В   КРАЮ   АИСТОВ

Рассказ

Глава 1

Я не знал где провести очередной отпуск и, перелистывая рекламу туризма, убедился, что придется снова на старенькой байдарке бороздить Истринское водохранилище. Жена по этому поводу развела руками, мол "ничего, вода и в Африке вода, тем более, наши финансы поют романсы". Все было бы так, если бы не предложение моего друга, состоятельного парня, побывать на озерах Белоруссии – в краю аистов.

Я читал об этих удивительных птицах, и был поражен их привязанности к раз и навсегда выбранным гнездам, заботе о птенцах, умению парить в воздухе и по особому подавать голос. Еще знал, что кроме "детишек в узелках" они приносят в дом счастье и согласие. Однако, все по-порядку.

На очередной велосипедной прогулке мы с Антоном оказались у подножья горы Маяк. Оставив машины, я первым поднялся на вершину и застыл изумленный: осенним пожаром объята округа, ветром оторванная листва, кружась, не спешила лечь на землю, серебрилась паутина, и было не понятно, что голубее - небо или вода озера Снудо.

Отдуваясь как паровоз, поднялся на гору и Антон, но ему было не до красоты. В свои сорок три года он отяжелел, раздался вширь, морщины у тревожных серых глаз, сделали старше. На мое предложение искупаться в озере, он сморщил нос и отмахнулся.

- С ума сошел. Медведь давно в воду помочился, и купание повредит здоровью. Я пасс, а ты как знаешь.

Напомнив обещание домашним вернуться к обеду, он пошел собирать шиповник, а я, раздевшись до плавок, по утоптанной тропинке побежал к воде. Чтобы найти подходящее место для купания, обогнул заросли камыша и увидел развесистую ветла и трактор, закачивающий воду в цистерну на прицепе. Поодаль, покуривая сигарету - самокрутку, размеренным шагом, заложив руки за спину, ходил не бритый мужчина лет за сорок. Увидев меня, остановился, выплюнул курево, снял кепку, вытер лицо.

- Папуас, ты откуда?

- Из Булавишек. – в тон ответил ему.

- Там такие не живут. А почему голый? Грабанул кто-то? – и сделал шаг мне навстречу.

Любопытство не покидало его. Чтобы удовлетворить, я уточнил, что приехали из Москвы к Захарчуку, его дача рядом с Ходолевской.

Тракторист оживился.

- Захарчука знаю мало, а Ходолева, бывшего предисполкома, как не знать! Во мужик! – и показал большой палец. - Был на своем месте! Справедливый и главное, не из ворюг! А все же почему ты в плавках?

- Прибежал искупаться. Приятель вещички караулит на Маяке.

- Будем знакомы. Я Гаврила из Шевелишек - и протянул темную от солярки ладонь.

Пожав ее, я назвался Вилиором.

- Ви…ли…ор? Мудреное имя, - светлые брови нового знакомого поднялись кверху.

Пришлось расшифровать.

- Вы сложите первые буквы фразы Владимир Ильич Ленин и Октябрьская революция и получите - Вилиор. Наша революционная история многого коснулась, в том числе и имен, появились: Ревы, Люции, Энгельсы, Сталины… и в этом ничего странного нет.

- Я не о странности, а о редкости. В наше время так не называют, - оправдался Гаврила и тут же добавил. – Слушай, брось «выкать», давай по-нашенски – «тыкать». Ты хоть и столичный, но будь ближе к деревне, не стыдись кормилицы, - сказав, предложил сесть на травку.

Сели. Вблизи Гаврила оказался моложе: простое скуластое лицо, подстриженная наискосок челка, слегка приплюснутый нос, чайного цвета глаза и детские яркие губы. Не успел я перевести взгляд на дырявый ворот его вылинявшей рубашки, как он заворчал.

