САТИРИК М. Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

"Это писатель ничуть или мало уступающий Льву Толстому, а в энергической, страстной борьбе со злом, в той силе анализа, с которой он умел разбираться в разных общественных течениях, может быть, даже превосходящий Толстого", - А.И.Эртель.

Часть 1

"Сатира, - по толковому словарю живого великорусского языка Владимира Даля, - сочиненье насмешливое, осмеяние слабости и порока". Элементы русской сатиры относятся к летописям XV века, а оформилась она как литературный жанр в XVIII веке в виде басен, эпиграмм, комедий, пародий и др. произведений. Примером тому служат: восемь сатир А.Д.Кантимира, изданных в 1743 году, комедия "Недоросль" Д.И.Фонвизина, сатирический памфлет "Путешествие из Петербурга в Москву" А.И.Радищева. XIX век - связан с сатирическими произведениями Пушкина, Рылеева, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова, Крылова, Некрасова, А.В.Сухово-Кобылина, Н.А.Островского, Чехова и конечно же – Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Салтыков-Щедрин - гениальный писатель-сатирик, философ, публицист, литературный критик, талантливый журнальный редактор. По силе сатирического пера его ставили в один ряд с Аристофаном, Эзопом, Рабле и Вольтером, Свифтом, Марк Твеном и Гоголем. К тому же он обладал необыкновенным чутьем на людей, благодаря которому постиг тайну души не только одного человека, но и общества в целом. Великий русский физиолог И.М.Сеченов сказал о писателе - это "диагност наших общественных зол и недугов…"

Будущий сатирик родился в семье дворянина Евграфа Васильевича Салтыкова 15(27) января 1826 года в селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии, ныне Талдомский район Московской области. Мать, Ольга Михайловна Салтыкова, по возрасту младше супруга вдвое, в девичестве Забелина, была из семьи московского купца Священник местной церкви записал в метрической книги следующее: "… у г. Коллежского советника и Кавалера Евграфа Васильевича Салтыкова жена Ольга Михайловна родила сына Михаила января 15…" До новорожденного в семье было уже пять детей и после родилось еще двое. Салтыковы владели 3000 крепостных.

Ольга Михайловна писала супругу в Москву в сентябре 1827 года: "… дети все милы, а Миша столь мил, что не могу описать. Вообрази, все говорит, беспрестанно у меня, и по утру, как проснется, то в столовую идет меня искать, спрашивает: тятя где? Маменька, чаю хочу. Идет в твой кабинет, мы там пьем чай, потом возвращаемся в мою спальню, где все радости свидания и поцелуи, берет за руку и ведет: дай чаю, маменька. Столько меня он утешает, что при нем забываю  нашу разлуку". Такая идиллия прозвучала в письме. На самом деле все было иначе. Жестокость – средство воспитания детей. Первый раз Михаила секли розгами в возрасте двух лет. Впечатление о порках он сохранил на всю жизнь, часто упоминая о них в своих произведениях.

Родители поделили детей на любимчиков и "постылых". "Я лично рос отдельно от большинства братьев и сестер, мать была не особенно ко мне строга", - из поздних воспоминаний Михаила Евграфовича. Семейная среда, естественно, отразилась на формировании характера детей и особенно впечатлительного Миши, отличавшегося "резвостью", "нетерпеливостью" и способностью на всяческие "выделки".

Нелегкими оказались и годы учебы. К учению Миша приобщился рано, бывая вместе со старшими детьми в учебном классе, на слух научился говорить по-французски и по-немецки. В шесть лет под руководством крепостного художника Павла Соколова быстро выучил русскую азбуку. Дальнейшее обучение грамоте Михаила взяла на себя его старшая сестра Надежда, окончившая курсы в Екатерининском институте. Сестрица не отличалась лояльностью и драла брата, как и ее когда-то в детстве.

