ИЗ   СЕМЕЙНОЙ   ХРОНИКИ   ЛЬВА   ТОЛСТОГО

Глава 1

Жизнь   холостяка

Сколько существует на Земле человек, столько существует и любовь. Приходится удивляться, что ей до сих пор не дано четкого определения, не выведена общая формула и не получена математическая модель, которая могла бы помочь людям в поисках ее и находках.

Примером поисков может служить путь семейной жизни в 48 лет Льва Николаевича Толстого и его супруги Софьи Андреевны. Прошло более века, как умер Л. Н. Толстой, и спустя это время, можно приподнять деликатный занавес их семейных отношений, но не для того, чтобы насладиться "клубничкой", а для того, чтобы понять, что значила для Льва Николаевича семья и Софья Андреевна, шедшая с ним рука об руку такое длительное время.

Чтобы не впасть в одностороннюю оценку были использованы их личные дневники, письма, записи, а так же воспоминания детей и многочисленных знакомым. Однако и в этом разнообразии, казалось бы, достоверных документов, встречаются несоответствия, т.к. каждый излагал свое видение происходящих семейных событий, и поэтому пришлось множество раз проверять и сравнивать одни и те же факты, одних авторов с другими.

В "Воспоминаниях" о правде своей жизни Толстой написал: "Когда я подумал о том, чтобы написать свою истинную правду, не скрывая ничего дурного моей жизни, я ужаснулся перед тем впечатлением, которое должна произвести такая биография… если писать такую биографию, то надо писать настоящую правду. Только такая биография, как ни стыдно мне писать её, может иметь настоящий и плодотворный интерес читателей".

Кроме пяти чувств, которыми наделила природа Человека, есть еще множество, еще до конца не изученных наукой, но они существуют, и одно из них – половое. На жизнь одних оно существенно не отражается, другие же возводят в степень и борются с ним всю жизнь.

Вопросы полового чувства занимали всегда Льва Толстого и привели к выводу: "Никакой род преступлений людских и против нравственного закона не скрываются с такой тщательностью людьми друг перед другом, как преступления, вызываемые половой похотью,… нет преступления против нравственного закона, на которое смотрели бы так несогласно люди, - одни, считая известный поступок самым обычным удобством или удовольствием; нет преступления, на счет которого было бы высказываемо столько фарисейства…" Это написано много позже, а пока…

От природы Лева Толстой был стыдливым, считая себя чуть ли не "уродливым" из-за вихров на голове, крупного носа и общей нескладности. Однако это не помешало сладострастным грезам и многочисленным влюбленностям. В автобиографической повести "Отрочество" он писал: "Ни одна из перемен, происшедших в моем взгляде на вещи, не была так поразительна для самого меня, как та, вследствие которой в одной из наших горничных я перестал видеть слугу женского пола, а стал видеть женщину, от которой могли зависеть в некоторой степени мое спокойствие и счастье…Маше было лет двадцать пять, когда мне было четырнадцать…".

"Четырнадцати лет, когда я узнал порок телесного наслаждения, и я ужаснулся ему. Все существо мое тянулось к нему, и все же существо, казалось, противилось ему". Ужасные двадцать лет, "… или период грубой распущенности, служения честолюбию, тщеславию и, главное, похоти", - назвал Лев Николаевич период своей жизни с 14 лет до женитьбы. В дневнике от 1 января 1900 года, семидесятидвухлетний писатель увидел причину своей "распущенности" в том, что ему "… не было внушено никаких нравственных начал – никаких; а кругом меня большие с уверенностью курили, пили, распутничали, били людей и требовали от них труда. И много другое я делал не желая делать, только из подражания большим". Через две недели сделал приписку: «Можно смотреть на половую потребность как на тяжкую повинность тела (так смотрели всю жизнь) и можно смотреть как на наслаждение (я редко впадал в этот грех)». Потом еще записал: «…когда меня братья в первый паз привели в публичный дом, и я совершил этот акт, я стоял у кровати этой женщины и плакал!».

Не плотское чувство владело душой и умом юноши, не отрицая связей с женщинами, он по складу своей художественной натуры, мечтал о возвышенной любви и как мог в душе боролся с «тяжелой повинностью тела» и «беспорядочной жизнью». Главное: «… что я ясно усмотрел, что беспорядочная жизнь, которую большая часть светских людей принимает за следствие молодости, есть ничто иное, как следствие раннего разврата души». Толстой открыл читателю истоки этого и указал на путь освобождения от порока через семейные отношения. Для борьбы с соблазном он выработал правила:

1. "Исключай то, что ты определил быть исполненному.

