ГНЕЗДО КУКУШКИ

Рассказ

Конверт, с рядами наклеенных марок, не вызвал у Юрия желания скорее распечатать, тем более по почерку узнал отправителя. Бросив письмо на стол, прикрыл газетой, постоял, подумал и, будто бы решившись на подвиг, распечатал.

Оно не имело даже обычного "здравствуй", но была просьба набраться терпения и дочитать до конца. "Обычные штучки, игра в загадки", - предположил, и глаза побежали по тексту.

"Радуга была моей детской страстью. Бывало, только начиналась гроза, я прилипала носом к оконному стеклу, и ожидала момента, когда утихнет гром, разбегутся молнии, осядут в лужах дождевые султанчики, ветер растреплет тучи и солнце вывесит радугу. Дедушка говорил, что она сосет воду из речки, чтобы залить пожар, если случится от молний, а если  на небе увидеть два радужных коромысла – на счастье. Двух радуг я не увидела, но за день до обручения с тобой, во сне погуляла по ней.

Как сейчас вижу – открывается окно и, шалея от радости, наступаю вначале на красную горячую полоску. Потом перехожу на оранжевую, с ней на желтую, зеленую. Синюю прошла равнодушно, а фиолетовая вызвала страшок и тревогу. С радужной высоты хорошо просматривалось село Мещерское, где жила в детстве, излучина реки, лес, луг и увидела белобрысую девчонку, похожую на меня. Она собирала цветы. Сорвав ромашку, кричит, что это солнышко с белыми лучиками подарит ей счастье. Оторванные лепестки в потоках ветра исчезали вдали. Мне передалась девчонкина радость, и сон оказался в руку. Мы прожили с тобой двадцать три года, и теперь задаюсь вопросом – была ли я счастливой? Бог знает. Я любила тебя по-своему и дурела от твоих губ, и рук. Может это и есть женское счастье? До поры до времени наша семья была обыкновенной. Юлька росла любимицей. Ты был внимательным и заботливым отцом, таскал ее по театрам, выставкам, брал в походы. От вас не отставала и я – жизнь не стояла на месте. Когда ты бросил работу и увлекся торговлей, все полетело вверх тормашками. Твоим девизом стали деньги, любой ценой, любыми средствами.

Ты преуспел и стал жить по принципу ямы, чем глубже, тем меньше света над головой. Баксы залепили твои васильковые глаза, и ты заблудился в трех осинах: деньгах, женщинах, машинах. Бес накрепко засел в твоих ребрах. Тех и других ты менял быстро и без сожаления. Настал и наш черед. Юльку – по боку, мне – под зад. Я делала все, чтобы сохранить семью, а ты, наоборот".

Отбросив письмо, заложив руки за спину, Юрий заходил по комнате. Тон письма раздражал. Не считая залысин, дряблости кожи лица и округлого живота, из-за которого пришлось ремень поменять на подтяжки, он находил, что все в его жизни - окей.

Как и многие мужчины, перевалившие за пятьдесят, Юрий боялся  быстротечности и безвозвратности времени. Ему еще хотелось летать, но крылья связывала жена. Ее медлительность, навязчивость раздражали, а большое, чистое и настоящее счастье увидел в кукольном лице своей новой подружки Маринки, к которой недавно переехал на жительство. Моложе почти на двадцать лет, она от природы была разумной, чем и пользовалась. Ласкаясь, выпросила норковую шубку, то утомленному в постели напоминала, что пора "мерса" переписать на ее имя, то вытребовала путевку в Испанию, где и отдыхала сейчас.

Перед отъездом Марина повесила на стену репинскую репродукцию с обезумевшим от горя царем Иваном и кровью на голове убитого им сына. Юрия задержала картина. Ему показалось, что глаза царя засветились, а кровь царевича вот - вот выплеснется за пределы рамы. Отступив несколько шагов назад, взгляд остановился на статуэтке Клеопатры и, не раздумывая, запустил ее в картину. Брызги стекол посыпались на пол. Юрию показалось, что часть осколков достигли его сердца, укололи и оно останавливается. Руки задрожали, глаза расширились, дыхание участилось. Чтобы выбить из сердца стекляшки кулаком застучал по груди. Удары большей частью приходились на золотой крест, выбившийся из-под рубашки. Рванув за цепочку, бросил его в угол. Подбежав к окну, распахнул и подставил голову ветру. Дышать стало легче, но душа тряслась в необъяснимом страхе. Достав из дипломата шприц – тюбик, одной рукой пережал на голени вену, а другой вогнал в нее содержимое. Кайф поборол страх.

Юрия к наркоте приобщил Георгий, компаньон по делам. После первой дозы было тошно, сознание раздваивалось, но друг не отступал. Только после третьей дозы подопытный обалдел от удовольствия и унял страх, который засел в нем с тех пор, как почувствовал за собой "хвост". Это была не мания преследования, а натуральный, малый с маслянистым лицом, слишком близкими к носу раскосыми глазами и руками – кувалдами, готовыми из любого сделать инвалида, его малиновый пиджак раздражал Юрия как быка. Собственный "Макаров" и телохранитель, лишь обостряли чувство незащищенности у бизнесмена.

