2 РАЗРЯД

Политическая смерть: положение головы на плаху, лишение чинов, званий и вечная каторга, сокращенная большинству обвиняемых от 20 до 15 лет.

АННЕНКОВ ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ

(1802 – 1878).

Внук иркутского генерал – губернатора екатерининских времен И.В.Якобия. Поручик Кавалергардского полка. Член петербургской ячейки Южного и Северного общества.

2 декабря 1825 года Иван Анненков выехал из Москвы в Петербург. По доносу Ростовцева 19 декабря его арестовали. Допрашивал мятежника сам император. Процедуру допроса описал в "Моем журнале" А.М.Муравьев: "Когда я со своими товарищами по полку Анненковым и Арцыбашевым был приведен во дворец, император, взяв нас под руки, начал наш допрос, несколько сдерживаясь; затем повышая голос все более и более, он говорил нам уже с угрозами… вернувшись, даровал нам прощение, но объяснил, что мы проведем шесть месяцев в крепости – Анненков в Выборге, Арцыбашев в Нарве, я в Ревеле. Его генералы, так же как и присутствующие царедворцы с готовностью целовали руки  императора, приказывая нам сделать то же. Император, видя наше колебание, отступил на несколько шагов и объявил, что ему не нужны наши благодарности…".

Через месяц Анненкова переместили в Петропавловскую крепость в камеру № 19 Невской куртины.

За " умысел на цареубийство" суд приговорил Анненкова к вечной каторге, но монарх сократил ее до 15 лет. 11 декабря 1826 года осужденного вместе с другими товарищами отправили в Читинский острог. А.М.Муравьев вспоминал: "… в одиннадцать часов вечера, когда двери казематов и ворота крепости были уже закрыты, плац-майор и плац- адъютанты собрали в одну из комнат комендантского дома четырех политических заключенных (Н.Муравьева, его брата Александра, Анненкова и Торсона). Мы бросились в объятия друг другу. Год заключения в каземате изменил нас до неузнаваемости. Через несколько мгновений явился старый комендант, объявивший нам злобным голосом, что по приказу августейшего повелителя на нас наложат оковы для следования в Сибирь. Плац-майор с насмешливым видом принес мешок, содержащий цепи… С шумом, необычным для нас, спустились мы по лестнице комендантского дома, сопровождаемые фельдъегерем и жандармами. Каждый из нас сел вместе с жандармом в отдельную почтовую кибитку… Наш товарищ Анненков сильнее нас страдал от холода – он был без шубы. В Омске ему купили теплую оленью шубу".

В январе 1827 года Анненков с товарищами прибыл в Читинский острог.

Жизнь каторжанина скрасила его гражданская жена француженка Полина Гебль. Дочь полковника наполеоновской армии Жоржа Гебль, она родилась 9 июня 1800 года в замке Шампаньи близ Нанси. Отец погиб в 1812 году под Бородином и семейство обеднело. Неунывающая семнадцатилетняя девушка работала в парижском торговом доме Моно. В 1822 году по приглашению управляющего магазином Деманси на Кузнецком мосту приехала в Россию.

В начале 1825 года с ней познакомился поручик Анненков: богат, знатен, честолюбив, отличный наездник, дуэлянт и неисправимый гуляка. Недолго думая, он предложил девице руку и сердце. Она отказала кавалергарду, считая, неровной поклоннику, да и своенравная его матушка вряд ли дала бы согласие на столь скороспешный, необдуманный брак. Вторичное предложение выйти замуж, Полина тоже отвергла, тень будущей свекрови по-прежнему стояла между любящими друг друга молодыми людьми. В апреле 1825 года у них родилась дочь Александра. Брак с Полиной, Анненков оформить не успел.

Полину интересовало все, что было связано с Иваном. Из его бесед с друзьями, узнала о предстоящем бунте. В своих записках позже написала: "Это, конечно, меня сильно встревожило и озаботило и заставило опасаться за жизнь обожаемого мною человека, так что я решилась сказать ему о своих подозрениях и умоляла ничего не скрывать от меня. Тогда он сознался, что участвует в тайном обществе и что неожиданная смерть императора может вызвать в России страшную катастрофу, и заключил свой рассказ тем, что его, наверное, ожидает крепость или Сибирь. Тогда я поклялась ему, что последую за ним всюду". Слово свое Полина сдержала.