2. Удаляйся от женщин.

3. Женщин не иметь".

Несмотря на правила, похоть снова и снова требовала своего удовлетворения: «… не могу преодолеть сладострастия, тем более, что страсть эта слилась у меня с привычкою». Потом эта борьба отразится в «Отце Сергее».

Однако страсть не глушила в нем радужных грез будущего семейного счастья. Еще не женатым, в дневнике от 24 декабря 1850 года он записал: "Я и жена, которую я люблю так, как никто никогда не любил на свете; у нас есть наша взаимная любовь, любовь к детям, и мы оба знаем, что наше назначение добро. Мы помогаем друг другу идти к этой цели".

Но в очередной раз страсть победила разум и снова - раскаяние: "Она пришла. Я её видеть не могу (женщину), противно, гадко, даже ненавижу, что от неё изменяю правилам. Чувство долга и отвращение говорили против похоти и (страсть) говорили за. Последние одолели. Ужасное раскаяние; я никогда не чувствовал его так сильно. Это шаг вперед", - дневники 15 – 17 апреля 1851 года.

Для обуздания себя Лев в молитвах обращался к Богу: «… от чистого сердца просил я Бога принять меня в лоно свое. Я не чувствовал плоти… но нет, плотская, мелочная сторона опять взяла своё… Я не могу».

Понимая, что не инстинкты двигают человеком, а душа, двадцатипятилетний Лев Николаевич записал: "Влечение плоти и душа человека к счастию есть единственный путь к пониманию тайн жизни. Когда влечения души приходят в столкновение с влечением плоти, то первое должно брать верх, ибо душа бессмертна так же, как и счастие, которое оно приобретает. Достижения счастия есть ход развития её".

Воплощением идеала любви была двадцатидвухлетняя воспитанница Родионовского института - Зинаида Модестовна Молостова. С нею Лев познакомился, будучи студентом Казанского университета, но тогда не обратил на девушку внимания. Как-то он заехал в Казань и снова увидел Зинаиду, впечатление оказалось иным, о чем говорит запись в дневнике от 11июня 1851г. "Не знаю, что называют любовью. Ежели любовь то, что я про неё прочитал и слышал, то я её никогда не испытывал. Я видел прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась, но я мало зал её… Отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знаю этого. Мне кажется, что это-то незнание и есть главная черта любви и составляет всю прелесть её. Как морально легко мне было в то время! Я не чувствовал этой тяжести всех мелочных страстей, которая портит все наслаждение жизни… Мои отношения с Зинаидой остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу…". Я недовольно убежден, что она может составить мое счастье, но все-таки я влюблен".

Влюбленность не вывела молодого человека из тумана сомнений. "Теперь Бог знает, что меня ждет. Предаюсь вволю его! Я сам не знаю, что нужно для моего счастья, и что такое счастье?"- записал он в дневнике.

Казанские страсти утихли так же быстро, как и возникли. Зинаида Модестовна вышла замуж за Тиле, увлекалась учением Льва Николаевича и мечтала встретиться с ним.

Молостова и последующие рассуждения о любви и страсти укрепили у Толстого стремление как можно быстрее обзавестись семьёй. С этими мыслями он уехал на кавказскую войну, где не было объектов для обожания и плотские мысли  утихли. В письме от 12 января 1852 года к тетушке Т.А.Ергольской делился радостью: "Я чувствую, что здесь я стал лучше… Я никогда не жил более безупречно и не чувствовал себя нравственно более удовлетворенным, чем за эти восемь месяцев".

Уйдя в отставку, 21 октября 1855 года Толстой приехал в Петербург и оказался в водовороте светской жизни: кутежи, карты, женщины, цыгане. (134).. 3 декабря Иван Сергеевич Тургенев писал Боткину: "Ты уже знаешь, от Некрасова, что Толстой здесь и живет у меня… Человек он в высшей степени симпатичный и оригинальный…".