О годах учебы Михаил Евграфович вспоминал: "… смутные впечатления о детском плаче, почти без перерыва раздававшемся, по преимуществу, за классным столом… Страшно подумать, что, несмотря на обилие детей, наш дом в внеклассные часы погружался в такую тишину, как будто в нем все вымерло. Зато во время классов поднимались неумолкающие стоны, сопровождаемые ударами линейкой по рукам, шлепками по голове, оплеухами и проч. Мой младший брат Сергей собирался несколько раз удавиться. Он был на три года моложе меня, но учился, ради экономии, вместе со мною, и от него требовали того же, что и от меня.. И так как он не мог выполнить этих требований, то били, били его без конца".

Домашняя учеба оказалась настолько успешной, что десятилетний Михаил поступил в Московский дворянский институт сразу в третий класс, хотя по уставу в него принимались дети не моложе двенадцати. Чтобы по возрасту сровняться с сверстниками, ему пришлось в третьем классе проучиться два года.

В конце апреля 1838 года Салтыкова, как "совершенно достойного" перевели на "казенный кошт" в Царскосельский лицей. Правда, Михаил оказался не в восторге от перевода и даже воспротивился, поскольку имел желание поступать в Московский университет. Пришлось маменьке облагоразумить бунтаря. Проведя лето в Спас-Углу, в августе, он поехал в лицей, в котором предстояло учиться шесть лет.

От духа братства, который царил в лицее во времена Пушкина, будущих декабристов Кюхельбекера и И.И.Пущина, не осталось и следа. К директору лицея служаке генерал-лейтенанту Ф.Г.Гольтгоеру ученики, по воспоминаниям одно из них "не питали особого расположения, а только боялись его и подчас подсмеивались над его не совсем русским выговором и незнакомством с проходимыми в лицее курсом наук. Генерал был силен только в арифметике, но этого нам казалось мало…"

По новому уставу в лицей стали принимать не за знания, а "своекоштных" – детей из аристократических сословий, расколовших учащихся на патрициев и плебеев, к последним причислил себя Михаил Салтыков. Поэтому не имел товарищей и среди лицеистов считался "мрачным", "философом" и "умником".

В незаконченный сатирический роман "В больнице для умалишенных" Салтыковым вписаны строки личных воспоминаний о лицее. "… То было прекраснейшее, образцовое заведение, в котором почти исключительно воспитывались генеральские, шталмейстерские и егермейстерские дети, вполне сознававшие высокое положение, которое занимают в обществе их отцы… Как ловко сидели на них "собственные" мундиры и курточки… У меня не было собственно мундира… В казенной куртке, в холодной казенной шинельке, влачил я жалкое существование, умываясь казенным мылом и причесываясь казенною гребенкою… Я ел казенную говядину под красным соусом и казенные "суконные" пироги с черникой, от которых товарищи мои брезгливо отворачивались, оставляя их на съеденье дядькам и сторожам… Меня наказывали охотнее, чем других… Даже при разборе так называемых "историй" случавшихся в "заведении", меня ставили как-то особняком…"

Лицей времен Салтыкова не давал учащимся полного представления о литераторах и литературе. Юный Салтыков восполнял пробелы чтением Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Байрона, Гете, Гейне, романов Жорж Санд. Им были прочитаны некоторые философские сочинения Гегеля и Фейербаха, ознакомился и с произведениями утопистов-социалистов Сен-Симона, Фурье, интересовался политической экономией, историей. «В особенности сильно, - отметил Салтыков-Щедрин в биографической заметке 1878 года, - было влияние «Отечественных записок», и в них критики Белинского и повестей Панаева, Кудрявцева, Герцена и других».

Несмотря на разницу возрастов, лицеист первого класса Михаил Салтыков подружился с выпускником лицея Михаилом Буташевич-Петрашевским, ставшим потом на революционный путь. Их объединяло небогатое происхождение, тяга к сочинительству стихов, независимость суждений. После окончания Петрашевским лицея, дружба их продолжалась. Бывая в Петербурге, Салтыков часто навещал его "пятницы ".

Увлечение сочинительство стихов выдвинуло Михаил в лидеры своего класса. Некоторые из стихотворений даже опубликовала "Библиотека для чтения" за 1841 - 42 годы, а тремя годами позже "Современник".

…Мне тяжело. Уныло потухает

Холодный день за дальнею горой.

Что душу мне волнует и смущает?

Мне грустно: болен я душой!