- Не картина я, чтобы любоваться. Лучше бы дал закурить, а то сосу гадость, - и вытащил из кармана брюк горсть крупно нарезанного табака-самосада. – Минздрав предупреждает, что курить опасно для здоровья, - и в улыбке обнажил желтые от табака зубы.

В ответ на то, что не курю, парень вздохнул.

- Поди, баба запретила дома портить воздух? Чего не сделаешь для любимой женщины.

- Нет, не жена. Нас три брата и никто не курит. И тебе советую бросить.

- Чем советовать, лучше бы помог материально, - с раздражением ответил Гаврила, заворачивая в газетный обрывок порцию самосада. - Пол года не получаю зарплаты, из механизатора превратился черт знает в кого. Вот драндулет сломается и хана, на козе Машке придется работать, - и ногой пнул колесо трактора, - все это идиотская перестройка. Она господам нужна, а не рабочим и крестьянам. Ты, видимо, грамотный мужик, скажи, хороший хозяин начнет сортир перестраивать без гвоздюшков, досок, рубероида? Кто-то наверху за нас решил все сразу сломать и на соплях построиться. Если бы не огород, давно бы положил зубы на полку, а дети с сумой по миру пошли. Вот и бросай курить! – возмущался он, затягиваясь самокруткой.

Встав, он отступил на шаг, прищурился, как бы взвешивая мои способности, и миролюбиво предложил помочь снять сети, поставленные прошлым вечером. Я сел за весла. Улов оказался небогатым: маленькая щучка, несколько полосатых окуньков, десяток красноперок величиной с ладошку.

- И коту не хватит. Не то чтобы накормить семью, - бурчал рыбак.

- А она большая?

- Семья-то? – просветлев лицом, начал перечислять, - я, жена Люся, Семен десяти лет, Петруша шести, кот Яшка и коза Машка… Табань правым, а то на валун наскочим, - спохватился Гаврила.

Сделав маневр, я вывел лодку на чистую воду. По ней на ножках-лодочках носились водомерки, на дне, словно живые, шевелились ржавого цвета водоросли, между ними застыли ракушками под тяжестью собственных домиков. Мальки резвились на мелководье.

- Ты, я вижу, в лодочном деле мастак, - похвалил Гаврила, наклоняясь над бортом. – И мне нравится смотреть на дно, но иногда хочется закапаться в него, чтобы не видеть дна человеческого. Ты не думай что я необтесанный, - добавил он с тоской.

Зачерпнув пригоршню воды, обмыл лицо, заключил.

- Вода теплая. Пожалуй, тебе составлю компанию.

Спрыгнув с лодки, я медленно пошел в сторону глубины.

- Не тяни резину. Пуп отморозишь, - подтрунил Гаврила и нырнул с кормы.

Через некоторое время его голова показалась вдалеке. Махая рукой, звал к себе. Окунувшись по шейку несколько раз, я чуть отплыл, но, продрогнув, живенько оказался на берегу.

- Ну, ты и морж, - выходя, заметил Гаврила. – Мои пацаны дольше плавают.

Отжавшись за кустом, он оделся и предложил поехать к нему в гости тяпнуть для согрева по соточке. Я отказался. Он нахмурился, закурил и долго молча смотрел в небо.

- Деревня городу неровня. Это точно, - сказал, виновато улыбаясь.

- Брось ты. На Маяке приятель ждет, но если не против, нагрянем вдвоем..

Гаврила улыбнулся. Подбросив кепку, поймал и, что-то напевая, стал из воды вытаскивать шланг. Закрепив его на бочке, сел за руль трактора и прокричал.

- Пока солью воду на ферме, напою буренок вы подкатите. Мой дом найдете по гнезду аиста на тополе и зеленой крыше. До скорого!

Помахав в ответ, я взбежал на гору. Антон с нетерпением ожидал меня.

- Надеюсь, не русалка тебя задержала? Говорят, они в здешних озерах особого сорта и я бы не отказался от встречи. – Растопырив пальцы левой руки, ткнул мне в живот. – Проказник, однако!