В Петербурге Лев Николаевич встретил свое юношеское увлечение – Александру Александровну Дьякову в замужестве Оболенскую. Волна чувств захлестнула его. "Обедал у Дьяковой… Я не ожидал её видеть, поэтому чувство, которое она возбудила во мне, было ужасно сильно". Из дневника от 22 мая 1856 года. И далее: "А. прелесть. Положительно женщина более всех других прельщает меня… А. держит меня на ниточке, и я благодарен ей за это… Я страстно влюблен в неё".

"Ниточка" оборвалась, как только Лев Николаевич приехал в Ясную Поляну, неподалеку от которой находилось имение Судаково, принадлежащее Арсеньеву. Была у него дочь, незамужняя двадцатилетняя Валерия Владимировна. Решив, что с Валерией можно создать семью, Лев Николаевич зачастил в Судаково.

Запись от 16 июня 1856 г. "В (алерия) мила… В. очень мила, и наши отношения легки и приятны… В., кажется, просто глупа…  Об В. думаю очень приятно…В. мне противна". Такая чересполосица чувств сохранялась в душе Толстого около трех месяцев. Для принятия окончательного решения он уехал снова в Петербург. Множество писем, отправленных Валерии, носили нравоучительный характер и касались будущей их совместной жизни. Слова - словами, а реальность – другое дело. Толстой понял, что они совершенно разные люди. Валерию Владимировну влек свет, балы, выезд, поклонники, а ему нужна была тишина семейной жизни и возможность делать людям добро.

Пассии он написал 19 ноября1856г.: Нам надо помириться вот с чем: Мне – с тем, что большая часть моих умственных, главных в моей жизни интересов, останутся чужды для вас, несмотря на всю вашу любовь, вам надо помириться с мыслью, что той полноты чувств, которое вы будете давать мне, вы никогда не найдете во мне"… В следующим письме Толстой откровенно заявил: "Я не в состоянии дать вам того же чувства, которая ваша хорошая натура готова дать мне". После такого объяснения он уехал за границу.

Разрыв с Арсеньевой еще больше разбудил страсть Льва Николаевича, что подтверждают заграничные дневники. В них пестрят записи о красавицах с белыми грудями, веснушками и другими прелестями. По возвращении из Франции Лев Николаевич еще некоторое время встречался с Арсеньевой, но разговор о женитьбе не заводил. В январе 1858 года она вышла замуж за А.А.Талызина. Брак оказался неудачным. С четырьмя дочками она оставила мужа. Выйдя вторично замуж за Н.Н.Волконского, уехала в Базель, где и скончалась в 1909 году.

Далее сонм женщин закружил Льва Толстого. В их числе была Тютчева, Свербеева, Щербатова, Чичерина, Олсуфьева, Ребиндер, дочь декабриста Колошина… К ним надо добавить: баронессу Е.И.Менгден, княжну Е.И.Трубецкую и княжон Львовых: Екатерину и Александру.

Мимолетными видениями промелькнули они, кроме Екатерины Федоровны, дочери поэта Ф.Тютчева. Тургенев из Рима написал А.Фету: "Правда ли, что Толстой женится на дочери Тютчева? Если это правда, я душевно за него радуюсь".

Радоваться не пришлось. Разумом Лев Николаевич не допускал безрассудной любви, другое дело – страсть, которая обратилась на замужнюю крестьянку Аксинью А., связь с которой продолжалась несколько лет и описана в рассказе "Дьявол". Был ли счастлив Лев Николаевич с простолюдинкой? В дневниках от мая 1860 года есть такие записи: "А. продолжаю видеть … мне даже страшно становится, как она мне близка…" Аксинья - удовлетворение минутного побуждения. Тем не менее, женщина приучала любовника не растрачивать силы на многих, а быть верным одной, пока не встретит настоящую любовь.

Многие люди попадают под очаровательные прикосновения ласкающих чувств и под их воздействием одни упорно идут за следующим ощущением и так до бесконечности. Другие сторонятся физического, превращая его в нечто идеальное с последующим отрицанием любви вообще. У третьих очарование первых минут зажигает в душе таинственный свет любви, в лучах которого мгновенно сгорают предшествующие увлечения, а найденная влюбленность тут же превращается в женщину, дарующую земные и небесные блага. К последней категории людей можно отнести и Толстого.

     Глава 2

Бог дает жену

1862 год - год прощания с холостяцкой жизнью 34-летенего Льва Николаевича.