Я здесь один; тяжелое томленье

Сжимает грудь; ряды нестройных дум

Меня теснят; молчит воображенье,

Изнемогает слабый ум!

Среди опубликованных стихотворений в журнале "Библиотека для чтения" было "Лира" о Пушкине, замеченное в литературных кругах. Это дало повод начинающему пятнадцатилетнем поэту посещать литературные дома Петербурга, в которых горячо обсуждались проблемы революции и социализма. Таким домом оказался дом М.А.Языкова, в котором Михаил встретился с критиком В.Г.Белинским. Писательница А.Я.Панаева вспоминала, что Салтыков "не отличался веселым выражением лица. Его большие серые глаза  сурово смотрели на всех, и он всегда молчал… Он всегда садился не в той комнате, где сидели все гости, а помещался в другой, против двери, и оттуда внимательно слушал разговоры."

Часть 2

Переименованный в Александровский, Царскосельский лицей в декабре 1843 года перевели в Петербург на Каменный остров, с переподчинением гражданскому ведомству. 17 августа 1844 года Михаил Салтыков получил аттестат о окончании этого учебного заведения. Среди двадцати двух выпускников он оказался семнадцатым с определением чина X класса – коллежский секретарь, а не IX - титулярный советник, как мечтала мать. Причиной низкого звания стало поведение Михаила во время учебы: курил, грубил, писал стихи "неодобрительного" содержания, водил дружбу с социалистами.

Подписав обязательство: "Я, нижеподписавшийся, объявляю, что не принадлежу ни к каким тайным обществам, как внутри Российской империи, так и вне оной, и впредь обязуюсь, под какими бы они названиями ни существовали, не принадлежать к оным и никаких сношений с ними не иметь". В сентябре 1844 года Михаил Евграфович Салтыков стал сверхштатным коллежским секретарем Военного министерства. Лишь через два года ему определили штатную должность помощника секретаря.

Бумажная работа угнетала нового сотрудника. Суждения по этому поводу он изложил в "Двух отрывках из "Книги об умирающих": "… Как и водится, местом действия было то же бюрократическое поприще, которое так гостеприимно призирает все не имеющих приюта и нравственно окалеченных… Мне показалось, что я не для того создан, чтобы всю жизнь переливать из пустого в порожнее и думать только о том, чтобы обставить дело приличными формами, не заботясь о существе его…" Он видел бесполезность своего труда и сотрудников, видел, что путь в большую жизнь закрыт и решил до поры до времени отдаться воле судьбы и плыть по ее течению. Плаванию помогло знакомство в январе 1847 года с бывшем однокурсником графом А.П.Бобринским. Походы с ним в дорогие рестораны и другие увеселения вскоре наскучили Салтыкову, тем более, что достаточных средств на ведение "светской" жизни не было. Домой он отправлял меланхолические письма. Мать, в одном из писем старшему сыну Дмитрию, писала: "Что-то мой добрый Мишка все брюзжит…мне кажется его вся хандра происходит от его поэзии, которая никогда мне не нравилась, потому что я много начиталась бедственных примеров насчет этих неудачных поэтов в деньгах… Я ему никогда не советовала мечтать о своей поэзии на интересных видах… А можно ли ему мечтать, имев службу, это невозможно, одним надобно чем-нибудь заниматься".

Не без влияния матушки и Виссариона Белинского, Михаил оставил стихи, пробуя писать библиографические заметки, статьи, часть которых напечатали "Отечественные записки". В 1847 году он написал повесть "Противоречия", названную Белинским "бредом младенческой души". В следующем году Салтыков пишет другую повесть - "Запутанное дело", прочитав ее, И.И.Панаев "сказал: "Пусть лучше автор отдаст в другой журнал, там авось пропустят. А цензура в "Современнике" такую повесть не только не запретит, но еще и гвалт поднимет". Обе повести напечатают "Отечественные записки" 1 марта 1848 года. О смысле "Запутанного дела" агент III отделения, литератор М.Гедеонов, доносил начальству: "… Вся повесть написана в самом разрушительном духе".