В июне 1826 года она приехала в Петербург и стала активно хлопотать о встрече с Анненковым. Поскольку не состояла с ним в браке, свидание не разрешали. Однако ей удалось получить записку от Ивана Александровича, заплатив при этом дежурному по крепости унтеру – офицеру 200 рублей: " Где же ты, что ты сделала? Боже мой, ни одной иглы, чтобы уничтожить мое существование". Действительно, находясь в Петропавловской крепости, Иван Александрович предпринял попытку покончить собой. Полина на записку ответила сразу: "Я последую за тобою в Сибирь". Через подкуп дежурного 9 декабря 1826 года в крепости состоялась их короткая встреча. На этом Полина не успокоилась и разработала план побега Ивана Александровича из тюрьмы, но мать осужденного не поддержала француженку. "Мой сын беглец, сударыня!? Я никогда не соглашусь на это, он честно покорится своей судьбе", - заявила купчиха – мама.

Полина не унималась и отправилась в Вязьму, где император был на маневрах, сумев вручить ему прошение. " Позвольте матери просить, как милости, разделить ссылку моего гражданского супруга. Религия, ваша воля, государь, и закон научат нас, как исправить нашу ошибку. Я всецело жертвую собой человеку, без которого я не могу жить. Это самое пламенное мое желание. Я была бы его законной супругой в глазах церкви и перед законом, если бы захотела переступить правила деликатности. Я не знала о его виновности; мы соединились неразрывными узами. Для меня было достаточно его любви… Соблаговолите, в виде особой милости, разрешить мне разделить его изгнание. Я откажусь от своего отечества и готова всецело подчиниться вашим законам…" В ноябре 1827 года монарх великодушно разрешил иностранке последовать в Сибирь, но без дочери. Она осталась у бабушки.

Иркутский губернатор Цейдлер почти два месяца уговаривал Полину Гебль отказаться от рокового для нее шага и вернуться назад. Она не отступила. В марте 1828 года двадцативосьмилетняя Полина приехала к Ивану Александровичу в Читинский острог. К этому времени здесь были уже другие декабристки.

Полина вспоминала каторжную жизнь: "В те дни, когда нельзя было идти в острог, мы ходили к тыну, которым он был окружен. Первое время нас гоняли, но потом привыкли к нам и не обращали внимания. Мы брали с собой ножики и выскабливали в тыне скважинки, сквозь которые можно было говорить… Стража в Чите состояла из инвалидов, и часто нам приходилось сносить дерзости этих солдат, несмотря на то, что комендант очень строго взыскивал с них за малейшую грубость. Сами заключенные им охотно прощали, сознавая, что они это делали по глупости своей. Гораздо чувствительнее и обиднее, когда из офицеров попадались такие, которые превратно понимали свои обязанности и позволяли себе выходки, желая, вероятно, выслужиться или думая, что исполняют свой долг, так как из Петербурга, кажется, если не ошибаюсь, было приказание говорить "ты" заключенным… Все было общее – печали и радости, все разделялось, во всем друг другу сочувствовали. Всех связывала тесная дружба, а дружба помогала переносить неприятности и заставляла забывать многое".

В апреле 1828 года Анненков и Полина Гебль обвенчались в Михайло – Архангельской церкви Читинского острога, после чего невеста стала Прасковьей Егоровной Анненковой.

Такое не забывается: " 4 апреля 1828 года начались приготовления…, - вспоминала потом невеста. - Шафера непременно желали быть в белых галстуках, которые я им устроила из батистовых платков и даже накрахмалила воротнички, как следовало для такой церемонии… Веселое настроение исчезло, шутки замолкли, когда привели в оковах жениха и его товарищей, которые были нашими шаферами. Оковы сняли им на паперти. Церемония продолжалась не долго, священник торопился, певчих не было… По окончании церемонии, всем трем, т.е. жениху и шаферам, надели снова оковы и отвели в острог".

Декабрист Н.В.Басаргин, присутствующий при этом, заметил: "Это была любопытная, может быть единственная свадьба в мире"… Имея в виду кандалы, охрану и после венчания – тюрьму. Через год у молодоженов родилась дочь Анна, которая умерла в Петровском заводе и похоронена рядом с часовней А.Г.Муравьевой, ее дочерью - Ольгой и сыном Фонвизиных – Иваном.