Рассказав вкратце о встрече с парнем, и приглашении в гости, я ждал решения. После долгих колебаний, Антон согласился на минутку обозреть деревенскую экзотику, но с условием, что вся ответственность за непродуманность визита ляжет на меня. Обрадовавшись и такому обороту, я крупными прыжками спустился к велосипедам. Неуклюже, поскальзываясь, сошел и приятель.

Дом Гаврилы нашли сразу. Зеленая крыша и единственное на всю деревню гнездо аиста оказались хорошими вешками. На лужайке около дома коза щипала траву, на крылечке, урча, дымчатый кот доедал окуня, на огороде двое мальчишек капали картошку. Увидев нас, подошли.

- Дяди, вы к кому? – поинтересовался старший, пряча руки за спину.

- К вам в гости, - прислонив велосипед к забору, ответил я.

- Опять гости, - шмыгнув носом, произнес мальчишка, подтягивая штаны. – Петруша, айда докапывать, - обратился он к брату и за руку повел за собой.

Тот вырвался и подбежал ко мне.

- Дядя, ты мамку никуда не уведешь? – и, не дождавшись ответа, протянул ладошку, испачканную землей. – Дай что-нибудь сладенькое.

У нас ничего не было, но я пообещал привезти конфеты в следующий раз. Усомнившись в обещании, опустив голову, как невольник, малыш поплелся копать.

И без того не настроенный на визит Антон, было, развернул велосипед, но на крыльце показался хозяин, приглашая войти. Отказываться было поздно.

В прокуренной кухне пахло самогоном. На столе вокруг недопитой бутылки с мутной жидкостью и стаканами, валялось множество окурков, пепел, объедки рыбы. В сторонке, придавленные утюгом, лежали деньги. Три женщины играли в карты.

- Люся, - Гаврила за локоть тронул одну из них, - у нас гости.

- Ну и что? Отцепись. Ты привел, ты и занимайся. Видишь, некогда! – повысила она голос.

Гаврила растерялся, суетясь, подошел ко мне, потом к Антону и снова к жене, с надеждой, обратить ее внимание на приезжих. Она даже не взглянула, и машинально подтянула спавшее с плеча платье.

Показав мне кулак, Антон брезгливо сел на лавку, я рядом.

- Ты зачем меня затащил в эту клоаку, чтобы познакомить с русалками? Я смываюсь. От вони голова кругом идет, - прошипев мне на ухо, и, не прощаясь, ушел.

Я остался. Пока Гаврила с чайником возился у печки, я наблюдал за тройкой.

Слева от Люси в измятой блеклой кофте сидела тонкогубая женщина лет тридцати с барашками фиолетовых волос. Ее бесцветные отекшие глаза больше смотрели на бутылку, чем в карты. Взяв со стола остатки рыбьего пузыря, аппетитно изжевала, икнула и потянулась за бутылкой. Вторая, сидевшая справа от хозяйки, грубым голосом оборвала попытку налить, предложив доиграть кон, а потом обмыть партишку. Голову этой дамы будто бы при рождении кто-то сплюснул с двух сторон и оттого нос посреди впалых щек казался острым клювом, а губы всей толщей выдвинулись вперед. Маленькие черные глазки, под щетками бровей, хоть и утонули в глазницах, но успевали следить и за игрой, и бутылкой. Чувствовалось, эта дама своего не упустит и чужого не отдаст.

Люся иная: круглое лицо, русые волосы, схваченные резинкой на затылке, маленькие прижатые уши, чуть навыкате голубые глаза, черная родинка у пуговки носа и яркие губы. От азарта игры ее лицо порозовело, глаза блестели, язык то и дело смачивал губы, к которым подносила для поцелуя веер карт. Взяв из колоды еще одну, пристально посмотрела на длинноносую. Та, почувствовав взгляд, зло бросила.

- Что вылупила зенки? Денежки будут мои. Видишь криволапого, - и подразнила Джокером.