Подругой Марии Николаевны Толстой была многодетная москвичка Любовь Александровна Берс (1826 – 1886), урожденная Иславина. Её девочки: Елизавета, Татьяна и Софья были симпатичны Льву Толстому. Возвратившись из Севастополя в 1856 году, он навестил Берсов и отметил: "Что за милые, веселые девочки". Через два года снова был у них и, почувствовав неравнодушие к своей особе, зачастил к девицам. Сестре Марии Николаевне он как-то сказал: "Семейство Берс мне особенно симпатично, и если бы я когда-нибудь женился, то только на их семье".

По Москве поползли слухи о предстоящей женитьбе Льва Николаевича на старшей из сестер - Лизе. "Лиза сначала равнодушно отнеслась к сплетням, но понемногу в ней заговорило не то женское самолюбие, не то, как будто и сердце",- вспоминала сестра Лизы – Татьяна. И далее: "Лев Николаевич ни на кого из нас не обращал исключительного внимания и ко всем относился ровно. С Лизой он говорил о литературе, даже привлек её к своему журналу "Ясная Поляна".

Однако "жених" был другого мнения о слухах: "… на Лизе не смею жениться", - записал он в дневнике 6 мая 1861 года. Следующая запись 22 сентября: "Л(иза) Б(ерс) искушает меня; но этого не будет. Один расчет недостаточен, а чувства нет". Далее писал: "Бедная Лиза…"… "Как бы она была красиво несчастлива, ежели бы была моей женой. Вечером она долго не давала мне нот. Во мне все кипело…"… "Лиза жалка и тяжела, она должна бы меня ненавидеть".

Для того чтобы разобраться в чувствах к сестрам, надо было сменить обстановку, и, ощутив неполадки в здоровье, весной 1862 года уехал в Башкирию на кумыс, и по август находился там. Было время и возможность поразмышлять о семействе Берсов, и, вернувшись в Москву, сразу же навестил его. Лиза, Татьяна оказались вне его интересов, а младшая Софья заставила задуматься. Последовала запись в дневнике 23 августа 1862 года: "Ночевал у Берсов. Ребенок! Похоже! А путаница большая. О, если бы выбраться на ясное и честное кресло!.. Я боюсь себя; что если это желание любви, а не Любовь? Я стараюсь глядеть только на её слабые стороны и все-таки оно! Ребенок! Похоже".

В сентябрьских дневниках за 1862 год сквозят сомнения и самоуничижения. "Скверная рожа, не думай о браке, твое призвание другое". "Дурак, не по тебе писано, а все-таки влюблен… "Не про тебя, старый черт…" Не суйся там, где молодость, поэзия, красота, любовь…." "Монастырь, труд, - вот твое дело, с высоты которого можно спокойно и радостно смотреть на чужую любовь и счастье".

Говорят, что "невесту выбираешь сам, а жену Бог дает". С Львом Николаевичем случилось именно так, иначе не последовало бы 16 сентября 1862 года предложение восемнадцатилетней Софье Андреевне выйти замуж и через неделю сыграть свадьбу! Можно задаться вопросом: к чему такая спешка? Боязнь разочарования, как было с предыдущими увлечениями или страх упустить настоящую любовь, или минутное затмение, побудившие холостяка на столь скороспешный брак? Трудно найти ответ, но не дали же ощущения возвышенного чувства ни Молостова, ни Дьякова, ни Зинаида Арсеньева, ни Тютчева, ни другие увлечения, а в юной Софье Андреевне нашел его.

Ночь перед свадьбой жених провел в кошмарном сне, о чем говорит дневник: "Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится"…"… страх, недоверия и желание бегства".

Все шло хорошо. «Я две недели женат и счастлив, и новый, совсем новый человек». Потом запись в дневнике как-будто другого человека: "Я себя не узнаю. Все мои ошибки ясны. Её люблю все так же, ежели не больше. Работать не могу. Нынче была сцена. Мне грустно было, что у нас все, как у других. Сказал ей, она оскорбила меня в моем чувстве к ней. Я заплакал. Она еще нежнее. Прелесть. Я люблю её еще больше. Нет ли фальши?"

Не думается, что "сцена" была из рук вон выходящей, однако выбила из колеи молодожена и вызвала мысль, что идеальной любви нет, а есть обыкновенная, как у других. Но не это главное, на поверхность сознания всплыла мысль о возможной фальши в их отношениях.

