ЧЕРТОВО    КОЛЕСО

Рассказ

Глава 1

Весна в этом году оказалась скупою на тепло. Вопреки этому, грачи давно прилетели, навели порядок в гнездах, жаворонки, скворцы и другие птахи были на подлете, но ночами мороз давал о себе знать и боролся с весною, как мог.

Сегодня с утра мело. Ветер гнал по асфальту полосы снега. Снежная пыль обдавала людей на остановке; поодаль на переходе собралась толпа.

Девчушка лет семи озябшим цыпленком жалась к матери. Длинны рукавов, поношенной курточки не хватало, чтобы запрятать посиневшие кулачки и девочка дыханием согревала их. Мать поцеловала ее в лоб и уныло посмотрела на обезумевшие машины. Никто из сидящих за рулем не собирался пропустить людей на их законной «зебре».

- Мама, почему они едут и едут, а мы все стоим?

Мать промолчала.

- Дочка, держи карман шире. Мы грязе, а в машинах сидят князе. Слуги народа пешком не ходят, у них персоналки, а из этого здания безобразий не видно, - и рукой указал на префектуру. - Вот загонят здесь кого-нибудь в гроб, тогда почухаются и, может быть, раскошелятся на светофор. А пока стой и дрожи, - ответил ребенку инвалид с костылем, и, подняв его кверху, хромая, двинулся вперед. За стариком потянулась остальные. Светлый форд затормозил в метре от идущих, посигналил.

- Сволочь, еще подгоняет! - Зло высказался кто-то из толпы.

Наконец-то к остановке подкатил автобус. Штурм состоялся, но двери не закрывались. Водитель долго упрашивал народ уплотниться. Уплотнились, поехали.

Стиснутый со всех сторон, Евгений Иванович смотрел в запотевшее стекло, пытаясь сосредоточиться на своем. Не тут–то было. Кто-то локтем ткнул в бок, кто-то наступил на ногу, кто–то перегаром дышал сзади, кто–то чихал. Он старался не обращать внимание на эти мелкие пакости, и мыслил по-философски: «Жизнь коротка, а пакостей много, радуйся минутам, отпущенным тебе жизнью. Тем более ты едешь на деловую встречу, от которой зависит будущее: быть или не быть в новом качестве, а качество сулило прибавку к зарплате».

На старом месте работе ему уже не раз намекали об увольнении, как выработавшему ресурс возраста.

Давая сорок лет назад клятву Гиппократа в институте, Евгений Иванович, тогда еще кудрявый Женя, наивно полагал, что древний мудрец рассчитывал и на материальное благополучие врачебного сословия. С годами прозрел, но клятва есть клятва. Доктор остался верен ей и по - прежнему трудится на совесть.

В приемной его не заставили ждать. Светлая, просторная комната с евроремонтом впечатляла блеском, а молоденькая секретарша с золотым крестиком поверх зеленого свитера и перстнями на пальцах, могла быть наглядной рекламой процветающего заведения.

Оставив на ковре мокрые пятна от ботинок, Евгений Иванович вошел в кабинет. Начальница жестом указала посетителю на кресло и глуховато назвалась Ольгой Петровной.

По виду ей было около тридцати. Скуластая, с слегка расплюснутым носом, несла в себе что-то азиатское, степное. Губы под слоем густой фиолетовой помады казались окаменевшими. Манера расширять и суживать черные глаза, скорее настораживала, чем располагала. Она нежилась в ауре собственного удовольствия. Слушая, смотрела поверх головы посетителя и время от времени задавала уточняющие вопросы. Исчерпав тему, указательными пальцами откинула назад смоль волос. Признав доктора годным к работе в их системе, назвала предполагаемую сумму жалования и протянула смуглую руку в знак заключения контракта. Прищурившись, иронически посмотрела на растерявшегося от удачи мужчину, поинтересовалась пустячком - возрастом соискателя. Его моложавое лицо и фигура не соответствовали пенсионному возрасту, и интуиция начальницы дала осечку. Недовольная промахом, насупившись, резко набрала какой – то номер телефона и торопливо перечислила регалии доктора и в конце проговорила возраст. Телефон на минуту смолк, но потом коротко ответил: «Не годен! Пенсион пусть сидит дома!».

- Не годен к употреблению, как гнилая картошка на овощной базе, - не удержался от остроты Евгений Иванович.

- Как угодно понимайте! - вставая из-за стола, отрезала начальница.