Люся проиграла. Встав, открыла окно и задышала часто, будто бы попыталась запастись воздухом на следующую игру. Вернувшись за стол, нетерпеливо забарабанила по краю пальцами. Раздав карты, фиолетовая разлила остатки самогона по стаканам и, желая всем удачи, махом опорожнила не закусывая. Хозяйка отказалась пить.

- Чего личико воротишь, девственница. Аль свежего мужика приметила? – хохотнув, узколицая дамочка в два глотка выпила налитое.

Игра продолжалась. Женщины закурили. Фиолетовая, казалось, дремала. Видя, что ход ею был сделан десяткой бубей, Люся, не глядя, бросила приготовленную карту, и, достав из-за лифчика носовой платок, промокнула лоб и нос.

- Люська, ша! Карта легла на спинку! – крикнула длинноносая и дорожкой разбросила карты по столу. В картишки не бывает братишки!

От отчаяния Люся вцепилась в волосы счастливице. Та завизжала, матерясь.

Мужской мат - не мат, женский циничнее, грязнее. Такой я слышал впервые и вместе с Гаврилой бросился разнимать женщин. Удалось. Гаврила отвел рыдающую жену в комнату и тут же вернулся. Увидев, что картежницы сидят и покуривают, он не выдержал. Стукнув кулаком по столу, метнул взгляд на утюг. Мгновенно сообразив, что скандал может закончиться рукоприкладством, фиолетовая исчезла. Словно на подиуме, покачивая худыми бедрами, ее подруга медленно пошла к двери. Задержавшись, взглянула на раздраженного хозяина, вернулась, с улыбкой взяла деньги из-под утюга и, вихляясь, оказалась у выхода. Гаврила схватил утюг и угодил даме по заду.

- Покалечил, гад, покалечил! - закричав, она пулей вылетела на улицу.

Мы следом. Размахивая кулаками, дама готова была обогнать идущий впереди грузовик. Старушка, услышав истошный крик, уронила узелок и перекрестилась.

- Может теперь, сволочи оставят нас в покое. Житья от них нет, – угрюмо сказал Гаврила.

На шум с огорода прибежали дети. У Семена тряслись губы, а младший, вытянув кулачок вперед, грозил убегающей.

- Пап, а мамка где? – поинтересовался он.

- Мама отдыхает, Петенька.

Встав на колени, отец обнял мальчишек и прижался к их щекам. Все трое беззвучно плакали.

Чтобы побороть спазмы в горле, я отвернулся и увидел парящего над тополем аиста. Спланировав в гнездо, он закинул голову назад и заклацал длинным клювом. От звука Гаврила встрепенулся, поднялся с колен и отпустил детей.

- Говорят, где аист, там и счастье, враки. Меня оно почему-то облетает. Виля, извини нас с Люсей. В каждом дому бывает по кому. Будь здоров, - и пожал руку на прощание.

Не успел я отъехать и несколько метров, как он догнал и попросил завтра приехать на Маяк. Пообещав, нажал на педали.

Глава 2

Большак пролег через сосновый бор со смолистым, терпким запахом. Где-то барабанил дятел, тенькали синицы. Розовым ковром между деревьями стелился вереск, кое-где краснели ягоды медвежьих ушек. Пушился кипрей. Шины велосипеда монотонно шуршали по гравию. Испорченное было настроение в доме Гаврилы, сменилось покоем. Велика сила леса, он и воздух чистит, и душу успокаивает.

Одна из дорожек с большака уводила под знак «въезд запрещен», но любопытство взяло вверх, и я свернул под него. Притормаживая, спустился под горку и оказался у огромного бетонного кувшина, положенного на бок. Из его горла текла вода. Чья-то даровитая рука не только сделала этот кувшин, но и раскрасила его бока затейливым рисунком, вкопала скамейку, поставила резной столб со щитом «Памятник природы, охраняемый государством». Но другая, жестокая рука, написала черной краской на кувшине три буквы и прочую матерщину, отбила часть ручки, набросала бутылок, пакетов, бумаги. Однако родник все равно живет, искрится и не завалить грязью его светлой струи. Напившись, поехал дальше.