Не прошло и месяца со дня венчания, а запись Софьи Андреевны в дневнике от 11 октября 1862 года говорит о первых трудностях: "Никогда в жизни я не была так несчастлива сознанием своей вины. Никогда не воображала, что могу быть виноватой до такой степени… Я боюсь говорить с ним, боюсь глядеть на него. Никогда он не был мне так мил и дорог, и никогда я не казалась себе так никчемна и гадка… Я стала как сумасшедшая… Любить его я не могу больше, потому что люблю его до последней крайности, всеми силами, так что нет ни одной мысли другой, нет никаких желаний, ничего нет во мне, кроме любви к нему… А вчера я была  в ударе капризничать, прежде этого не было до такой степени. Неужели у меня такой отвратительный характер, или это пошлые нервы и беременность?.. Как я жду его. Господи, если он ко мне охладеет?"

Не успела затихнуть одна размолвка, как возникла другая, с хорошим концом: "… между нами все уладилось…- записала Софья Андреевна, - Устроилось само собой. Только я одно знаю, что счастье опять воротилось ко мне…».

Примирение оказалось не долгим. Дневник Льва Николаевича от 26 декабря 1862 года тому свидетель: "… Было у нас еще два столкновенья: 1) за то, что я был груб, и 2) за ее в…( автор не дописал). Я еще больше и больше люблю, хотя другой любовью. Были тяжкие минуты. Нынче пишу оттого, что дух захватывает, как счастлив"… "Я очень был недоволен ей, сравнивал её с другими, чуть не раскаивался, но знал, что это временно, и выжидал, и прошло".

Очевидно, муж не учел, что жена относилась к разряду женщин, которые в первые месяцы замужества бояться физической близости, о чем через две недели была ею сделана запись: "Так противны все физические проявления".

Позади более двух месяцев семейных будней. Лев Николаевич вполне счастлив: "…такого не было и не будет ни у кого". Выходит, он не ошибся в выборе. И дай Бог! Его мечтания о настоящей любви к женщине, которая создаст уют в доме, народит детей, наконец-то сбылись.

На жительство молодые отправились в Ясную Поляну. Здесь ничто не омрачало их счастья. Лев Николаевич преобразился и будто бы поднялся в заоблачные выси. Об этом говорит дневниковая запись: "… Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым… теперь у меня постоянное чувство, как-будто я украл незаслуженное, не мне предназначенное счастье".

Мажор через полгода сменился минором: "Мы недавно почувствовали, что страшно наше счастье. Слишком все кончено. Неужели кончено? Бог. Мы молились. Мне хотелось чувствовать, что счастье это – не случай, а мое". В свете серых будней он сделал вывод о приближающейся смерти и о напрасно растраченном на пустяки времени.

Не прошел и год совместной жизни, как Софья Андреевна в письме к мужу в Москву написала: "Сижу у тебя в кабинете, пишу и плачу. Плачу о своем счастье, о тебе, что тебя нет… Я всегда раскаиваюсь, что мало во мне понимания всего хорошего, а теперь, в эту минуту, я желаю, чтобы никогда не пробуждалось во мне это чувство, которое тебе поэту и писателю, нужно, а мне – матери и хозяйке – только больно, потому что отдаваться ему я не могу и не должна… так мне грустно, что и сказать тебе не могу. Не дай Бог еще раз расстаться. Еще почти неделю я не увижу тебя, мой милый голубчик".

Говорят, что счастье безоглядно, но это не относится к постоянно анализирующему себя Льву Николаевичу. Он пришел к выводу, что полная гармония чувств к жене, не может быть, пока не освободится раз и навсегда от своего прошлого. Найдя силы, сделал пометку в дневнике: "…теперь я отрекаюсь от своего прошедшего, как никогда не отрекался".

Следующая запись от 5 января 1863 года: … часто мне приходит в голову, что счастье и все остальные черты его уходят, а никто его не знает и не будет знать, а такого не было и не будет ни у кого, и я сознаю его.. Люблю я её". И еще множество раз он повторял в дневниках это заветное слово.

Время от времени у молодых возникали «сцены», на которые Лев Николаевич имел определенный взгляд. "Каждый такой раздор, как ни ничтожен, есть надрез любви. Минутное чувство, увлеченья, досады, самолюбия, гордость – пройдет, а хоть маленький надрез останется навсегда и в лучшим, что есть на свете – в любви". Дневник от 15 января 1863 года. Запись через месяц: "Мне так хорошо, так хорошо, я так её люблю".