Свидание закончилось. Удача миновала. Доктор был готов на все, но не такой отказ. Годы учебы, знания, опыт никому не нужны в этом обществе. Неразумными легче управлять и сдирать с них три шкуры.

Чтобы унять волнение и осмыслить удар, Евгений Иванович пошел лесом и на просветлевшую голову принял решение заняться индивидуальной трудовой деятельностью – ИДТ.

Прежде чем стать индивидуалом, ему пришлось помотаться по коридорам власти, где серая мышка за столом в аппетите превосходила слона и на посетителя смотрела с точки зрения своего желудка. Наконец наступило насыщение, и выстраданное разрешение согрело руки Евгения Ивановича.

Он был заметной фигурой среди больных города и надеялся, дав объявление в газету, отбоя от пациентов не будет, но попал в ножницы: богатые платить не желали, а большинству бедных – нечем. Индивидуал клиента ждал долго. Однако дождался.

Даже для раздавшегося вширь тела больного, кровать была великоватой. Доктор попросил пациента сдвинуться к краю. Бритоголовый качок высказал неудовольствие, но просьбу выполнил, позволив себя послушать, снять кардиограмму и измерить давление.

- Док, что нашел?

- Болезнь излишеств, - в тон вопросу получил ответ.

- Ладно, с этим сам разберусь. Алина, расплатись! - и, закрыв глаза, отвернулся.

Пока Евгений Иванович мыл руки, одевался, в прихожую вошла худая женщина с сиамским котом на руках. Желтые глаза кота были враждебными, темные глаза хозяйки казались не выспавшимися. Несло от нее духами и табаком. Кашель досаждал ей. Прокашлявшись, выпустила кота на пол, поинтересовалась.

- Долго он будет мучить меня? Пьет, жрёт как мерин. Надоел до смерти, - и дрожащей рукой поправила распахнувшийся халат.

- А вы знаете, кто такой мерин?

- Кастрированный жеребец! И мой такой, ни хрена не может! Все пропил! – сказав в сердцах, положила на тумбочку пятьдесят рублей.

- Все же жаль, мадам, что здоровье благоверного вы оценили в килограмм ливерной колбасы, и щелчком пальца, доктор отбросил гонорар.

Личико Алины перекосилось. Прощелкав замками, уступила врачу дорогу на свободу.

На крыльце Евгений Иванович глубоко вздохнул, улыбнулся. Мысли текли как весенние ручьи. Народ радовался теплу, солнцу, а мальчишки на поляне у городского пруда запускали змея. Незримая нитка не давала ему свободы, Вот он метнулся в сторону, засеребрился хвостом и, потеряв ветер, грохнулся на землю. Падение не огорчило змееводов. Он снова зашуршал крыльями и устремился в высь.

- Жизнь – это падение и взлеты. Она не стоит на месте. То взлетает, то падает, - сказал доктор вслух.

Оптимизм был замечательной чертой его характера, стержнем. Евгений Иванович относился к той категории людей, с которыми поговоришь, и еще хочется. Раньше больные любили его за знания и умение войти в суть их страданий, а друзья за прямоту и принципиальность. Начальству на работе это не нравилось, а тем более колкость языка и самостоятельность мышления. После оформления пенсии, состряпав дельце о «несоответствии занимаемой должности» руководство освободилось от неудобного работника. Сотрудники поликлиники знали чепуху конфликта, но скромно промолчали, боясь за свои места. Так Евгений Иванович оказался с багажом знаний на внезапно опустевшей платформе. Последний вагон уходящего поезда с табличкой «Индивидуальная трудовая деятельность» лишил надежды пополнить семейный бюджет, а попытка устроиться на новую работу рассыпалась в прах. Оставалось либо взяться за метлу, либо собирать бутылки. Однако надежда, что общество проснется от дурмана спячки, воспрянет духом и востребует умы, не покидала его.

Углубившись в себя, свои опасения и переживания, отдалился от жены, и груз проблем тащил в одиночку. Обмолвки, редкие сетования на свою ненужность, нищенскую пенсию она хорошо понимала, стараясь успокоить, растормошить благоверного. Когда удавалось, лицо мужа теплело. Он благодарно привлекал ее к себе, гладил пушистые волосы, тронутые сединой, вспоминал студенчество, свадьбу в привокзальной столовой, рождение дочери и еще множество подробностей из прожитой совместной жизни.