У Панаева были основания опасаться цензурного ножа, который непременно бы коснулся "Запутанного дела", тем более, что в работе просматривалось негативное отношение к крепостному праву, чиновничьей рутине и далеко небезупречной морали сильных мира сего. В повести описаны "неблагонамеренные" сны Мичулину. Один из них: "… огромный, не охватимый взором город, с своими тысячами куполов, с своими дворцами и съезжими дворами, с своими шпицами… Но вдруг город сменяется деревнею с длинным рядом покачнувшихся на сторону изб, с серым небом, серою грязью и бревенчатой мостовой… Потом все эти образы, сначала определенные и различимые, смешались; деревня украсилась дворцами; город обезобразился почерневшими бревенчатыми избами; у храмов привольно разрослись репейник и крапива; на улицах и площадях толпились волки, голодные и кровожадные волки…

- Папа, я есть хочу! – стонет ребенок, - дай хлеба.

- Потерпи, дружок, - говорит мать, - потерпи до завтра; завтра будет! Нынче на рынке все голодные волки поели! Много волков, много волков, душенька".

Далее герою снится пирамида человеческих тел, призывая к размышлению: "Россия – государство обширное и богатое; да человек-то глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве… Жизнь лотерея, - отвечает какой-то недоброжелательный голос, - но почему же она лотерея, почему бы не быть ей просто жизнью?".

Выход из печати этого произведения совпал с французской февральской революцией 1848 года. Опасаясь проникновения в Россию французской свободомыслящей "заразы", Николай I повелел создать комитет для борьбы с ней во главе с князем Меншиковым. В циркуляре комитета монарх потребовал: "… Комитету донести мне с доказательствами, где найдет какие упущения цензуры и ее начальства и которые журнала и в чем вышли из своей программы". На стол монарха лег экземпляр "Отечественных записок" с повестями Салтыкова. В апреле 1848 год последовало "высочайшее повеление" отправить автора в Вятку. Сборы его были недолгими. В сопровождении жандармов и крепостного дядьки Платона, под надзор губернатора и полиции двадцатидвухлетний Салтыков на семь лет покинул Петербург.

По дороге ссыльный мысленно пытался разобраться в причине своего изгнания: "Я ничего не понял, кроме того: кому и на что надобно, чтоб я ехал? А так как разрешения на этот вопрос не могло быть, то я машинально оделся, машинально вышел из квартиры и машинально же сел в тарантас. Я помню, что я не спросил даже, что это за трущоба и на слиянии каких именно рек она находится…"

Часть 3

7 мая 1848 года он прибыл в Вятку, в глубокую провинцию российской империи, через которую проходил тракт на Урал и Сибирь. Через два года по нему проследуют на каторгу петрашевцы, в том числе и Ф. И. Достоевский.

По приказу из Петербурга Салтыкова должен был сразу же представиться губернатору, но в связи с болезнью, заочно это сделал главный губернский доктор Н.Е.Щепетильников. Доктору бросилась в глаза бледность прибывшего, о чем и доложил губернатору. На что получил ответ: "Ну вот и отлично, вы, как главный доктор больницы, поместите его туда, но только не от моего имени, а распорядитесь сами…"

Через четыре дня Михаил Евграфович получил должность младшего канцеляриста в Губернском правлении. С учетом болезни, новому чиновнику разрешили приступить к работе в июле, что давало ему возможность ознакомиться с городом. Город понравился приезжему. Он писал в "Губернских очерках: "… брошенный на крутом берегу городской сад, присутственные места и эта прекрасная группа церквей, которая господствует над всею окрестностью… Вы не оторвете глаз от этой картины…" С этого началась "акклиматизация" Салтыкова к новой жизни и работе.

ПВ первый день работы нового младший чиновника канцелярии с дипломом Александровского лицея представили сослуживцам. В этой канцелярии в свое время служил и ссыльный революционер-демократ А.И.Герцен. Он так описал свое место работы: "В канцелярии было человек двадцать писцов. Большей частию люди без малейшего образования и без всякого нравственного понятия… привыкшие считать службу средством приобретения, а крестьян почвой, приносящей доход, они продавали справки, брали двугривенные и четвертаки, обманывали за стакан вина, унижались, делили всякие подлости…" Ничто не изменилось Ничего не изменилось "на галере" - канцелярии со времен Герцена. В рассказе "Имярек" Салтыков описал свое ощущение действительности: "Юношеский угар соскользнул быстро. Понятие о зле сузилось до понятия о лихоимстве, понятие лжи – до понятия о подлоге, понятие о нравственном безобразии – до понятия о беспробудном пьянстве, в котором погрязло местное чиновничество. Вместо служения идеалам добра истины, любви и проч., представал идеал служения долгу, букве закона, принятым обязательствам и т.д."