Еще до свадьбы Лев Николаевич решил не иметь от будущей жены тайн и дал свои дневники. Для восторженной, романтичной, экзальтированной девушки, воспитанной в семье, уделом которой была эстетика, прочитанное о похождениях и человеческой похоти, показались кощунственными. Женские образы из дневника преследовали Софью Андреевну и вызывали в ней ревность не только к прошлому, но и к своей сестре - Татьяне. Из письма к мужу: "Левочка, друг милый, не приходит ли тебе иногда в голову, что лучше бы на ней жениться?» А в своем дневнике записала: "На Таню сердита, она втирается слишком в жизнь Левочки… Вчера прорвалась в первый раз ревность". В ревностях жены Лев Николаевич почувствовал угрозу семейному счастью.

Масло в огонь добавил приход в дом уборщицы, бывшей любовницы мужа - Аксиньи, от которой, якобы, был ребенок. Правда, связь с ней Толстой прекратил навсегда еще до женитьбы. Софье Андреевне показали ее. В дневнике 14 января 1863 года появилась запись сна, в котором увидела Аксинью с ребенком: «… и такая меня злость взяла, что я откуда-то достала ее ребенка и стала рвать его на клочки. И ноги, голову – все оторвала, а сама в страшном бешенстве…Мне кажется, я когда-нибудь себя хвачу от ревности…».

В данном случае ревность была, очевидно, не беспочвенной. Софья Андреевна записала в дневнике 29 апреля 1863 года: "Лева все больше и больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно; у меня никакой, напротив. Но нравственно он прочен – это главное".

Лев Николаевич размышлял: "Все это время было тяжелое для меня время физического и оттого ли, или самого собой нравственного тяжелого и безнадежного сна… Я думал и что стареюсь и что умираю, думал, что страшно, что я не люблю. Я ужасался над собой, что интересы мои – деньги, или пошлое благосостояние. Это было периодическое засыпание. Я проснулся, мне кажется. Люблю её и будущее, и себя, и свою жизнь. Ничего не сделаешь против сложившегося. В чем кажется слабость, в том, может быть источник силы". Дневник 2 июня 1863года. И далее от 18 июня 1863 года видны глубокие размышления о семейном счастье: "Где я, - тот я, которого я сам себя любил и знал, который выйдет иногда наружу весь и меня самого радует и пугает? Я маленький и ничтожный. И я такой с тех пор, как женился на женщине, которую люблю… Ужасно. Я игрок и пьяница. Я в запое хозяйства погубил невозвратимые 9 месяцев, которые могли бы быть лучшими и которые я сделал чуть ли не из худших в жизни. Чего мне делать? Жить счастливо, то есть быть любимым ею и собою, а я ненавижу себя за это время. Сколько раз я писал: нынче кончено…. То, что ей может другой человек – и самый ничтожный – быть приятен, понятно мне и не должно казаться несправедливым для меня, как ни невыносимо, потому что я за эти 9 месяцев самый ничтожный, слабый, бессмысленный и пошлый человек… Ужасно страшно, бессмысленно связать свое счастье с материальными условиями – жена, дети, здоровье, богатство…".

Устройство школы в Ясной Поляне, издание журнала "Ясная Поляна", посредничество и масса других дел, среди которых главным были, как это не парадоксально звучит, "заботы об увеличении средств жизни", отнимали много времени. Однако внутреннего удовольствия от разного рода деятельность не было. Об этом в дневнике отметила Софья Андреевна 24 апреля 1863 года: "Лев или стар, или несчастлив. Неужели кроме дел денежных, хозяйственных, винокуренных, ничего и ничто его не занимает. Если он не ест, не спит и не молчит, он рыскает по хозяйству, ходит, ходит, все один. А мне скучно – я одна, совсем одна. Любовь его ко мне выражается машинальным целованием рук и тем, что он мне делает добро, а не зло".

Уныние Софьи Андреевны объясняется тяжело протекающей беременностью. Нельзя сказать, что Лев Николаевич был безучастным зрителем состояния жены и делился с сестрой Марией радостью: "Я счастливый человек, живу, прислушиваюсь к брыканию ребенка в утробе Сони, пишу романы, повести…".