- Ах, Настенька, какое было время!

- Женечка, разве такое забудешь?!

Анастасия Николаевна была чуть моложе мужа и чуть ниже ростом. Стройная фигура, слегка тронутая полнотой, сохраняла гибкость, статность. В глазах, казалось, смешались краски рассвета и пожары уходящего дня, и оттого не имели постоянного цвета и зависели от времени суток и освещения, это позволяло ей радостно встречать утро и грустить с наступлением сумерек.

В детстве она часто болела и, познав на себе фунт лиха, стала детским врачом от бога. Для нее не существовало чужого горя, все пропускала через свое сердце, а оно в последнее время побаливало, но, пересилив боль, стремилась помочь всем. Многие злоупотребляли ее добротой, она, не замечая этого, продолжала бескорыстно крутиться волчком. Евгений Иванович много раз пытался открыть ей глаза и внушить, что здоровье имеет обыкновение изнашиваться. Понимала, но убеждений хватало не надолго. Такова была ее природа.

Произошедшее с мужем, Анастасия Николаевна восприняла серьезно, сама стоит на пенсионной грани. Кроме того, у нее появилась боязнь магазинов, где с тощим кошельком было нечего делать, разве лишь обзорная экскурсия. Об обновках давно забыла и почувствовала хлипкость почвы под ногами. Единственной надеждой и опорой считала мужа и оттого, льнула к нему как бабка льнет к дедке в ненастье: так надежнее и теплее и беда на двоих не беда, и горе не горе. Их стойкости удивлялась дочь Ксения Евгеньевна.

Ксюше скоро тридцать. Худощавая высокая блондинка. Серые глаза, прямой нос, губы, не требующие помады, классический овал лица. Коротко подстриженные волосы, умение просто, но со вкусом одеваться, выделяли ее не только из толпы на улице, но и среди подруг. Здоровья и энергии хоть отбавляй. По складу ума походила на отца, а по эмоциям перехлестывала мать.

В детстве девочка испытала прессинг не только родителей, но и системы в целом, что это не отразилась на чутье находить нужный выход из затруднений. Окончив школу, наотрез отказалась идти в нищенскую медицину, вышла замуж, отселилась от родителей и попутно поступила на вечерний факультет технического вуза, чем крайне всех удивила. В роду физиков не было.

Время шло, вернее летело. Дочь с дипломом явилась к родителям. Мать смахнула слезу.

- Маманя, посмотри на новоиспеченного физика. Дай ему перегоревший утюг на починку, - с юмором сказал отец.

Помахивая дипломом, Ксюша встала в позу.

- Обижаете, тятя. Подавайте термоядерный котел, овсянку сварю на обед, - и по очереди расцеловала родителей.

Пока женская половина колдовала над праздничным столом, Евгений Иванович посматривал на дочь, и был доволен ее упорством, движением к цели, но огорчало желание жить только для себя. Общество по боку, на него ноль внимания. Логика ее проста: человек – это мгновение, вспыхнул и погас и тогда ищи ветра в поле.

Таким был и ее муж Федор, но с большими претензиями и знанием цены денег. Если видел на дороге оброненную кем-то денежку, гнул спину и опускал в карман широких брюк. Когда общество одурело от приватизации, быстренько просчитал – диплом инженера не кормилец и без сожаления оставил четвертый курс института. Брался за торговлю гербалайфом, открывал свой магазин, но выбрал челночество, а потом остановился на перегоне и перепродаже иномарок из Польши, и преуспел. Разумеется, он не мог утверждать, что попал на тот праздник жизни, о котором долго мечтал. Но пока было чем гордиться: красивая жена, квартира с набором всякой всячины, сынишкой и валютным счетом в банке, имевшим склонность к увеличению.

Заявление Федора, что скоро уедет на жительство в Австралию, застало Евгения Ивановича врасплох, а Анастасия Николаевна неделю принимала сердечные таблетки. Зять давно запустил механизм отъезда, но помалкивал. Документы вертелись в консульстве. Ничто не могло быть препятствием задуманного.

- Дом не там, где построил стены, а там, где сердце оставлено, - пытался возражать Евгений Иванович.

Федор, не обращая внимания на добрые слова, твердил.

- Еще чуть – чуть, и прощай, немытая Россия.

От этих слов Евгения Ивановича передергивало, а жена плакала. Им было жаль, что дочь и замечательный внук Степашка уедут навсегда, а их ждет одиночество.