Работа выматывала Салтыкова. Возвратившись в свою квартиру на Воскресенской улице, он "в каком-то отупении всех способностей бросался на диван, - изнуренный, униженный и не способный ни на какую работу, ни на какое занятие". Брату Сергею, Михаил жаловался: "Найти такого рода службу, где был бы на своем месте  труд был привлекателен, довольно трудно, если не совершенно невозможно".

В отчаянии он засыпает родителей письмами с просьбами обратиться к царю о его помиловании. Сыну Дмитрию мать сообщала 6 июня: "От Миши мы получили два письма, он очень грустит и просит, чтобы мы ходатайствовали у милосердного монаха о нем прощение; можно ли по короткости такого короткого времени осмелиться утруждать государя нашим ходатайством о нем?.. Мы, не зная существа ни дела, ни вины его, ни определения – ничего, каким же образом и о чем будем писать, можем сделать опрометчивую ошибку".

Уступая настойчивым просьбам сына, скорейшим образом вырваться из Вятки, Евграф Васильевич направил прошение императору вернуть сына из ссылки. Военный министр, князь Чернышов, ответил, что "всеподданнейшее прошение совершенно преждевременное", тем более, Салтыков "принадлежа к одному из лучших дворянских родов, имея хорошее состояние и будучи обязан воспитанием своим в Лицее благотворению государя императора, он мог и должен был видеть всю нелепость и гибельное направление идей, потрясших Западную Европу, и понимать, сколь много заслуживает порицания и справедливого наказания лица, стремящиеся к распространению сих идей".

Отказ вызвал у Салтыкова глубокое уныние, которое не мешало достойно исполнять служебные обязанности. Видя работоспособность и честность молодого чиновника либерально настроенный вятский губернатор А.И.Середа, отправил представление в министерство внутренних дел о переводе Салтыкова в должность старшего чиновника особых поручений, правда, без жалования. 12 ноября 1848 года поступило утверждение. Через год чиновник особых поручений стал исполнять обязанность правителя губернаторской канцелярии.

В "Губернских очерках" Салтыков отмечал: "… я должен на деле принесть хоть частичку той пользы, которую каждый гражданин обязан положить на алтарь отечества. Думалось мне, что в самой случайности, бросившей меня в этот край, скрывается своего рода предопределение!. Однако беспросветность, одиночество давило и выматывало.

А.И.Середе импонировало увлечение Салтыковым литературой, его начитанность, культура и стал приглашать в свой дом. Жена губернатора, Натали Николаевна, взяла под свою опеку нового знакомого. Между ними завязалась дружба, переросшая в любовь.

На раутах в гостеприимной семье Михаил Евграфович познакомился с вятским "высшим" обществом, многие из которого в будущем станут действующими лицами его произведений.

11 марта 1849 года Салтыков написал прошение губернатору о предоставлении ему отпуска с посещением Тверской, Ярославской губерний и Петербурга "для принятия советов от тамошних врачей касательно болезненного состояния". Согласие на поездку не было дано. В это время родители Михаила Евграфовича тоже подали прошение на имя императора о помиловании их сына, мотивируя тем, что к написанию повести "побудился он не дурным образом мыслей, а одним лишь необдуманным желанием высказать свое ребяческое остроумие". Императорская резолюция была однозначной: "Рано".

В это время в Петербурге началось следствие по делу Петрашевского, которого вместе с Стрешневым и Достоевским заключили в Петропавловскую крепость. Салтыков, как активный их знакомый, ждал своего ареста. 24 сентября  в его дом явились коллежский асессор Кабалеров и жандармский полковник Андреев с предложением ответить на интересующие их вопросы. Очевидно, ответы Салтыкова удовлетворили власти наверху и он остался на своей должности.