Синь неба линяла, солнце уходило за деревья, тени от них вытянулись по дороге. Повеяло прохладой. Пришлось поднажать. Вскоре показалась дача и жена, идущая навстречу.

- Заждались тебя, голубь сизокрылый. Обещал не опаздывать. Антон давно приехал, - берясь за руль велосипеда, укоряла шутливо.

Меня почему-то разозлил веселенький тон ее, подведенные тушью ресницы, резкий запах духов, яркая бирюза в ушах. Она что-то объясняла, разводила руками, трогала за плечо, а мне представлялась Люся. Поняв, что я отсутствию при присутствии, пощупала мой лоб. Недовольно дернув плечами, заспешила в дом. Жена хороший человек, но иногда превращалась в токующего глухаря, который из-за своей песни ничего не слышит.

Поставив велосипед в сарай, остановился у озера. Ночь накрыла воду темным покрывалом. Лес того берега слился в черную стену, преграждая путь восходящей луне. Звездопад был входу. Хотелось под звезды подставить ладошки, авось на счастье какая и залетит.

- Рак отшельник, тебя долго еще ждать! – раздался за спиной раздраженный голос жены. – Все давно в сборе!

- Не шуми, - остановил ее и приложил палец к губам, - я слушаю тишину.

- А я слушаю музыку твоего голодного желудка. Хватит философии, спустись на землю. Не каждый тебя поймет, особенно когда хочется есть.

- Каждому свое. Ты права, но плохо, если желудок заменяет голову. Пойдем.

В столовой чувствовалось напряжение. Антон, шуровал кочергой в камине. Тамара, его жена, за накрытым к ужину столом, теребила салфетку. Их дочь, семнадцатилетняя Светлана, уткнулась в книгу, а всеобщий любимец кот Барон свернулся калачиком на бархатном пуфе и покачивал кончиком хвоста.

- Как тебе понравился деревенский зверинец? – не оборачиваясь, спросил меня Антон.

Хорошее настроение давало мне повод промолчать, или перевести разговор на другое, но хозяин не унимался.

- Поделись опытом психоанализа, может пригодиться когда-нибудь. Поди, проникся состраданием к униженным и оскорбленным, которые ожидают манны небесной или пришествия Христа с пятью хлебами? Сейчас кто не работает, тот не ест, - и с силой ударил кочергой по головешке.

Сноп искр улетел в трубу.

- Ты изволил правильно заметить относительно работы и потребления. Шахтер вкалывает и жует «Стиморол без сахара», а его хозяин с подружкой в Италии греет брюшко, - отпарировал я.

- По-твоему и я не работаю? – спросил зло Антон. – Мы, новые русские, вытянем телегу России из дерьма!

- Патетика и не более того. Для России нет ни новых, ни старых русских. Народ един. Криминальные "новые" никогда не были и не будут опорой государства. Извини, я гость, и не должен говорить этого, но не сказать, раз ты начал, мне совесть не позволяет.

- Ты, Вил, осторожнее на поворотах, я могу рассердиться.

Поставив кочергу в угол, Антон подошел, взял меня за плечо и уставился в глаза. Поединок взглядов я выдержал.

- Папа, с друзьями так не разговаривают, - вмешалась Света, откладывая книгу в сторону.

Антон стиснул зубы, окажись что-либо под руками, запустил бы в дочь.

- Любезный, ты забыл свое правило - не повышать голос, а поднимать брови, – вмешалась Тамара.

- Не тебе меня учить! Иди вон! Навязались на мою шею! – закричал Антон, возвращаясь к камину.

Тамара завелась.

