НЕЧАЯННАЯ   РАДОСТЬ

Рассказ 

В слитке туч не было и намека на просвет. Казалось, их тяжесть придавила не только дома на привокзальной площади, но и куда-то спешащих людей. Временами с неба сочился дождь, нудный, холодный. Ветер морщил на асфальте лужи, гремел пустой банкой из-под пива, шуршал бумагой. Чумазый мальчик лет пяти, в стареньком комбинезоне, потертых штанишках, шапочке-петушок и в резиновых сапогах, толкался среди неулыбчивых людей, протягивал им ладошки, прося что-нибудь поесть.

Красная от холода пипка носа, бровки над светлыми глазами и дрожащие посиневшие губы не вызывали у прохожих сочувствия; они сторонились его. Вот он остановился около тети, торгующей ароматными пирожками, и уставился на волшебницу.  Ничто не дрогнуло у нее на лице, а крашеный рот прошипел: «Кыш, мелюзга». Дернув плечиками, он прошел к лотку с рядами сладостей. Заложив руки за спину, облизал холодные губы и, не мигая, смотрел на соблазнительные конфеты. Лоточник бегло взглянул на неухоженного мальчугана и отвернулся, а он хотел сцапать «Сникерс», но не тут-то было. Хозяин кулаком погрозил малолетнему воришке. Проглотив слюну, шмыгнув носом, он направился к двум хмурым господам, пившим что-то  из горла бутылки. Оторвавшись, один сказал: «Митрий, а вот и третий явился»,- и поднес к губам мальчика бутылку. Сделав глоток, малолеток поперхнулся, закашлялся и пустился наутек. «Ишь ты, не приучен еще. Вино действительно дрянь, мочой отдает», - заключил второй господин, опорожнив в себя бутылку.

Вдруг глаза ребенка загорелись. Он увидел, как у края лужи, ворона, придавив лапой, клевала кем-то оброненный кусок хлеба. Около нее ворчали голуби, суетились воробьи, но та криком отпугивала непрошеных нахлебников. Один  из воробьев схватил отлетевшую крошку и получил от вороны удар клювом между крыльями. Обидно чирикнув, улетел.

Мальчик, не замечая лужи, бежал к жадной птице. Она взлетела, каркнула и уселась на столб. Ребенок поднял хлеб – нечаянную радость, и с наслаждением стал уплетать, но у ног завертелся откуда-то прибежавший кудлатый щенок. Сев на задние лапы, заскулил. Мальчик погладил его по спине и скормил четвероногому остатки своей радости. Вильнув хвостом, щенок убежал, а человечек, засунув руки в карманы, зябко вздрогнул, и поплелся в сторону базара, рассчитывая там, чем – нибудь еще поживиться. Лоб его морщился, бровки шевелились, из глаз плыли слезы. Его умишка не хватало осмыслить: почему ему холодно и одиноко? Почему девочка, идущая с бабушкой, ест шоколадку, а он съел кусочек хлеба, поднятого с асфальта? Почему взрослые отталкивают и так немилосердны, как будто бы у них нет своих детей? И чем он виноват перед этим холодным миром?

Прижавшись плечиком к ларьку, откуда исходил вкусный запах, мальчик заревел. Дядя в кожной куртке, было, замедлил шаг, но, услышав, что до отхода электрички в Москву осталось несколько минут, лишь махнул рукой и устремился к платформе. На рев отреагировал торговец газетами, рев раздражал его и отпугивал покупателей. Взяв ребенка, как Буратину за шиворот, оттащил подальше. Ребенок не сопротивлялся.

Вытерев кулачком глаза, он сел на кирпич у перехода, подул на ладошки, зажал их между тоненькими ножками и, всхлипывая, задремал. Кто-то бросил малышу на колени мелочь, кто-то расщедрился на измятую десятку. Милиционер, увидев одинокого ребенка, чертыхнулся, собрал деньги, засунул в карман его комбинезона, осторожно поднял и на руках понес к машине. Ничейный мальчик, обхватив шею дяде, забормотал что-то во сне. Мигая голубым огоньком, машина подкатила к приемному отделению детской больницы.

- Приютите, пожалуйста, и этого.

- Пятый бомжик с начала года, - горестно сказала медсестра.

Дети страдают по - своему, чисто и открыто, а маленькая горчинка пока не означает горечь всей жизни. Приласкай его, согрей, накорми, улыбнись, и он раскроется весенним первоцветом. У равнодушного к детям общества нет настоящего, у него нет и будущего, а сегодняшний день его серый и печальный.

Оставив мальчика медицине, милиционер уехал. Врач, присев на кушетку, погладила найденыша по щеке. Он открыл глаза и в испуге отвернулся к стене.

- Что ты, маленький, не бойся. Сейчас помоемся, покушаем и баиньки,- светились добром глаза доктора.

Пока мыли, переодевали, ребенок пытался вырваться, кусаться, закрывал голову руками, будто ожидая удара, Кое - как его успокоили и усадили за стол. Малыш смотрел на суету недоверчиво, озираясь на дверь. Когда поставили кашу, схватил тарелку, залез под стол и по-собачьи слизал. Закончив, вытолкнул тарелку. Медсестра положила добавку, и она была съедена мигом. Облизываясь и улыбаясь, он вылез из-под стола. Лицо стало ласковым, а глаза даже голубее.

Спать его уложили в теплую кровать, укрыли одеялом и погладили по белой голове. Дрогнула детская душа. Вцепившись в руку врача, как в спасение и опору, целуя ее, заплакал. Взрослые тоже заплакали.

Ночью, обходя палаты, медсестра не нашла на месте новенького; он, свернувшись калачиком, подложив под щеку ладошку, посапывал под кроватью на голом полу. Недоумевая, она уложила малыша на место, но странность ребенка повторилась еще раз. Решив, что ребенок дома спит именно так, подсунула под него матрац с простыней, под голову подушку и закутала одеялом. До утра малышок проспал спокойно.

На завтрак его усадили со всеми детьми. Большинство домашних капризничали, не ели, а ничейный схватил кусок булки, разломал, затолкал в рот и, торопливо жуя, с напряжением проглотил. Кашу слизал под столом. Дети смеялись над его шалостью, хлопали в ладошки, протягивали свои тарелки с кашей, а он, довольный, радовался с ними.

К полудню, в приемное отделение явился неопрятный мужчина лет двадцати пяти и потребовал отдать сына-Серегу, которого мент привез вчера. Увидев отца, ребенок обхватил голову руками и забился под кушетку. Папаша за ногу выволок, надел на него комбинезон, нахлобучил шапочку, помог с сапогами и, дергая за руку, вывел на улицу.

Персонал уставился в окно. Весна затягивалась. День был вчерашний – беспросветный, унылый. К ребенку торопливо подошла женщина в коротком пальто, расхлябанных ботинках и ладонью ударила сына по голове. Он устоял. С криком: «Мамочка, не надо!»,- вырвался из отцовской руки и скрылся за углом соседнего здания.

Положив руку на сердце, взгляд доктора остановился на бугре клумбы; на нем одиноко золотился цветок мать – и - мачехи. Правильно говорили в народе: «Не тот отец, который зачал ребенка, а тот, который воспитал. Не та мать, которая родила, а та, которая ребенку душу отдала».