8 июля 1863 года родился Сергей, и вся семейная жизнь Толстых переместилась в "детскую".

Живи и радуйся, но для полноты счастья чего-то не хватало Софье Андреевне. Ей казались тесными рамки, которыми ее ограничил муж. В минуты хандры она сравнивала себя с ним: "Он стар и слишком сосредоточен. А я нынче так чувствую свою молодость, и так мне нужно что-нибудь сумасшедшее… и так бы мне хотелось кувыркаться. А с кем?"… "Что-то старое надо мной, вся окружающая обстановка стара. И стараешься подавить всякое молодое чувство, так как оно здесь при этой рассудительной обстановке неуместно и странно… О Льве у меня составляется мало-помалу впечатление существа, которое меня только останавливает. Эта сдержанность, которая происходит от этого останавливания, сдерживает также всякий порыв любви. И как любить когда все так спокойно, рассудительно, мирно", - из дневника 19 декабря 1863 года.

"Существо" иначе смотрело на барственность, желание жить с блеском, шиком, оно искало тишины. Софья Андреевна в силу молодости не понимала, что муж не только отец, но и писатель, а сосредоточенность, замкнутость – это часть творческого процесса и концентрация жизненной энергии.

В октябре следующего года родилась Татьяна. У Льва Николаевича была своеобразная, порционная любовь к детям. Новорожденную Татьяну оставил без всякого внимания, отдав предпочтение сыну. "Левочка к нему стал очень нежен, и все с ним занимается. На Таню он даже никогда не глядит, мне и обидно и странно". Позже отец стал проявлять определенные чувства к детям, о чем неоднократно писал к жене, часто находясь вдали от дома. "Не говори и не думай, что я их не люблю. Одно из главных желаний моих, чтобы Сережа был совсем здоров. Больше я бы ничего не просил у волшебницы. А я не люблю их в сравнении с тем, как я люблю тебя". Из письма от 24 ноября 1864 года. В других письмах продолжает уверять жену, что любит её, называя милой душенькой.

Рождение детей стало смыслом жизни для Софьи Андреевны, раскрыв во всю ширь её женское начало. Свободного времени нет"… погружена в сиски, соски и соски … то отсасываюсь, то кормлю, то прижигаюсь, то промываю, а кроме того, дети, варенье, соленья, грибы, пастилы, переписывания для Левы… еле-еле минуту выберешь, и то, если дождь идет", - из письма к Татьяне Кузьминской в 1864 году.

В семье воцарился дух мира, и счастливая жена пишет мужу 5 декабря: "Мне хочется теперь дойти до идеала моего хорошей хозяйки, главное, деятельной и способной на все, не говоря уже, заботах о детях". И это ей удается сполна!

Глава 3

Радости и сомнения

16 сентября 1864 года в дневнике Лев Толстой подвел черту под годом прошедшей жизни: "И год хороший. Отношения наши с Соней утвердились, упрочились. Мы любим, то есть дороже друг для друга всех других людей на свете, и мы ясно смотрим друг на друга. Нет тайны и ни за что не совестно. Софья Андреевна в своем дневнике вторит мужу: "Нам  все делается лучше и лучше жить на свете вместе".

Испытанием чувств явился вывих руки Льва Николаевича на охоте. Вправили неудачно, пришлось на лечение выехать в Москву. Переписка с Ясной Поляной была почти ежедневной. "А как нам хорошо последнее время, так счастливо, так дружно! Надо же было такое горе: грустно без тебя ужасно, и все приходит в голову: его нет, так к чему все это…", – из письма Софии Андреевны.

Руку прооперировали, но перо держать не мог. 22 ноября 1864 года больной диктовал ответ: "Соня, милая моя, совсем я без тебя расстроился, ни спокойствия, ни решительности, ни деятельности – никаких, а все оттого, что я без тебя теряю равновесие, все равно, как все время на одой ноге стоишь". Затем собственноручная приписка: "… моя милая, душечка, голубчик. Не могу диктовать всего. Я тебя так сильно всеми Любовями люблю все это время. Милый мой друг. И чем больше люблю, тем больше боюсь".

Жена тут же ответила: «Вот счастье-то было читать твои каракульки, написанные больной рукой... Я то уже знаю, какими я тебя Любовями люблю, но всегда воздерживаюсь говорить о них, потому что ты как-то сказал: зачем говорить; об этом не говорят».