- Я тебе не собака! Можешь так обращаться со своей плоскогрудой секретаршей, которую таскаешь по фуршетам, саунам, загранкам, но не со мной! Я не позволю оскорблять себя ни как женщину, ни как мать твоих детей! – Кричала она.

Света закрыла уши ладонями, в руках моей супруги чайная ложечка билась о стакан.

- Твой вечный страх, - продолжала Тамара, - сделал дочь психопаткой. Ей везде мерещатся киллеры. Ты сына откупил от армии и ему стыдно теперь встречаться с безногим другом Женькой, героем чеченской войны… Благодаря тебе Эдька стал наркоманом.

Увидев безумное лицо мужа и поднятую кочергу, Тамара схватила дочь за руку и увлекла за собой. За ними убежала из столовой и Софья.

Кочерга со звоном упала в угол. Испугавшись, кот выпустил струю мочи и залез под шкаф. Я встал, мысленно готовясь к неожиданностям. Не глядя на меня, Антон достал из шкафа бутылку коньяка и, поперхиваясь, пил из горлышка. По мере уменьшения содержимого, он все больше и больше пьянел. Упав в кресло, захрапел.

Мне не спалось: подушка казалась жесткой, кровать скрипучей, одеяло жарким. Видимо, возраст беспокойных ночей и неотвязных мыслей, брал свое. Встав, раскрыл окно: холодной сыростью понесло снаружи. Укутавшись одеялом, обратил внимание на крапинки звезд, неровность Млечного пути и завесу полупрозрачных облаков, набежавшую на луну. Мысли предстоящей встречи с Гаврилой занимали больше, чем дальнейший отдых у "гостеприимного" Антона.

С зарей я поднялся на рыбалку. Солнце зависло над озером. Золотая дорожка разделила его надвое. Всплески рыбы обещали хороший улов, это подтверждало и множество чаек. Однако, красные шапочки поплавков, будто бы влипли в воду. Клева не было. Перешел на другое место - то же самое. Подул ветер. Вода сморщилась, поплавки закачались на волнах. Рыбалка не получилась. Для меня был важен процесс, а не результат. Напевая, вернулся на дачу.

Антон угрюмо пил кофе, Светлана жевала сыр, Тамара задумчиво катала по столу хлебный мякиш. Увидев меня, Софья указала место за столом и подвинула блюдо с горкой пахучих блинов и стакан простокваши. Отзавтракав, я молча прихватил из запасов коробку конфет, халву и заторопился к велосипеду. Софья догнала меня. Положив руку на руль, попросила смущенно.

- Виля, не оставляй одну. Мне так неловко после вчерашнего скандала. Может, домой поедем?

- Хорошо, потом решим.

Откровенно говоря, и мне вчерашний концерт не понравился.

- Постарайся не задерживаться, - попросила она.

Глава 3

День был, как вчера: светлый, теплый, красочный. Увидев меня издалека, Гаврила помахал с вершины горы. На одном дыхании я поднялся на Маяк. К удивлению, парень был чисто выбрит и в свежей голубой рубашке. Поздоровались. Я отдал пакет со сладостями для детей.

- Виль, сегодня в меню сушеная рыбешка и еще кое-что, - и кивнул на торчащее из сумки горлышко.

Будто бы не расслышав, я направился к шиповнику с поздними распустившимися цветками. "Обмануло природу тепло", - подумалось мне. Шелковистые розовые лепестки подрагивали среди голых, колючих веток.

Пока любовался чудом, Гаврила распалил костер и разложил на газете припасы. Вытащив зубами бумажную пробку из бутылки, обтер края стаканов пальцами и пригласил к "столу". Среди вареной картошки, соленых огурцов, веточек укропа, петрушки и черствого хлеба я увидел черные куски почти круглой рыбы. Он перехватил взгляд.

- Не пугайся, не змея, а копченый угорь, жемчужина наших озер, Я его для тебя выменял у соседа Кольки за бормотуху, главную разменную монету нашего времени.

