ГОРОДСКИЕ ЗНАМЕНИТОСТИ
Какой городок может обойтись без них?
Нельзя обойти вниманием и сердобчан – народников, движение которых приобрело в России в конце XΙX большой размах. Среди них был Николай Алексеевич Ишутин. В Московском университете он в 1863 году создал народнический кружок, для пропаганды преимуществ социализма перед капитализмом. Ишутина предали гражданской казни, и, вместо повешения, отправили на золотые прииски в Читинскую губернию. Николай Александрович умер 39 лет от болезни каторжан – туберкулеза.
Дмитрий Каракозов. 4 апреля 1866 года он неудачно покушался на императора Александра ΙΙ, который гулял в Летнем саду Петербурга. Это было первое покушение в России на царствующую особу. 3 сентября 1866 года Дмитрия Каракозова повесили на Смоленском поле.
Аптекарь Гартман. Его аптека, красное одноэтажное здание с высоким крыльцом и яркой вывеской, напротив собора Михаила Архангела, привлекала к себе хворых.
После революции хозяин сдал аптеку Советской власти и продолжал работать в ней провизором. Мне запомнилось его умное, с добрыми глазами лицо, седая борода клинышком, осторожная походка, улыбчивость и желание всем помочь.
Летом он носил тюбетейку, белый, просторный льняной костюм, осенью – серый плащ, галоши. В дождь его маленькая фигурка скрывалась под "старорежимным" зонтом. Зимой старичок надевал черное пальто с каракулевым воротником и такого же меха шапку-пирожок, ноги обувал в светлые бурки. Дополнял наряд коричневый непременный саквояж и иногда трость. Мужчины при встрече с аптекарем снимали шапки, а женщины кланялись. Прищурив близорукие глаза, он отвечал им тем же.
К нему в аптеку ходили не только за таблетками, пилюлями, настоями, но и просто за советом. Для каждого посетителя у него находилось время, слова утешения или бодрости. Уходя от него, люди обретали душевный покой и равновесие. За душевность ему платили душевностью. Когда он умер, его хоронил весь город. На кладбище, слева от входа, стоит скромный гранитный памятник аптекарю Гартману. С пожелтевшей от времени фотографии сморят добрые старческие глаза.
Совершено особенным человеком была мамина подруга Ольга Анатольевна Корф (1888 - 1970) - человек большой души и неиссякаемого жизнелюбия.
Фото конца сороковых годов прошлого века.
Прозвище "графиня" мы ей дали за схожесть с пушкинской «Пиковой дамой». Судите сами: худая, сгорбленная, редкие седые волосы собраны в пучок на затылке, нос с горбинкой, глубоко посаженные серые глаза и высокий, почти безбровый лоб. Она ходила медленно, вперевалочку. Мать подружилась с ней, и дружба продолжалась до самой смерти "графини".
Рассказывать о себе она не любила. Со временем я узнал, что она родилась в Петербурге в 1888 году в дворянской семье и получила блестящее образование, бывала на раутах у короля Швеции, часто навещала княгиню Панину в подмосковном Марфино. После революции преподавала в Петроградском университете и писала книгу – «Пособие для начинающих по английскому языку». Муж ее работал в Ленсовете. Единственный сын Андрей в возрасте восемнадцати лет случайно погиб на охоте. С этой трагедии началась черная полоса в жизни Ольги Анатольевны. Мужа обвинили в участии покушения на Кирова, лишили прав, имущества и этапировали в Вологду, где погиб "при попытке к бегству". Ее тоже не оставили без "внимания", дали шесть лет и отправили в Архангельск. В тюрьме она закончила свою книгу, которую тут же конфисковали. Спустя годы учебник вышел под другой авторской фамилией. Отсидев в заключении часть срока, Ольге Анатольевне разрешили жить в Сердобске, "без права въезда в столицу и крупные города".
Все пережитое не отразилось на ее характере – она оставалась доброжелательной и приветливой. Быстро привыкла к нашему городишке и тесной комнате на улице Ленина и существовала уроками музыки, преподаванием английского, немецкого, французского языка. От учеников у нее не было отбоя. Позже, она перебралась в жилье просторнее и светлее на Куйбышевской улице. Ее квартира была одним из последних островков уходящего старого быта. От обстановки веяло чем-то уютным, домашним и в то же время – увядающим. В кабинете – спальне стояло черное пианино с подсвечниками, этажерка с нотами, на стенах полка с книгами, до блеска натертое зеркало в виде ромба и две картины в овальных рамах. В столовой - круглый стол, вокруг него венские стулья. На связанной из кремовых ниток скатерти, в белой длинноногой полосатой вазе всегда стояли цветы.
"Я не терплю беспорядка. Если он в вещах – значит, поселится и в душе", – любила повторять "графиня".