Грамотно написанный Салтыковы отчет по вятской губернии за 1849 год получил одобрение в Петербурге. В знак этого, губернатор ходатайствовал исполнителю чин коллежского асессора, но утверждение не последовало.

Нелюбимая работа, затворничество неспособность реализовать свои возможности послужили поводом для Михаила Евграфовича написать 21 марта 1850 года брату Дмитрию следующее: "… для меня моя учесть с каждым годом днем делается все более и более несносною, я изнываю и нравственно и физически, и я не знаю, к чему я буду способен, если это пленение души моей будет продолжительно"

Под напором настойчивых просьб Михаила, мать снова написала прошение на имя Николая I о смягчении участи сына. 11 июня 1850 года пришел сакраментальный ответ: "Рано".

Салтыкову ничего не оставалось, как честно продолжать исполнять обязанности чиновника губернского ранга, часто выезжая в уездные города для расследования того или иного дела. В августе 1850 года он поднялся еще на одну ступеньку служебной лестницы, став начальником Губернского правления все в том же чине титулярного советника. О новой работе он писал Дмитрию в начале января 1851 года: "Я гибну среди нелепых бумаг Губернского Правления и подлейшего бастиона". Через месяц другое, не такое безысходно письмо: "… я службу свою считаю далеко не бесполезною в той сфере, в которой я действую, хотя уже по донному тому, что я служу честно".

Мать и братья недоумевали, почему Михаил рвется в Петербург, имея в Вятке должность, которую в его годы не заслужить в этом городе, имеет почет, приличное жалование. Вопреки их домыслам, он продолжал твердить в письмах: "Я так сделался ко всему равнодушен, что меня интересует только одно: быть в Петербурге… Бросили меня все, и знакомые и родные… думают, что я как советник должен иметь посторонние доходы; если это так, то они ошибаются, потому что никогда рука моя не оскверниться взяточничеством…" Это была не бравада, а образ его жизни.

Аким Иванович Середа решением монарха в начале 1851 года был переведен в губернатором в Оренбург. Незадолго до отъезда Середа на одной из бумаг в министерство сделал ремарку: "Особенного одобрения вполне заслуживает советник Вятского губернского правления титулярный советник Салтыков по отличному усердию к службе и неутомимой существенно полезной деятельностью при исполнении своих обязанностей по настоящему званию своему и по разным особым поручениям…" О том, какую роль Аким Иванович сыграл в становлении Салтыкова видно из его письма к брату Дмитрию: "… Я сделался вполне деловым человеком, и едва ли в целой губернии найдется другой чиновник , которого служебная деятельность была бы для него полезнее. Это я говорю по совести и без хвастовства, и всем этим я обязан Середе, который поселил во мне ту живую заботливость, то постоянное беспокойство о делах службы, которое ставит их гораздо выше моих собственных".

Драматичным для Михаила Евграфовича оказался отъезд жены губернатора Наталии Николаевны. В письме брату Дмитрию мятежная душа Михаила плачет: "С отъездом Наталии Николаевны я потерял последнее, что было; одного только желаю, чтобы и тут я не потерял совершенно всего, а, кажется, что к этому все идет". В отчаянии Салтыков хотел перевестись вслед за ней в Оренбург.

С новым губернатором Н.Н.Семеновым и вице-губернатором  А.П.Болтиным у Салтыкова доверительные отношения не сложились. Для них он оставался, знающим и трудолюбивым чиновником, за что и получил повышение, став коллежским асессором. Однако это не радует чиновника, все мысли и стремления его сосредоточены на скорейшем отъезде в Петербург или куда угодно, пока еще: "Не удавился и не застрелился до сих пор в Вятке". В таком настроении он пишет Дмитрию, который как и мать, убеждает смириться, не паниковать: "… желать мне величайшего из всех зол, ибо, как я ни терпеливо переношу свою участь, но, во всяком случае, есть приделы, далее которых человеческая возможность не может идти. Я сознаю в себе совершенный упадок сил и ожидаю, что еще немного времени – и я окончательно сделаюсь ни к чему не способным человеком, то есть, ни к какому серьезному умственному труду".