Я взял кусок и понюхал. Розовое на разрезе мясо отдавала жиром и дымком.

От предложения "тяпнуть" первача под экзотику, я сослался на язву желудка. Гаврила явно огорчился, но в одиночку пить не стал, а выплеснул содержимое стакана в огонь. Голубое пламя поднялось кверху. Гаврила довольный эффектом улыбнулся, но тут же снова нахмурился. Хрустнув огурцом, ударил себя в грудь.

- Если бы ты знал, как там тяжко. Хоть удавись. Взгляну на Люсю, пацанов – сердце кровью обливается. Вообще я тоже не пью, нельзя. Если запью – пиши - пропало, семья пойдет под откос. Бляха муха, родичи подначивают бросить жену, найти молодуху и зажить чин-чинарем. Не могу, я в Люсю вечно влюбленный.

Подстелив куртку, Гаврила лег у костра. Я примостился рядом. Ветер то расстилал дым по земле, то бросал нам в глаза. Чтобы отогнать его у, я по старой туристической привычке сложил фиги на пальцах и выставил вперед. Дым послушался и сдвинулся в сторону. Заметив это, Гаврила удивился, и, как бы вспомнив наш вчерашний разговор, продолжил его.

- В тот раз я говорил о птице счастья – аисте. Я не верю в птичье счастье и считаю, лучше синицу держать за хвост, чем аиста за лапы. Завтра возьму ружье и сгоню с тополя ненавистное отродье. В нем все зло в семье.

Гаврила лег на спину, подложил под голову руки и закрыл глаза.

- Может птицы не причем? Бывает же в жизни человека чересполосица. Кончится черное, белое начнется. Наберись терпения и все будет хорошо.

- Ты долдонишь как поп в церкви: "терпение, терпение" и царствие твое будет на небесах. Я не хочу небесного, хочу земного. Бог настолько "милосерден", что заставляет страдать детей. А за что? – Гаврила приподнялся на локтях и зло посмотрел на меня. Вздохнув тяжело, продолжил спокойнее. - А насчет чересполосицы может и прав. Только чернота слишком широкой стала, да и силенки на исходе. – Парень сел, обхватил руками колени, задумался.

Видимо, что-то дорогое коснулось его сердца. Посветлев лицом, продолжил.

- После армии я стал женихаться с Люсей. Она была не девушка, а обсоси гвоздок: ладная, голосистая. До сих пор вот здесь ее первый поцелуй, - и палец приложил к губам. – Ты испытал что-нибудь подобное? Впрочем, у каждого - свое. Вот разделаюсь с подлыми птицами, вылечу Люсю, и заживем как белые люди.

- Я не понимаю, в чем вина аистов?

- Вот в чем! – Он встал, подбросил сушняка в костер, заложил руки под мышки и маятником заходил около.- Мы тогда жили в Видзе и ожидали рождения сына Алешки. Тесть, Михаил Иванович и теща, Олимпиада Ивановна, заготовили ему богатое приданное. В конце марта задурила погода: дождь, снег, теплынь. В один из таких дней полыхнула молния и угодила в грушу, что росла у тестя под окном. Олимпиада Ивановна, хоть и не была набожной, но на всякий случай перекрестилась. Люся с той грозы начала маяться – Сашка забеспокоился в животе. Акушерка заподозрила неладное и за неделю до родов отправила жену рожать в область.

Обгоревшую грушу почему-то облюбовали аисты. Часто повторяя, что птицы принесут счастье, Михаил Иванович на радостях укрепил для них тележное колесо на голом стволе. Они вывели и поставили на крыло своих птенцов, а наш сыночек, как только они улетели, помер. Когда я нес гроб на кладбище, опять ударила гроза, да такая, думали живыми не останемся. "Теперь все пойдет как по маслу, Илья пророк на колеснице увез наше горе", – единственное, что сказал тесть на поминках, а так все молчал и молчал. Умываясь слезами, теща поддакнула, что на святого Илью надеяться можно.

