« С  П  А  С  И  Т  Е  Л  Ь»

Рассказ 

- Будешь говорить, красная сволочь? Или язык проглотил? Мне некогда с тобой чваниться! – ударив в подбородок пленного, офицер крикнул. – Марков, сыщи у комиссара язык! – и, растирая побелевшие от мороза уши, отошел к забору, а, чтобы согреться, ногами начал избивать двух лежащих почти без дыхания красноармейцев. – Кошкин, помоги хорунжему. Да поторапливайтесь, время не ждет!

- Есть, ваше благородие, сыскать! – почти в один голос отозвались подчиненные.

- Марков, выхватив шашку из ножен, попытался засунуть ее между зубов пленного. Он не давался, вертел головой.

- Окстись, вон храм господний. Бог покарает за лютовство, - и, собрав последние силы, красноармеец харкнул кровью в лицо колчаковцу.

- Сука комиссарская! Да я тя сичас! – в бешенстве заорал хорунжий, взмахивая шашкой, а другой рукой вытирая плевок.

Стоящий рядом Кошкин, передернул затвор трехлинейки, прицелился.

- Подожди, любезный, придумаем что-нибудь другое, - положил руку на ствол, офицер.

- Ваш бродь, чё думать? Расстрелять всех троих и баста!

- Раздеть их догола. Молчаливого привяжите к кедру и не жалейте воды, а ту, рвань подзаборную, подвесьте вниз головами к концам журавля над колодцем, вам будет легче черпать воду. Выполняйте! – довольный выдумкой, поручик натянул краги на руки.

Толпа пьяных солдат бросилась к пленным срывать одежду. Веревки нашлись не сразу. Наконец-то принесли.

- Вот, партийцы, и напьетесь водички вдоволь, это лучше, чем народ мутить! Робята, поспешай! Вяжи крепче! – пьяная разноголосица разрывала ночную тьму.

Кедр шумел. С его веток срывались комья снега. Вода лилась и лилась, образуя вокруг бойца ледяной панцирь. С каждым вылитым ведром холодело сердце, деревенело тело, но мозг не затухал, в нем бились мысли: "Может предать своих и упиться самогонкой?.. А революция, Туруханск?...".

- Смотри, какой живучий. Падла, еще моргает. Лейте больше на морду! Уходить пора! – Садясь в сани, отдал распоряжение поручик.

Красноармейцы, привязанные к журавлю, давно не подавали признаков жизни. Голые их тела матово отражали лунный свет. Пушечно трещали от мороза деревья. Полярная звезда сияла холодно и безразлично, ей не до чужих страданий. У нее свои, небесные, а на земле пусть люди сами разбираются.

Утром без боя в село вошли красные. Над трубами домов метался дым. Улицы пустые, не лают даже собаки, только ветер со свистом гнал по дороге ленты снега. Народ уже знал о казни, от которой в избах заледенели сердца.

Внимание Эйхе привлек кедр, неподалеку от колодца. Глыба льда, через которую виднелся человек, заставила его вздрогнуть. Он такое видел впервые. Отвернувшись, взглянул на журавль. Два заиневшихся тела от дуновений ветра, как чаши весов попеременно, то поднимались кверху, то опускались книзу. Ведра валялись рядом. На деревьях орало воронье, может от мороза, а может быть от жестокости людской. Красноармейцы спешились и подошли к колодцу ближе.

- Это наши разведчики, - узнал они: Павел, Николай и Степан.

- Отвязывайте их, будем хоронить. Медведев, полезай на колокольню, бей набат! – приказал Эйхе

- Товарищ командир, а как быть с Павлом, оттаивать или вырубать? – спросил фельдшер.

- Выпилим, не будем тревожить сон героя.

Морозный воздух пружинил колокольный звон. К церкви стекался народ. Плач пилы заставил мужиков снять шапки. Павлу гроба не нашлось, его хоронили в колоде. Погибших пронесли на руках по улице до кладбища. Солнце осветило знамя, склоненное над погибшими, оно показалось еще краснее.

Полк выстроился по фронту. Эйхе говорил речь. Вдруг он замолчал. В черной шали к погибшим шла женщина, держа в посиневших руках образ Спасителя.

- Кровинушки вы мои! Сыночки родненькие! Зачем оставили одинокой? – причитала горем убитая мать.

Вот она подошла, поцеловала, перекрестила сынов и повернулась к строю.

- Я просила Спасителя уберечь Николеньку, Павлушу, Степу. Я верила ему, а он не услышал моей молитвы, - и, промокнув концом платка слезы, с иконой побрела к церкви.

У паперти, положив образ ликом в снег, упала. Бабы бросились к ней.