Прасковья Егоровна была самой прспособленной из декабристок к тяжелым условиям жизни: "…Дамы наши часто приходили посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить их то сварить суп, то состряпать пирог… со слезами сознавались, что завидуют моему умению все сделать, и горько жаловались на самих себя за то, что не умели ни за что взяться, но в этом была не их вина, конечно. Воспитанием они не были приготовлены к такой жизни… а меня с ранних лет приучила ко всему нужда".

Новое место каторги Прасковья Егоровна описала так: "Петровский завод был в яме, кругом горы, фабрика, где плавят железо, - совершенный ад. Тут ни днем, ни ночью нет покоя, монотонный, постоянный стук молотка не прекращается, кругом черная пыль от железа".

В мае 1830 года у Анненковых родилась дочь Ольга, в 1831 году родился Владимир. Крестным отцом Ольги был декабрист Артамон Муравьев. Из восьми детей, родившихся на каторге у Анненковых, живыми остались шестеро.

В 1835 году вышел указ императора о выходе на поселение осужденным по второму и ниже разрядам. В их число попал и Иван Александрович. Начальным местом поселения оказалось село Бельское Иркутской губернии. В 1839 года новое место - Туринск, затем Тобольск, где Ивану Александровичу разрешили поступить на государственную службу. В Тобольске его сыновья закончили гимназии, но поступать в университет царь им не разрешил.

Прослеживается связь Полины Егоровны Анненковой с каторжанином – петрашевцем Ф.М.Достоевским. В доме зятя Анненковых – Иванова К.И., старшего адъютанта Отдельного сибирского корпуса, Федор Михайлович прожил почти месяц. Из Семипалатинска он писал 18 октября 1855 года: "Я всегда буду помнить, что с самого прибытия моего в Сибирь Вы и все превосходное семейство Ваше брали во мне и в товарищах моих по несчастию полное искреннее участие... Ольга Ивановна протянула мне руку, как родная сестра, и впечатление этой прекрасной, чистой души, возвышенной и благородной, останется самым светлым и ясным на всю мою жизнь… я с благоговением вспоминаю о Вас и всех Ваших".

По амнистии 1856 года И.А.Анненков выехал в Н – Новгород, и сразу же включился в общественную жизнь. В 1860 году И.А. и П.Е. Анненковы побывали за границей, встретились с С.Г.Волконским, посетили родину Полины - Францию. После поездки в 1861 году Анненков был избран Нижегородским уездным предводителем дворянства.

М.И.Семиновский, собиратель материалов о декабристах, упросил в 1861 Прасковью Егорову написать о прожитом. Она согласилась. Русский язык ей давался с трудом. Мать диктовала дочери Ольге на французском, а та записывала по-русски. "Воспоминания" начались с детских лет во Франции и закончились Петровским заводом. В 1888 году они были опубликованы в журнале "Русская старина". Потом неоднократно выходили отдельной книгой. Литературный критик того времени так отозвался о сочинении Анненковой: "Для истории декабристов они, правда, дают весьма мало нового, но интересны благодаря самой личности Анненковой и яркими картинками частной жизни того времени… Свежей, молодой жизнью веет от этих мемуаров, продиктованных шестидесятилетней старухой".

14 сентября 1876 года не стало Прасковьи Егоровны Анненковой, а 27 января 1878 года ушел из жизни и ее супруг - Иван Александрович. Похоронены они в Нижнем Новгороде.

Оставила свои записки и дочь декабриста - Ольга Ивановна Анненкова. Начала их так: "Первые мои воспоминания – тюрьма и оковы. Но, несмотря на всю суровость этих воспоминаний, они лучшие и самые отрадные в моей жизни… Няньки у меня никогда не было. Меня качали, нянчили, учили и воспитывали декабристы… Лично для меня они были незаменимы, я их потом везде искала, мне их недоставало в жизни".