Известное дело, у баб языки длинные. Дура соседка как-то ляпнула при всех, что дом стоит на горелом месте и житья в нем не будет. Люся отнеслась к словам серьезно и потребовала съехать хоть за кудыкины горы. Всем миром еле уговорили остаться. Олимпиада Ивановна была душевной женщиной, но не выдержала страданий дочери, и по весне, как только пригнездились аисты, померла от удара. Хочешь, не хочешь, я поверил в дьявольские силы и высказал тестю о связи смерти с прилетом птиц.

Гаврила свернул цигарку, затянулся. Ветер донес до меня терпкий запах табака. Молча, докурив, он спросил меня.

- Может не интересно слушать эти бредни? Скажи и сменю пластинку.

Я высказал интерес к дальнейшему.

- Зимой родился долгожданный Семен. Ты не можешь представить, сколько мы пережили, пока мальчонке не исполнился год! Тесть, будто бы начал новую жизнь и смастерил внуку коляску, наподобие возка, с оглобельками и облучком. Груша окончательно засохла, но аисты прилетели снова, и давай горланить днем и ночью: "Не к добру эта музыка", подумал я. Хотел спихнуть гнездо, да Люся вмешалась. На пасху Михаил Иванович пошел на кладбище к жене, где и нашли его холодным. Как ты думаешь, есть связь с аистами? - взволнованно спросил Гаврила, запуская пятерню в волосы.

Я отмолчался. Подумав, если это рассказал кто-то другой, не поверил бы, но рядом сидел живой участник печальной истории.

- Молчишь? Сказать нечего? Слушай дальше. Из проклятых Видз мы перебрались в Шевелишки, где не было ни одного гнезда аистов. Купили дом, народили Петрушку, я учился в Минске в заочном на инженера, Люся работала в яслях. Заметь, в нашу жизнь снова вмешались эти гады. Три года назад гад облюбовал наш тополь, прогорланил, протанцевал перед подружкой длинноногой и стали высиживать птенцов. Тут подошла перестройка, вернее – переломка. Колхоз задышал на ладан, закрыли библиотеку, клуб, медпункт и добрались до ясель. Люся оказалась безработной. Ко всем горечам - печалям серьезно заболел Семен, заначку издержали на лечение. Потом женушка схлестнулась с падлами: Зойкой и Манькой. Завертелись пьянки - гулянки, мужики, карты. Из запоев не выходила. Возил всюду: кодировали, заговаривали, экстрасенсорили, а толку – шиш. Боюсь за нее и детей. Но помочь надо, ой, как надо! Последняя надежда везти ее к вам, в столицу.

Во время рассказа Гаврила время от времени смотрел на меня, то ли искал поддержку, то ли хотел убедиться в искренности сочувствия. И чем больше слышалось в его голосе отчаяния и тоски, тем больше росло мое желание помочь. Я знал хорошего нарколога.

Поднявшись, он медленно затоптал едва дымящийся костер, собрал остатки провизии в сумку и посмотрел в сторону озера. Увидев пару аистов, погрозил им кулаком, обещая сегодня же порешить их. С трудом мне удалось успокоить разволнованного парня и отговорить от расправы. Птицы не виноваты.

На мое обещание помочь Люсе у Гаврилы вырвался крик радости. Фуражка полетела кверху, парень пустился в пляс.

В начале осени следующего года жена подала мне письмо из Шевелишек. Семен писал.

"Здравствуйте дядя Виля! К нам весной снова прилетели аисты. У них два птенца. Крикливые и прожорливые. Мама вышла на работу, кот Яшка куда-то сбег. У Машки народился козленок очень похожий на чертенка. Папин драндулет сломался, но ему дали новенький "Беларусь". Папа говорит, что теперь страной правит молодой хозяин и все будет по-новому. Ждем вас на рыбалку, очень ждем. Петруша шлет вам пламенный привет. С уважением Семен Гаврилович".