Когда способность читать вернулась к Юрию, неохотно продолжил. "Мне хорошо запомнился день, когда ты вернулся из-за бугра и вошел в квартиру сияющий, загорелый, предовольный. Энергия хлестала из всех твоих фибр. Пнув сумку ногой, мол, убери, бросил костюм на кресло. В распахнутом вороте рубашки я заметила след засоса. Ты перехватил взгляд, и ничего лучшего не придумал в оправдание, как обвинить меня в "холодности". Ты рассчитывал, что выкажу восхищение, брошусь обнимать, целовать, но мое спокойствие возмутило тебя. Ожидаемого скандала не получилось. Хлопнув дверью, пропал на неделю. Я сделала попытку отыскать. Друзья разводили руками, а секретарша куковала одно: "В командировке". Было ясно, ты сделал посадку в гнезде кукушки и эти дни куковал там. Вернувшись, стал искать повод уйти от нас насовсем. Каждое мое слово, каждую мелочь ты превращал в бурю. Нет, чтобы по-мужски сказать, так- то, так-то, чем трепать нервы беззащитной женщины. Дочь молча наблюдала за нашим поединком, извлекая из него определенную выгоду. Сказалась твоя школа.

Ты ушел по-волчьи, молча, о чем оставил записку на столе. Одни женщины по такому случаю льют слезы обиды, а я пролила слезы радости. Юлька на мое сообщение даже не отреагировала, будто бы знала весь сценарий этой комедии.

Оставив нас физически, ты для чего-то продолжил диверсию психологическую, но теперь руками дочери. Расчет оказался верным, я с учительским окладом не могла дать благ, которыми ты купил ее. Тряпки, валюта, рестораны, что еще надо неразумной девчонке в девятнадцать лет? Как не старалась ей открыть глаза – напрасно. Удовольствия оказались выше разума. И на этот раз твоя школа сработала. Она не стала признавать во мне мать, а видела совковую лошадь, люмпеншу. Разве такое матери выдержать?"

Кое – как, справившись с новой волной раздражения, Юрий пожалел, что не скомкал писанину сразу, и готов был сделать сейчас, но строчки о дочери остановили.

"Как-то я почувствовала, что из Юлькиной комнаты потягивает спиртным. Вошла и заглянула под кровать, на пустой бутылке из - под бренди прилип использованный презерватив. Кровь ударила в затылок, голова пошла кругами. Чтобы не упасть, ухватилась за край тумбочки. Из нее выпали фотографии голой дочери с двумя такими же парнями в обнимку. В эту минуту порыв ветра распахнул окно, и радуга потянулась ко мне навстречу. Высота седьмого этажа манила…".

Лист выпал из рук Юрия, и со словами: "Нина, Нина, что ты наделала", - потянулся за наркотой. Упав лицом вниз на диван, задрожал всем телом. Успокоившись, заснул. Примерно через час, открыл тяжелые веки, голова шумела как пивной котел, но мысль о судьбе жены заставила поднять с пола письмо. Начал читать, но буквы повели себя странно: расширялись, вытягивались то вверх, то вниз, прятались друг за дружку. Чтобы остановить их, потер страничку между ладонями. Буквы угомонились и встали по местам. Теперь можно было узнать, что же дальше произошло с Ниной.

"Когда до спасительной радуги оставались мгновения, от мысли, что будет с дочерью? Во мне что-то екнуло, повернулось, и я не сделала глупость. Несмотря ни на что, Юлька оставалась для меня ребенком. А как иначе! Молчать я не могла и спросила о фотографиях. Лишь ухмылочка тронула ее густо накрашенные губы, да глаза выразили такое, отчего я впала в уныние. Вот тебе и доченька, отблагодарила маму! Через неделю, так же молча, как и ты, она с подругой улетела в Италию работать фотомоделью. Тебе не надо пояснять, какая будет "модель". Вот уже несколько месяцев от нее нет вестей. От неизвестности я схожу с ума. Вконец измотавшись, решив, что несу кару за какие – то грехи, решилась на исповедь. Я не пошла в Елоховский собор, а поехала в деревенскую церквушку, надеясь на благость и понимание. Не успев отойти от образа Спасителя, перед которым поставила свечку, как какая – то старуха затушила ее и унесла. В очереди к батюшке, впереди две женщины живо обсуждали что–то рыночное, а позади девчонки обменивались с парнями о прошлой дискотеке. "Каждому свое", - думала я, пытаясь сосредоточиться на листке бумаги, исписанном исповедью. Подошла моя очередь. Батюшка подставил волосатую руку для поцелуя. Меня обдал запах чеснока, головку которого, хозяин будто бы раздавил только что. Вздрогнув, прикоснулась только щекой – это решило дальнейшее. Он обрывал, не слушал, а лист велел спрятать подальше. Когда поинтересовался, крещенная ли я и ношу ли крестик, а у меня нет ни того, ни другого, то и вовсе отвернулся. Разве вера в кресте на шее?! Кстати, ты его тоже носишь, и дочь носила, но от этого в вас веры не прибавилось. Поставив еще одну свечку перед покровом Богородицы, вышла на воздух.