Хорошо помню свой первый визит. Я брал у нее уроки английского языка. До меня у нее занимался мой брат Вилиор, и, надо сказать, занятия пошл ему на пользу. Выдержав экзамены в Томский политехнический, затем в аспирантуру, он свободно говорил на английском, преподавая в университете Аддис-Абебе.
По правде сказать, мне не очень хотелось идти на уроки, зная по рассказам брата ревность, с которой Ольга Анатольевна относилась к занятиям. Я питал некоторую неприязнь к английскому языку, но по тем временам в вузы сдавали иностранный, и потому оказался среди учеников этого замечательного человека. Язык я так и не освоил в объеме, предлагаемом ею, но получил другое, не менее важное – отличать подлинное от фальшивого, что помогло сформировать свою оценку жизненным ценностям, определяя их не денежным эквивалентом, а духовным содержанием.
"Графиня", несмотря на тяжелейшие удары судьбы, не утратила своего достоинства и сохранила культуру прошлого времени. Этим бесценным сокровищем она торопилась поделиться с окружающими людьми, зная, что жить ей оставалось мало.
Итак, лето, жара. О стрелки моих брюк можно обрезаться, рубашка, застегнутая на все пуговицы, на голове модная фуражка-семиклинка. Бодро вошел в калитку, поднялся по шаткой лестнице на веранду и постучался.
– Открыто, заходите, – услышал глуховатый голос.
Вошел. Поздоровался. Ольга Анатольевна ответила на приветствие, но в комнату не спешила пропустить и почему-то пристально смотрела на мою голову. Смущенный ее взглядом, я вначале не понял ситуации. Она молчала. Вдруг меня осенило: "Я же забыл снять фуражку". Смял ее в кулаке, спрятал за спину. Больше на занятия в головном уборе не ходил.
Без тени улыбки на лице она пригласила пройти дальше, указав в комнате на черный венский стул. Я не знал, куда себя деть, и неловко опустился на краешек. Поняв смущение, Ольга Анатольевна предложила пройти на кухню и для начала выпить чаю. Хлопоча у плиты, рассуждала, что каждый интеллигентный человек должен владеть хотя бы одним иностранным языком. "Началась учеба", – подумал я, посматривая на выходную дверь.
Поправив, светлую блузку в крупный горох, предложила мне расстегнуть ворот рубашки и помочь ей разрезать пирог с яблоками. Ее тон обращения успокоил, и я принялся за работу. Чаепитие прошло так, будто бы я находился в своем доме. Мне понравилось, как она пила чай, как откалывала щипчиками кусочки рафинада, как непринужденно и легко разговаривала со мной, мальчишкой. Мягкая улыбка не сходила с ее лица. С последним глотком чая я понял, что мы окончательно подружились. Она расспрашивала, кто преподает в школе русский язык и литературу, какие я читаю книги, чем увлекаюсь и есть ли у меня свободное время. Узнав, что времени в избытке, усмехнулась.
– В молодости не должно быть свободных минут. Молодость дана для того, чтоб не сидеть без дела, а старость для того, чтобы наслаждаться делами прошлых лет...
Отставив чашку, подошла к окну и некоторое время неподвижно и молча стояла там. Повернувшись, улыбнулась.
- Валерий, на сегодня будем считать урок законченным. Я вам даю эти "котлетки", – и протянула картонные карточки с написанными английскими словами с переводом на русский язык и транскрипцией. – Выучите их к следующему занятию.
Урок за уроком, я постепенно втягивался в учебу. Ольга Анатольевна стала для меня не только педагогом, но и другом. Как и все в старости, она любила вспоминать и рассказывать, и во мне нашла хорошего слушателя. К сожалению, понадеявшись на свою память, я не записывал ее рассказов, о чем теперь очень сожалею - из них могла бы получиться целая книга.
Уроки английского языка часто переходили на темы литературы, искусства, театра, этики и многое другое. Иногда Ольга Анатольевна садилась за пианино и играла Бетховена, Шопена, Чайковского. Прикрыв глаза, она будто бы молодела и по средствам музыки вела разговор со своим прошлым. Такие отступления от программы мне очень нравились, и я впитывал в себя все, как промокашка.
Отслужив в Германии почти три года, я поступил в Томский медицинский институт и разносторонние знания, полученные от Ольги Анатольевны, мне очень пригодились. Жизненный путь этого замечательного человека закончился в 1970 году в возрасте 82х лет.
Арефий. Ему было за семьдесят. Невысокий, плотный, седой как лунь, разговорчивый, быстрый в движениях. С его красного, гладкого лица, маленьких глаз и тонкого рта, не сходила улыбка человека, наделенного даром все видеть и переиначивать с ироническими оттенками. Седина в голове и бес в ребре не мешали ему быть притчей во языцах у горожан, а поводы к тому были.
В любой мороз он ходил в легких брюках, белой нательной рубашке и в калошах на босу ногу. Бывало, зимой мороз разрисует стекла, трещали деревья от озноба, воробьи падали замертво, на прохожих по сорок одежек, а Арефий идет из бани в одних подштанниках и парит как паровоз. Только гудка не хватало.