Снова её письмо: "Сижу у тебя в кабинете, пишу и плачу. Плачу о своем счастье, о тебе, что тебя нет… Я всегда раскаиваюсь, что мало во мне понимания всего хорошего, а теперь, в эту минуту, я желаю, чтобы никогда не пробуждалось во мне это чувство, которое тебе поэту и писателю, нужно, а мне – матери и хозяйке – только больно, потому что отдаваться ему я не могу и не должна… так мне грустно, что и сказать тебе не могу. Не дай Бог еще раз расстаться. Еще почти неделю я не увижу тебя, мой милый голубчик".

В потоке нежности, уверений, ревность отступила от Софьи Андреевны, и она советует мужу не сидеть сиднем в Москве, а сходить куда-нибудь: " Хорошо ли тебе? Ты обо мне не думай, ты все делай, чтоб тебе весело, и в клуб езди, и к знакомым, к кому хочешь; я насчет всего так покойна, так счастлива тобой и так в тебе уверена, что ничего в мире не боюсь. Это я тебе говорю искренно, и самой приятно в себе это чувствовать". Письмо от 25 ноября 1864 года.

"Как я тебя люблю и как целую. Все будет хорошо, и нет для нас счастья, коли ты будешь меня любить, как я тебя люблю". Письмо Льва Николаевича от декабря 1864 г.

22 июля 1855 года родился сын Илья.

В письме к А.А.Толстой в январе 1865 года Толстой затрагивает тему счастья: "Я как раз вам писал, что люди ошибаются, ожидая какого-то такого счастья, при котором нет ни трудов, ни обманов, ни горя, а все идет ровно и счастливо. Я тогда ошибался: такое счастье есть, и я в нем живу 3-й год, и с каждым днем оно делается ровнее и глубже. И материалы, из которых построено это счастье, самые некрасивые - дети, которые (виноват) мараются и кричат, жена, которая кормит одного, водит другого и всякую минуту упрекает меня, что я не вижу, что они оба на краю гроба, и бумага, и чернила, посредством (которых) я описываю события и чувства людей, которых никогда не было… Я страшно переменился с тех пор, как женился, и многое из того, что я не признавал, стало мне понятно и наоборот". Через несколько месяцев ей снова пишет: "А как переменишься от женатой жизни, я бы никогда не поверил. Я чувствую себя яблоней, которая росла с сучками от земли и во все стороны, которую теперь жизнь подрезала, подстригла, подвязала и подперла, чтобы она другим не мешала и сама бы укоренилась и росла в один ствол, Так и я росту; не знаю, будет ли плод и хорош ли, или вовсе засохну, но знаю, росту правильно…",… "Никогда я так сильно не чувствовал всего себя, свою душу, как теперь, когда порывы и страсти знают свой предел…".

Время шло, тревожные мысли Льва Николаевич перешли в депрессию, которая не была на почве семейных трений, а исходила из чего-то другого, непонятного не только для самого себя, но и для жены и окружающих. Былая страсть под давлением семейных обстоятельств, болезней, беременности жены, начала уступать месту рассудку и мысли получили направление в сторону неизбежной смерти. Ему вспомнилась безвременная кончина любимого брата Николая, умершего на его руках в 1860 году и в дневнике записал: "Страшно оторвало меня от жизни это событие. Опять вопрос: зачем? Уж недалеко до отправления туда. Куда? Никуда". Уход брата высветила в душе Толстого собственный страх смерти, породивший мысли о никчемность жизни вообще: "К чему все, когда завтра начнутся муки смерти со всей мерзостью подлости, лжи, самообманывания и кончатся ничтожеством, нолем для себя. Забавная штучка!... А правда, которую я вынес из тридцати двух лет, есть та, что положение, в которое нас поставил кто-то, есть самый ужасный обман и злодеяние, для которого бы мы не нашли слов…".

Кончина жены близкого друга Д.А.Дьяковой и следом нелепая скоропостижная смерть Е.А.Толстой в Италии, еще больше отразились на психологическом состоянии Льва Николаевича. А.А.Толстой он писал по этому поводу: "Бывает время, когда забудешь про нее – про смерть, а бывает так, как нынешний год, что сидишь со своими дорогими, притаившись, боишься про своих напом