После отъезда Юльки подушка стала моей подружкой, но соседи, подруги не оставили в беде: втянули в группу здоровья, научили вязать, а сосед – челнок, обещал узнать в Италии что – либо о дочери. Так и живу верой, надеждой и человеческим теплом. Чего и тебе желаю. Человек хорош прощением – я прощаю тебе все свои горести, унижения, слезы. Пойми меня правильно, письмо рассчитано не на желание вызвать сострадание к себе, а тем более, чтобы повторил блудного сына, а на спасение дочери. Благоденствия тебе и счастья в гнезде кукушки. Нина".

Всячески обругав жену за "прощение" и "пожелания", вне себя Юрий разорвал, растоптал послание и, проглотив снотворное, завалился спать.

Среди ночи затрещал телефон. Матерясь, взглянул на определитель. Не спалось матери Георгия, бесследно пропавшего месяц назад. Рыдая, рассказала, что вчера труп сына нашли в овраге у Соколово на Пятницком шоссе, и просила помочь с похоронами. Ничего не ответив, Юрий отключил телефон.

Укрывшись с головой, пытался отогнать нахлынувшие беспорядочные мысли. Они вдруг обернулись видениями: вот налоговый инспектор пристегнул его к стене наручниками, Маринка показывает фигу, а безносый Георгий, хохоча протягивает шприц. Юрий сжался в комок и захотел, чтобы кто – нибудь родной оказался рядом, и проскочило желание вернуться к Нине, найти Юльку, бросить осатаневший бизнес, вылечиться от наркоты и жить по-людски. С этим наступил сон. Утром принял решение временно лечь на дно, откупиться от малинового пиджака, а потом смыться в Германию, благо успел прикупить там недвижимость.

Телохранитель позвонил в девять, подъезд пуст, можно выходить. Допив кофе, укололся и  веселый спустился вниз. "Мерса" на стоянке не оказалось. Не владея собой, Юрий заорал на подоночных совков и грозил изничтожить ворье. Бушевал долго, пока на крик не открылось окно соседнего дома и какой – то красномордый мужик обозвал его колбасным придурком. Тогда Юрий набросился на телохранителя. Тот спокойно перетирал зубами жвачку, временами сплевывая слюну. На сравнение с жвачным животным, парень не обиделся, но когда хозяин замахнулся кулаком, спокойно отвел его и заявил, что его дело охранять тело, а не транспорт и выплюнул жвачку ему под ноги. Плевок покоробил хозяина. Проорав, что больше не нуждается в охраннике, выбежал на улицу и остановил такси. Телохранитель помахал вслед.

Поднявшись в офис, Юрий увидел испуганное лицо заместительши и разбросанные бумаги по столу. Оказывается, вчера нагрянула налоговая полиция и навела шмон в отчетах. Прихватив с собой кое – какие, заявили, что скоро явятся снова. Это не входило в планы Юрия, и понял, что кто-то из друзей настучал на него. В тревоге не заметил, как вошла секретарша и положила перед ним карточку с адресом. Шепот ее съездить туда был настойчивым. Указав девушке на дверь, пробежал глазами по адресу и немедля, выехал.

Факельный переулок оказался недалеко от Таганки. Около храма Мартина исповедника отпустил такси, и дальше пошел то и дело, оглядываясь назад. Нужный дом в переулке заметил сразу.  Войдя во двор, остолбенел: в угнанном его авто, в обнимку с малиновым пиджаком сидела Маринка, которая должна быть на отдыхе. За рулем узнал телохранителя. Вытащив из кармана ключи от зажигания, бросил их в заднее стекло мерседеса. Тройка оглянулась.

Странное спокойствие овладело Юрием. К метро шел не оглядываясь. Перед ним стояло лицо Маринки, маленькой негодяйки, ради которой бросил семью и загубил дочь. Так, по крайней мере, думал он, пытаясь все взвалить на девицу. Мелькнуло желание вернуться к Нине.

Дошел до станции метро "Таганская". Захотелось кайфа. Огляделся, где бы можно уколоться. У театра толпилась молодежь, машины сплошным потоком неслись по улице, у метро торговали цветами, на окнах церкви ворковали голуби, грело солнце, синело небо. Увидел туалет. Сбежал по ступеням вниз. Зайдя в кабину, прикрыл дверь, достал из потаенного кармана брюк шприц-тюбик и поставил ногу на унитаз. Не успев поднять штанину, как прокуренная рука, словно тисками, зажала рот и нос, а руки из малинового цвета пиджака, затягивали на шее Юрия удавку.