Степашка шестилетний проказник и выдумщик был, как и дети его возраста. Родители и соседи удивлялись, откуда в головенке, формы тыковки, появляется обилие разнообразных мыслей, требующих мгновенного исполнения? Решили, в нем работает вечный двигатель, вечный прыгатель. Пипочка носа старалась пролезть в каждую щелку, а глаза, агатового цвета, заглянуть в нее. Если находил там что-либо интересное, рот открывался до самых ушей – лопушков, оставаясь открытым надолго. Ко всему прочему Степашка отличался ранимостью, был впечатлительным и не терпел обмана. Любил рисовать, слушать интересные истории, которые рассказывала бабушка Настя. Вторую бабушку, Зою, недолюбливал. Она заставляла стоять его на коленях перед портретом, какого - то волосатого Виссариона и молиться. Дедушку Женю, внук любил, можно сказать, страстно и дед дорожил его любовью. Он разговаривал с внуком серьезно, как с взрослым и считался с его мнением. За матерью сын следовал как нитка за иголкой. Слушался беспрекословно и по - детски восхищался ею. С отцом сын виделся редко, но если выдавалось свободное время, вис на нем. Что и говорить – любили друг друга. Во время совместных поездок Федор иногда сажал шалуна на колени и на безлюдной дороге давал порулить «мерсом». Удовольствие не знало границ! Может, восторг и зародил в душе мальчишки желание стать гаишником. Он этого не скрывал и при случае все рассказывал.

Накрытый стол давно ожидал едоков. Хозяин делал вид, что читает газету, хозяйка уже в который раз перетерла тарелки полотенцем, Ксюша слушала музыку. Вот раздался звонок и стук в дверь. Пришли отец с сыном. Извинившись за опоздание, разделив букет роз, Федор церемонно вручил их женщинам и на стол поставил бутылку коньяка.

Обед прошел весело. Правда, Федор оказался не в восторге от диплома жены, тем более физиков сейчас больше, чем бездомных собак. Ксюша согласилась с ним и высказала предположение, что диплом не будет помехой для торговли на рынке.

- Не царское дело трясти шмотками! Мы это проходили. Лучше основательно займись английским и Степашку учи. Скоро пригодится, - сказав, Федор забарабанил по столу пальцами.

Ему хотелось на лицах увидеть восхищение затеей, а увидел жалость. Вроде старается для семьи, а они, как сговорились, головы воротят. Не может же он прозябать в российской мгле! Очевидно, он меньше всего заботился о жене и сыне. Он утверждал свое Я, подавленное отцом в детстве.

Отец, Аркадий Викторович, мужик отменного телосложения, не глупый, мастер на все руки, в погоне за длинным рублем когда-то завербовался рыбачить на Сахалин. Семье писал редко, но еще реже посылал деньги. Все проматывал, пропивал. У острова Шикотан в горячке чуть не выбросился за борт, но боцман удержал. По прибытии в порт, Аркадия Викторовича списали на берег. Жизнь бича не устроила и, издержав остатки денег, явился к семье. Устроился сантехником в ЖЭК и продолжал пить. Напившись до одури, матерясь, пускал в ход кулаки. Заслышав ругань, маленький Федя прятался в шифоньер, закрывал спешно дверь и не дышал.

Мать ненавидела отца и желала ему то чертей в спину, то скорейшей смерти. Чтобы не нарываться на побои и грубость, она убегала из дому, оставляя сына одного. Известно, алкоголику нужен слушатель. Он отыскивал ребенка, за шиворот вытаскивал из убежища, ставил перед собой. Феде запомнились его унылые песни, жалобы на собачью жизнь и бесконечные матерки для связки слов. Потом отец брал его за подбородок и, глядя в глаза, бил по щекам. Даже крик: «Папочка, за что?» не останавливал ударов. Так продолжалось до тех пор, пока отец не умер от очередного запоя. Мать облегченно вздохнула, а сын затаился в себе, покусывая ногти на руках. Когда видел на улице или в школе драку, душа Феди тряслась от страха, хотелось бежать, а куда и сам не знал.

От природы он был крепким мальчиком, повзрослев, стал замечать, что ребята послабее заискивают перед ним и набиваются в друзья. Этот момент не прошел мимо. Чтобы еще больше укрепиться физически, посещал гимнастику, бокс, самбо, качал штангу. Теперь уже и старшие школьники уступали ему дорогу и девчонки – красавицы не обходили вниманием. Мало- помалу отцовские путы слабели.

