог, бог, да сам будь не плох, да и гадко видеть, как вчерашние безбожники целуют иконы, впрочем, целуют не их, а моду на черные доски. Волнуясь, подытожила: истинных верующих раз, два и обчелся - это первое. Второе – ты меня не любишь! Я опешил. Глядя на меня в упор, жестко сказала "Радость моя, не возражай! Все ясно без слов". Поспешно одевшись, она ушла не прощаясь. - Петр покашлял, встал. Заложив руки под мышки, раз другой прошелся по комнате и поинтересовался, не утомил ли меня? После чего сел, продолжая. – Таким образом, выпал первый кирпичик из здания наших отношений, тем более, что неизбежность разоблачения мучила Раю с каждым днем сильнее и сильнее. Даже ночью она просыпалась от страха назвать Юлия моим именем. Странно, скептически настроенная на религию, она за помощью обратилась к Богу, умоляя простить, вытащить из греховной ямы и пронести роковую чашу мимо. Может это звучит эгоистически, но на мое счастье Бог оказался немым к ее просьбам.

Человек не предсказуем в своих поступках. С неба может быстро скатиться на землю, а, защищаясь, пойти на все. Рая выбрала необычную защиту от меня, выставив впереди болезнь мужа, и рассказала о его молящих глазах, когда «скорая» увозила в больницу с тромбом в правой ноге. Бледность его лица, частое дыхание, впавшие глаза, навели Раю на мысль серьезности болезни.

На следующий день она увидела его в палате с приподнятой, забинтованной ногой. От неожиданности ее появления он вздрогнул, попытался сесть, но, видимо, боль остановила намерение. От бессилия Юлий напомнил Рае мальчишку, ожидающего от родителя наказание за шалость. Она взяла ладони мужа и прижала к своим щекам. Мало - помалу его ладони согрелись, лицо порозовело, заблестели глаза, и они улыбнулись друг другу. В его улыбке промелькнула надежда на выздоровление.

Прилив любви к больному застал ее врасплох, на губах еще сохранялись ощущения других губ, и оттого душа раздвоилась. Пересилив двойственность, осталась с мужем. Несмотря на холод их отношений, он был крепостью, созданной, за двадцать пять лет совместной жизни, и тут же представила, как падает защита, и она с девчонками остается один на один с врагом, то есть, со мной! В подтверждение надежности мужа вспомнила, как на лодке переплывали водохранилище. Ширина приличная. Гребла. Казалось, что летит вместе с чайками. От нахлынувшего чувства, запела. Увидев самоходную баржу, не посчитала нужным остановиться, а наоборот прибавила усилий. С баржи прозвучала сирена. Муж сел за весла и развернулся к волне. Успев увидеть его уверенное лицо, задранный кверху нос лодки и набегающую волну, что есть силы вцепилась в борт. «Все, конец», - обожгла мысль и закрыла глаза. «Трусиха, взгляни, мы не на дне речном». Действительно Юлий спокойно сидел за веслами. Покой его, стал ее покоем, и, причитающуюся мужу благодарность, почти каждый день носила в больницу вместе с фруктами.

Накануне выписки Юлия из стационара, ее самолюбие уступило место желанию побывать у меня. Израсходовав всю себя, попросила больше не звонить и добавила, что "Случайный вальс" отзвучал навсегда, и прочитала на прощание.

В переулке, в том, горбатом,

Я счастливою была.

На коне лечу крылатом,

От добра ищу добра.

Не могу сидеть на месте,

Все чего-то я ищу.

Не сложив стихов, ни песни,

Я разбойником свищу.

Разбудить хочу округу,

Растолкать, расшевелить.

Рассказать подруге, другу,

Что нельзя спокойно жить!

Надо жить и улыбаться,

Бурям, грозам всем назло,

И росою умываться,

Чтобы в жизни повезло.

- Спасибо тебе, радость моя. Ты пробудил меня к жизни, - улыбнулась Рая, прощаясь.