Рассказывал Николай Константинович Звонка, как Арефий выиграл у него на спор бутылку водки, пролежав в сугробе, в чем мать родила, более часа. Купание в проруби для старика было делом обычным. Пристрастие к холоду сделало его имя в городе нарицательным. Как только кто из нас выскакивал зимой на улицу без пальто или шапки, мать тут же останавливала.
– Вернись! Ты не "арефий"! Оденься и не смеши народ!
Арефий стал еще более популярным после полета Юрия Гагарина в космос. Все было так. В парке Островского открыли карусель. Арефий подрабатывал там ночным сторожем и к нему частенько заглядывал дружок – милиционер Федор. Вот окончились танцы, парк обезлюдел, закадычные друзья, видимо, уговорили четвертушку водки, повеселели, и дедок предложил по "Питерской" с ветерком промчаться на карусели. Служивый долго отказывался, мол, не положено, при исполнении, а вдруг начальство нагрянет? Арефий оказался настырным и помог другу сесть в кресло. Включил рубильник, на ходу сел рядом и понеслись. Все замелькало, ветер загудел в ушах.
– Федя, еще малость и мы на орбите! Ура!
Карусель набрала обороты.
– Федул, что губы надул? – не отставал от друга Арефий.
Тому было не до космоса и смеха. Его тошнило.
– Старый, волчье мясо, останови агрегат! Не могу больше, все нутро выворачивает наизнанку, – вопил блюститель порядка.
– Как остановить, соображаешь?
– Как хочешь! Иначе привлеку к ответственности!
– Влеки, влеки, чокнутый твой рот!
– Сам чокнутый! Не могу больше. Прыгай и выключи проклятую машину.
Не надеясь больше ни на что, Федор заорал во весь голос. Вопли услышали рабочие второй смены часового завода. Перемахнув через забор, увидели: на полные обороты вращается карусель, в кресле, вцепившись в трос, извергая изо рта содержимое желудка, почти без чувств сидит милиционер, а рядом с выпученными глазами – Арефий. Спешно отключили рубильник. На траву свалились два полутрупа. Так в городе появились "космонавты" местного значения.
Коля Уральцев. Грех не рассказать об этой примечательной личности моего времени. Когда и откуда он появился в городе, никто не знал. Высокий, худой. Немой, но постоянно бормотал что-то вроде: "Война, войнища, войнища". Рыжая борода скрывала не только возраст, но и часть шрама на исхудавшем лице. На шее он носил засаленную ладанку, поверх рваной, никогда не стираной рубахи наматывал веревку. Короткие штаны с подвязками, растоптанные, без каблуков сапоги - вот все одеяние юродивого. Его приметная сумка никогда не пустовала без милостыни.
Обидеть его считалось грехом, и старушки зачастую приглашали к себе на чай. Напившись, благодарно кивал головой и уходил. Его крестили вслед и желали добра. Ночлег, как правило, он находил около развалюшки, что приютилась на краю обрыва с видом на мельницу и Заречье.
По городу шел слух, что у хозяйки этого домика до революции была усадьба под Тамбовом, которая сгорела дотла в Гражданскую войну. От тифа умерли ее родственники, надежды отыскать своего жениха, офицера, у нее не осталось. Пришлось покинуть родные места и в поисках счастья, застряла в Сердобске. Бессонные ночи она проводила на скамеечке у дома, и все смотрела вдаль.
К ней повадился Коля Уральцев. Сдружился, и любил сидеть поздними вечерами рядом у ее ног. Пытаясь заглянуть ей в глаза, он хотел, вероятно, отыскать в них ответ на свои немые вопросы. А она, боясь ошибиться в догадках, вставала, гладила его косматое лицо и запиралась в доме. Он оставался на месте, клал голову на доску и засыпал.
Многие знали об этих странных отношениях, но не высказывали своих предположений вслух. Внезапная смерть Коли раскрыла тайну.
В ладанке нашли миниатюрный эмалевый портрет, очень схожий с хозяйкой домика, а в суме, среди кусков хлеба и сахара, завернутое в тряпицу почти истертое письмо. Корявыми буквами в нем было написано: "Оля, милая. Провидение нас разлучило молодыми и вновь соединило в столь печальных образах. Ты помнишь то время? – строчку было не разобрать, дальше шло. – Я, как русский офицер, пошел за народ. Под Кирсановом осколок белого снаряда зацепил мою голову, а сыпняк хотел закончить его дело. Вопреки всему я выжил и нашел тебя...", дальше письмо нельзя было прочитать.
После смерти Коли старушка долго не прожила. Она умерла тихо, не докучая никому. Последней просьбой ее было похоронить рядом с Николаем.
Я не берусь оспаривать достоверность судьбы этих людей, но в ней есть главное – сердце, без которого не бывает любви и надежды.