К тридцати годам Федор Аркадьевич имел рост метр восемьдесят. Темноглазый, в меру располневший, с ежиком жестких волос отличался воспитанностью и умением поддержать разговор в любой компании. К тому же был мягким, предупредительным в семье и с теми, в ком нуждался в данный момент. Редкие меланхолии не портили общего фона настроения. Детская привычка грызть ногти была давно забыта. Он умел сходу в людях рассмотреть изюминку их души, медленно извлечь и долго перебрасывать из одной волосатой руки в другую. Он наслаждался людскими слабостями и жил в свое удовольствие. К алкоголю был безразличен, «травками» не баловался, но любил казино и играл по – крупному. Жене еще в загсе дал слово, что не один волос не упадет с ее головы, а ребенка – тем более, и никогда ни в чем не повторит своего отца.

Глава 2

Федор твердо усвоил: жизненный путь человек выбирает сам, а судьба выбирает его, и жил во власти опьяняющей силы, испытанной в игре. Эта сила снова и снова толкала туда, где вращалось чертово колесо.

Казино – это ристалище, куда идут сражаться один на один с маленьким очумевшим шариком и прожженный игрок, и желторотый юнец. Полутемный зал стимулирует их мозг, заостряет зрение, слух, раздвигает границы внутреннего видения. Эйфория желанного выигрыша стегает нещадно. Здесь царит особая, напряженная тишина, готовая в любую минуту взорваться от крика радости или стона отчаяния. Иногда здесь разрываются и сердца.

- Федя, ты сегодня в ударе. Одна клевая взятка за другой. Не пора ли оттянуться? Прикольные девочки пялят глазенки. Особенно белая, длинноногая. Оглянись, - нашептывал приятель в ухо игроку.

Он повел плечом, задумался; взгляд был пустым, отрешенным. Он решал: «Ставить еще или нет?» Зная, что деньгам свойственно течь не только к деньгам, но и иметь обратный ход, решил все же сорвать весь банк. Сжав до боли руки в замок, вытянул вдоль зеленого стола. Лицо застыло, рот приоткрылся, кончик языка сновал по пересохшим губам. Рулетка притягивала. Поддавшись телом вперед, окаменевшими глазами уставился на взбесившийся шарик. Явления гипнотизма явно присутствовали во взгляде, иначе бы тот не свалился в нужную ямку. Голос победы Федора заглушил все остальные. Руки удачливого игрока распались. Дрожащие пальцы потянулись к выигрышу.

- Классно! Прикольно! – суетился около Федора приятель. - Зашампаним! Девочки, за мной!

- Отстань! Надоел. Кина не будет. Бери, - и сунул прилипале в руку десять баксов.

Медленно, не глядя по сторонам, он уложил куш в барсетку. Враждебные глаза следили за бумажками, исчезающими в темноте кожаных отделений. Федор выдержал взгляды, не дрогнув. Внутри он ликовал и презирал ничтожеств, готовых вцепиться в его глотку и вернуть проигранное. Пружинистым шагом, слегка покачиваясь, вышел на улицу. Выигрыш приятной тяжестью висел на руке.

Прохладно. Звезды то сгустками, то в одиночку мерцали в вышине. Луна золотой монетой висела над крышей многоэтажки. Город спал.

Довольный прожитым днем, Федор сел за руль «мерина». Машина легко взяла с места и помчалась по безлюдному проспекту. Огни рекламы мягко освещали его. Скорость водителю доставляла наслаждение, чувство полета. Напевая, представлял Австралию, виллу, яхту. Откинувшись на сидение, не сбавляя скорость, приближался к повороту. Встречная машина ослепила. На мгновение Федор потерял управление. Этого оказалось достаточным, чтобы услышать глухой удар и увидеть мужика на капоте. Слегка дернул руль влево, машина послушно вильнула. Тело сползло на асфальт. Федор успел взглянуть в правое зеркало. Позади машин не было. Вместо того, чтобы остановиться, прибавил скорость.