На четвертом году пребывания в Вятке наступило смирение, что видно из письма к брату: "… да будет так, как велит судьба и звезда моя". Однако в следующем письме вновь беспросветность: "Ты не поверишь, какая меня скука одолевает в Вятке. Здесь беспрерывно возникают такие сплетни, такое устроено шпионство и гадости, что подлинно рта нельзя открыть, чтобы не рассказали о тебе самые нелепые небылицы… чем больше служишь людям, тем более они будут требовать и, наконец, когда потребуют невозможного, то за исполнение будут пить кровь до последней капли".

Наступила пятая осень ссылки. Настроение минорное, сплетни, интриги, зависть и чрезмерно натянутые отношения с губернатором. К этому прибавился отказ начальства выехать на похороны отца, умершего 13 марта 1850 года.

Будто бы за великое терпение, судьба наконец-то улыбнулась Михаилу Евграфовичу. На место прежнего вице-губернатора летом 1852 года прибыл новый – Аполлон Петрович Болдин. Вскоре, Салтыков стал своим в его доме. За звуками рояля, песнями, которые исполняли его дочери-подростки Анна и Елизавета таяла душа ссыльного. В дневнике сделана восторженная запись: "… Боже! Да это они, они, мои девочки, с их звонким смехом, с их непринужденной веселостью, с их вьющимися черными локонами! Как хороши они и сколько зажгли сердец на свои четырнадцать лет…" Чувства любви Михаил Евграфович отдал Бетси, Елизавете, о чем сделана следующая запись: "То была первая свежая любовь моя, то были первые сладкие тревоги моего сердца".

В понимании Салтыкова "…женщина являлась скорее как один из величайших жизненных вопросов, нежили как воплощение, и чем светозарнее было облако, одевавшее этот идеал чистоты, тем благоговейнее относилась к нему мысль, тем просветленнее и чище становилось самое чувство, им возбуждаемое".

Наконец-то монарх разрешил Салтыкову отпуск. В июне 1853 года он приехал в Спас-Угол - место ушедшего детства. Имение пришло в упадок. Мать жила в расположенном неподалеку селе Ермолино. Михаил хотел собрать у нее братьев и сестер, но все были заняты своими делами. "Такое забвение не только родственных чувств, - писал Михаил, - но всяких приличий и огорчает и изумляет меня. Грустно, если все мы будем как чужие". Четыре месяца, проведенные в одиночестве в селе, были месяцами раздумий о своем жизненном пути. Он не имел четких контуров, но ясно вырисовывалось одно, - литература верная дорога в дальнейшую жизнь, тем более, что персонажи вызрели в сознании и давно просились на бумагу. Теперь уже ничто не могло помешать ему в выбранном пути. Скорее бы освободиться из ссылки!

Дни отпуска миновали. С радостным чувством, волнующим сердце Михаил Евграфович ехал на встречу с любимой Елизаветой. Каково же было разочарование, узнав, что ее отца переводят во Владимир. Это не расстроило плана жениться. "С согласия маменьки, - писал Михаил брату Дмитрию, - я просил у бывшего нашего вице-губернатора Болтина руки его дочери, но так как этой персоне в августе месяце только минуло пятнадцать лет, то и получил ответ, что я могу возобновить свое предложение через год. Во всяком случае, я имею надежду, что мое предложение не будет отвергнуто, и потому вправе считать себя в настоящее время женихом".

За шесть лет на государевой службе в Вятке, Салтыков получил из министерства внутренних дел лояльную характеристику: "… весьма способный и образованный, честный и дельный, но, как говорят, самонадеянный и смелый в словах и действиях; характера неприятного, но этот молодой человек достоин сожаления. Почти тотчас после выпуска из Лицея за какое-то литературное произведение он удален на жительство в Вятку. С тех пор понятия, идеи его изменились к лучшему, но нрав, напротив того, несколько ожесточился, к тому же избалован губернатором Середою".

С таким "похвальным" листом только на свободу, но нет. В дневнике Михаил Евграфович сделал запись: "Служить тогда хорошо, когда везет, и я, разумеется, не брошу службу, когда счастье повернется ко мне лицом; служить же без надежды вырваться когда-нибудь из общей колеи чиновничьего мира, быть всю жизнь советником или даже вице-губернатором не стоит труда".

Рубеж еще одного нерадостного года перешагнул изгнанник. Теперь в его обязанности вменили инспекцию не только в Вятской, но и Пермской, Нижегородской и Казанской губерниях. Служебная перемена мест в какой-то степени сглаживала одиночество и хандру. Встречаясь с людьми разных сословий, зоркий глаз и память Салтыкова фиксировали все, начиная от внешнего вида людей и кончая духовным их содержанием. Эти своеобразные фотографии ждали своего времени, чтобы отпечататься на страницах его произведений.

18 февраля (2 марта) 1855 в Царском Селе умер император Николай I, правивший Россией без малого тридцать лет. 4 марта Михаил Евграфович писал брату Дмитрию: "… Не имею слов, чтобы выразить тебе то необыкновенное впечатление, которое произвела эта весть, и с какою быстротою разнеслась она по городу".

В апреле Михаил Евграфович получил согласие родителей Елизаветы на брак. Это и обрадовало его и огорчило. Горечь заключалась в том, что женитьба предполагала жительство в опостылевшей Вятке, к тому же не было достаточных средств, чтобы содержать "приличный" дом. Матери он написал, что "до бесконечности люблю мою маленькую девочку и что буду день и ночь работать, чтобы сделать ее жизнь спокойною".

Получив месячный отпуск, жених поехал к матери улаживать финансовые дела. Сыну Дмитрию Ольга Михайловна сообщала: "Мы с Мишею поживаем, слава богу, теперь в Ермолино тихо. Я часто бываю в Спасском, и он со мной катается иногда…. Скажу тебе по секрету, что меня очень сокрушает: здоровье Миши так плохо, что из рук вон. Кашель, мокрота и нередко дурнота и тошнота. Он так себя ухлопал простудой, ревматизмом в Вятке, что никак не может поправиться…Он мне говорит, что едва ли он долго проживет".

С матушкой денежные вопросы Михаил согласовал, но внутреннего спокойствия от этого не ощутил. Брату писал осенью 1855 года: "… я страдаю такой несносной тоской, что потерял надежду на лучшее будущее. Лучше бы было, если бы мне умереть, а то все желаешь чего-то хорошего и ничего не получается, кроме страданий". Мысль навсегда оставить казенную службу сменилась другой, более экстравагантной – записаться в ополчение на Крымскую войну. Тревога за Михаила не оставляла мать, что видно из письма Дмитрию: "… разве одна привязанность к невесте его удержит от сего желания, но иногда положение обстоятельств всю привязанность уничтожает и человек, ища спасение, решается испытать счастье, что, может успеет заслужить на войне прощение или уже получить конец своему существованию. Для меня, я не прочь его благословить, если ему дозволят вступить в ополчение, ибо и я надеюсь, что, может, господь уже ведет его по сему пути спасения".

"Путь спасения" открыл Салтыкову новый председатель имуществ Вятки К.Л.Пащенко, вернее, его жена, Мария Дмитриевна Новицкая, в прошлом прима балерина Александринского театра и пассия Николая I.

За наблюдением, как создаются народные ополчения в Вятке, был послан из Петербурга генерал-адъютант П.П.Ланской, двоюродный брат С.С.Ланского – министра внутренних дел России. Генерал-лейтенант прибыл в город вместе с супругой Натальей Николаевной Ланской-Пушкиной, которая в свое время восхищалась танцами Новицкой. Встретившись, красавицам было о чем поговорить, в том числе, очевидно, и о неординарной личности Салтыкова, который писал брату 13 октября 1855 года: "… Ланской, принял живейшее участие в моем положении и с нынешнею почтою послал к министру официальное письмо, в котором, отзываясь обо мне с лучшей стороны, просит исходатайствовать мне всемилостивейшее прощение. Кроме этого официального документа, генерал был так добр, что еще частным письмом просит министра о том же".

Наталья Николаевна тоже написала о Салтыкове своему родственнику – министру С.С.… Продолжение »