Вот промелькнул указатель границы города, вот какого – то поселка, еще одного и еще. Неизвестно, сколько бы продолжалось бегство, если бы не расплющилась о стекло птица. Остановился. Брезгливо стирая тряпкой остатка, у Федора в теле будто бы разом застучало множество сердец. Под их напором возник страх, что сосуды не выдержат и лопнут. Страх вызвал из прошлого отца. Аркадий Викторович шел навстречу с вытянутой рукой и готов был отхлестать сынка по щекам. Невольно Федор закричал и выставил ладони. Отец преодолел их и начал бить. Увернувшись от очередного удара, добежав до машины, схватил нож и замахнулся. «За что, сынок?», - спросил отец и тут же провалился сквозь землю. Нож выпал из руки. Обессиленный Федор сел, где стоял.

Несмотря на волнения, он не утратил способности думать и из обрывков мыслей начал выхватывать нужные, придавая им правдоподобие, убедительность, стройность. Он искал оправдание бегству и нашел в спасительном «шоке», который заставил, погнал, парализовал, обезумел. Следующая мысль возникла о сбитом мужике. Тот, видимо, отделался легким испугом и дома досматривает пятый сон или с друзьями сидит за бутылкой и рассказывает о своем ночном приключении.

Пока размышлял, рассвет подал заявку: на востоке склон неба просветлел, звезды отступили в темноту, в лесу птицы робко пробовали свои голоса.

Перед тем как ехать, Федор обошел машину раз, другой, провел рукой по бамперу, капоту и, убедившись, что вмятин, царапин нет, тронулся. Ехал медленно. Что-то удерживало от скорости, включил приемник. Передавали подробности убийства, какого- то бизнесмена. Киллер, бросив «пушку», смылся. «Сколько можно спекулировать на чужой крови? Сволочи! Репортерам лишь бы поживиться, лишь бы сенсация была. Слетаются вороньем, и друг у друга вырывают добычу. Паразиты! Враги общества! Не страна стала, а воровская малина!», - возмущался Федор во весь голос.

Трасса ожила. Город маячил впереди. Одна машина за другой обгоняли. Прибавив газ, влился в общий поток скорости.

Прежде чем ехать домой, Федора осенила мысль посмотреть на место происшествия. Крови на асфальте не было. Вздохнув с облегчением, через несколько минут подрулил к подъезду. Вспомнив о крупном выигрыше, погладил барсетку. Для разминки лифтом не воспользовался. Лестница гулко отзывалась на шаги. Вошел в квартиру, отключил сигнализацию. Обрадовавшись, что жены и сына нет дома, принял душ.

Из провала сна его вывел телефонный звонок. Посмотрел на определитель, поднял трубку.

- Почему барабанишь так рано? – спросил он жену, зевая.

- Какой-то паразит на переходе сбил отца и смылся! Ты меня слышишь?

- Слышу, слышу, не кричи.

- Умоляю, приезжай скорее. У мамы сердечный приступ. Скорая должна подъехать. Я на последнем дыхании.

- Пострадавший не был пьяным? – оборвал ее Федор странным вопросом.

- Сам-то ты трезвый? Разве не знаешь отца! Какое это имеет значение? Он погиб и лежит в морге. Приезжай, умоляю…

Федор взглянул на часы. Семь утра. Подошел к окну. Солнце укутывалось в перья облаков. Издалека наползали темные тучи, грозившие пролиться дождем. На душе пусто, одиноко, тоскливо. Федор не осознанно начал кусать ногти.

Даже под дулом автомата он не поехал к жене и отключил телефон. Умение быстро гасить мысли и засыпать в любой обстановке было его достоинством. Натянув одеяло до подбородка, сложив руки на груди, закрыл глаза. На этот раз сон бежал мимо них. Мало того, мозг взбунтовался и заставил присесть в постели, осмотреться. Комната, казалось, переполнена электричеством. Еще мгновение и разряд последует за разрядом. Страх наседал, давил. В рисунке обоев увидел лицо отца. Не ожидая, пока он сойдет со стены и, начнет лупить по щекам, Федор запустил в него подушкой и укрылся с головой одеялом. Если бы сейчас предложили Федору быть расстрелянным на месте, без колебаний согласился, но никто не предлагал отступную. Умереть бывает проще, чем оставаться в живых.

Взяв себя в руки, решил не драматизировать события. Всякое в жизни бывает. Живой думает сам за себя. Состояние жены и тещи его не интересовало – перетопчатся, а состояние сына вообще не брал в расчет: мал еще и не способен на переживания.

Гримаса страдания исказила лицо мальчика, когда увидел небритых дяденек, готовых гвоздями забить обтянутую красной материей крышку гроба дедушки. Удары молотков оглушили Степашку. Склонив голову, не бросив и жменьку земли в могилу, а выбрался из толпы взрослых. Отойдя, оперся спиной о железные прутья чьей – то ограды, присел на корточки. Он не рыдал, не стонал и даже не всхлипывал, а дергался всем худеньким телом. Казалось, что в глубине его глаз разом испортились краники, и соленая теплая водичка не имела удержу. Он тер глаза кулачками, чтобы остановить поток, но противные слезы бежали и бежали. Сквозь них видел, как холм рыжей земли вырос над любимым дедушкой, как глину обложили венками, цветами, как установили плиту и как люди потянулись к автобусу. Видел, как бабушка Настя обняла его папу и проговорила

- Федя, ты сейчас наша опора и надежда.

Видел ребенок испуганное лицо отца и поспешность, с которой освободился от рук бабушки.

Когда все оказались у выхода, Степашка, у пахнущей хвоей и сыростью могилы, что есть силы, крикнул.

- Дедушка, голубчик, а как же я?! На кого меня оставил?!

Анастасия Николаевна оглянулась и заспешила к внуку. Уткнувшись в ее живот, дал волю слезам, и бабушка не сдерживала рыданий. Она не знала, как жить дальше.

В автобусе, отец усадил сына рядом и взял его холодную ладошку в свою, горячую. Словно ледышка, приложенная к ушибу, прохлада уняла нервы Федора, но, чувствуя, что галстук петлей сжимает шею, спешно ослабил узел.

- Пап, ты зачем первым на дедушку бросил комок земли?

От неожиданного вопроса отец вздрогнул, покраснел, заерзал. Ему показалось, что все услышали вопрос и ожидают ответ.

– Так положено, сын.

Степашка не унимался. Высвободив руку из отцовской, погладив нос, спросил.

- Пап, ты думаешь того паразита, который убил дедушку, найдут?

С надеждой получить ответ, ребенок даже встал и уставился на родителя.

- Найдут, найдут. Отстань! – и, чтобы скрыть раздражение, достал носовой платок из кармана плаща и принялся вытирать вспотевший лоб.

Встревоженная грубостью зятя, Анастасия Николаевна позвала мальчика к себе.

- Не обижайся, Степаша, папа переживает.

Глава 3

Душа Евгения Ивановича не хотела покидать квартиры и часто напоминала о себе вздохами, стуками, шепотом, а то и просто гвоздем, когда-то им вбитым в стену. К чему не прикоснется Анастасия Николаевна – всюду муж. Слезы не просыхали. Чем больше их, тем беспокойнее душа мужа, тем чаще она являлась и тем острее становились обоюдные страдания. Несчастной советовали успокоиться, взять себя в руки и отпустить душу умершего на покой. Так будет лучше для всех. Одно дело совет, а способ взять себя в руки не предлагали, и оттого Анастасия Николаевна металась из стороны в сторону, доматывая остатки нервов.

Видя, что мать одна с горем не справится, дочь переехала всем семейством к ней. Анастасия Николаевна благодарила Ксюшу за внимание и заботу. Степашка был рад бесконечно. Федор же насупился и ушел в себя, стараясь как можно меньше быть в доме тещи. За последнее время похудел, заметно остыл к вкусной еде, неделями мог носить одну и ту же рубашку, был постоянно злым. Ногти не подстригал, а грыз. Степашкины глаза, молчаливые, упрямые, видели будто бы насквозь, и не давали отцу шанса на покой. Федор, как мог, сдерживался.

В доме повешенного не принято говорить о веревке. В доме погибшего Евгения Ивановича все разговоры сводились к его нелепой смерти и подлецу, совершившему черное дело. Жена тоже чувствовала вину перед покойным мужем. Могла отговорить, не посещать больного в столь поздний час. Не предполагала, что консультация будет стоить ему жизни.

Если разговор вели в присутствии Федора, он старался поскорее ускользнуть. Степашка, как правило, не отставал, догонял и засыпал вопросами о дедушке. Отец сжимался, стискивал зубы и отталкивал малыша.

Воскресенье. Анастасия Николаевна дежурила. Ксения ушла на базар. Федор томился в безделье. Степашка занимался конструктором. Очевидно, мысль не инженерного характера вспыхнула в нем и потребовала скорейшего решения. Возбужденный, ребенок подбежал к отцу и схватил за руку. Будто ужаленный, он отдернул ее.

- Пап, а почему ты дедушку …

Окончание фразы не прозвучало. Пощечина оборвала ее. Степашка растерялся. Глаза широко раскрылись, Это первое наказание такого рода за все шесть лет его жизни.

Удар был не сильным, но, очевидно, в сознании малыша изменил понятие о справедливости, отцовском авторитете, надежности его, защите. Федор испугался несдержанности, хотел извиниться, приласкать, и повернул Степашку к себе. Глаза спрашивали: «За что?» и смотрели в упор, не мигая. Оттолкнув сына, отец бросился из дома. Скорее, скорее. Хлопнула дверь.

Прижав ладошку к зудящей еще щеке, Степашка не заплакал, он же мужчина, и, опустившись около кресла, положил на краешек голову и заснул. Вернувшись, Ксения увидела сына спящим. Чтобы не разбудить, подняла, уложила на диван и укрыла пушистым пледом. Всхлипнув во сне, мальчик затих. Прошла по комнатам, мужа не оказалось. Ей показалось странным одиночество ребенка и не закрытая входная дверь.

На следующий день, под вечер, явился Федор. Ксения подала ужин. Она смотрела на мужа и не находила слов, чтобы начать разговор. Зайдя в спальню, легла на кровать и задумалась. Увидев на тумбочке вчерашнюю газету, встала, схватила ее и поспешила к мужу. От неожиданности он поперхнулся и заработал вилкой быстрее.

- Тебе не попадалось это? - указала Ксения на строчки, жирно обведенные красным карандашом.

- Нет, я газет принципиально не читаю, тем более бульварных. Дряни и без них хватает.

- Тогда слушай. «Двадцать третьего мая на переходе возле префектуры был сбит мужчина. Водитель с места происшествия скрылся. Очевидцы могут позвонить по телефону 02. Конфиндециальность и вознаграждение гарантируются».

Чайная чашка пролетела мимо головы жены и вдребезги разбилась о стену.

- Я не читаю подлых газетенок! – затопал ногами Федор и изорвал газету в клочья.

Его рука потянулась к тарелке, которая могла быть запущенной в Ксению, но в кухню вбежал Степашка с автоматом.

- Мама, отойди, я расстреляю этого хулигана! – и нажал на курок игрушки.

Раздался треск. Красная лампочка замигала на конце дула. У Ксении подкосились ноги, чтобы не упасть прильнула к стене. Боясь, что следующая автоматная очередь окажется настоящей, Федор на цыпочках обошел сына. В коридоре столкнулся с Анастасией Николаевной. Обошел ее. Сдернув с вешалки куртку, скрылся за дверью.

Анастасия Николаевна заторопилась на кухню. Дочь стояла у стены бледнее бледного. Внук видом напоминал заправского автоматчика. Шмыгнув носом, смущаясь, что в одних трусах, спрятался за мать.

- Ксюша, что стряслось? На тебе лица нет.

- Бабушка, ты меня спроси? – вмешался внук и бойко рассказал, как спас маму.

- Кто тебя научил этому? – тревожно поинтересовалась бабушка.

- По телеку видел! – без смущения выпалил герой.

- Разве можно стрелять в людей, тем более в папу?

- Баб, а если люди плохие, детей воруют, убивают? И папа тоже плохой. Маму обижает, - и, повесив автомат на плечо, отправился спать.

Мать и дочь остались одни. Сидели молча.

Холодным лицом ночь прижалась к стеклу окна, стучась в него дождем, сорванной листвой и заставляла ветер трясти раму. Ночь просилась погреться. Ее не впустили. У этих женщин было не только пусто на душах, но и леденяще холодно. Они оказались на бездорожье мыслей, и каждая боялась сдвинуться с места, опасаясь неверного шага, а делать что-то надо было. Первой шагнула дочь.

- Все придется начинать сначала. Не понимаю, что происходит с Федором? Раньше таким не был. После гибели отца его словно подменили. Подступиться нельзя, гавкает как цепной пес. Больше всего боюсь, чтобы не повторил своего папашу алкоголика. Степашку ударил, в меня запусти чашку, ночами пропадает где-то, опустился, осталось только запить. Я в панике, мама. Еще подожду неделю, и вопрос поставлю ребром – быть нам вместе или не быть!

- Время не только лечит, но и по-новому заставляет посмотреть на вещи. Ты в этом сегодня убедилась сама. Федор показал … Продолжение »