Далее писала, как в Петровском заводе ее учил музыке П.Н.Свистунов, как Н.А.Панов рассказывал басни и даже выписал для нее первое издание басен И.А.Крылова, как во время болезни от нее не отходил доктор Вольф… Не обошла Ольга Ивановна и жизнь на поселении в Туринске с уроками музыки Камиллы Ивашевой и французского языка ее матери…

Заключение записок Ольги Ивановны – дань отцу, матери и тем, кто окружал ее в детские годы: "Известно многим уже, какие люди были декабристы, с каким достоинством переносили свое положение, какую примерную, безупречную жизнь вели они сначала на каторжной работе, а потом на поселении, разбросанные по всей Сибири, и как они были любимы и уважаемы везде, куда бросала их судьба… Понятно, что у детей, все это видевших, составилось такое понятие, что все между собой родные, близкие и что весь этот мир такой (другого они не видели), а потому тяжело им было потом в жизни привыкать к другим людям и другой обстановке. При этом положение было слишком изолированное, и такое отчуждение от жизни, от людей не могло не отзываться на детях… Но если декабристы не научили нас житейской мудрости, зато они вдохнули в нас такие чувства и упования, такую любовь к ближнему и такую веру в возможность всего доброго, хорошего, что никакие столкновения, никакие разочарования не могли потом истребить тех идеалов, которые они нам создали".

Басаргин Николай Васильевич (1801-2 – 1861). Поручик лейб – гвардии Егерского полка, адъютант Главного штаба 2-й армии, расквартированной на Украине. Член южной управы "Союза благоденствия" и Южного общества. О Тульчинской управе Басаргин писал: "Направление этого молодого общества было более серьезное, чем светское, или беззаботно – веселое. Не избегая развлечений, столь естественных в летах юности, каждый старался употребить свободное от службы время на умственное свое образование. Лучшим развлечением для нас были вечера, когда мы собирались вместе и отдавали друг другу отчет в том, что делали, что читали, думали. Тут обыкновенно толковали о современных событиях и вопросах".

Арестованного в Тульчине, Басаргина фельдъегерь привез в Петербург прямо в Зимний дворец. Здесь, на эрмитажной лестнице, он разминулся с арестованным генералом С.Г. Волконским.

Весь период следствия Николай Васильевич находился в Петропавловской крепости. 12 июля 1826 года в комендантском доме декабристам был зачитан приговор. Чтения так описал генерал – лейтенант, командир корпуса внутренней стражи, член Верховного уголовного суда Е.Ф.Комаровский: "Заседание открылось тем, что крепостной плац – майор ввел в присутствие пять главных преступников, имея двух гренадер с одним унтер – офицером впереди и двух гренадер позади. Секретарь Сената, стоя у аналоя, назвал по имени каждого преступника, потом читал о содеянном им преступлении и к чему он приговорен с высочайшего утверждения. Таким образом, вводимы были в залу заседания все преступники по разрядам. Они имели на себе те же самые платья, в которых они были взяты, только, натурально, без шпаг; многие их них были даже в полных мундирах".

Достоинство, нравственную выдержку проявили декабристы во время сентенции. Басаргин отметил: "Всего превосходнее было то, что между нами не произносилось никаких упреков, никаких даже друг другу намеков относительно нашего дела. Никто не позволял даже замечания другому, как вел он себя при следствии, хотя многие из нас обязаны были своею участью неосторожным показаниям или недостатку твердости кого-либо из товарищей. Казалось, что все недоброжелательные помыслы были оставлены в покинутых нами казематах и что сохранилось одно только взаимное друг к другу расположение".

Далекой была дорога на каторгу. Несмотря на предписания монарха, продвижение осужденных держать в строгом секрете – не вышло. Декабристам на всем пути следования, не только сочувствовали, но и помогали, чем могли, как простые люди, так и чиновники всех местных рангов. Так, Басаргин долгие годы хранил монетку, подаренную ему нищей старухой.

Николай Васильевич с 1827 по 1830 год отбывал каторгу в Читинском остроге, затем в Петровском заводе. За это период власти дважды сокращали ему срок.

Переход из Читы до Петровского завода занял почти месяц. Передвижение Басаргин описал так: " Впереди шел вооруженный авангард, в средине – узники, следом подводы с поклажей, а по бокам шли буряты с луками и стрелами. Офицеры на лошадях следили за стройностью колонны. …На остановках расставлялись бурятские юрты, рядом ставили караулы и снаряжали пикеты "при чистых речках и красивых местах".

Неподалеку до места прибытия, колонну догнал комендант и вручил заключенным письма и газеты из России. Из газет они узнали, что во Франции произошла революция. Ночью по этому поводу был устроен праздник с бутылкой шипучего вина и песнями. Стража недоумевала по поводу веселья каторжан.

"Петровский завод – большое заселение с двумя тысячами жителей, с казенным зданием для выработки чугуна, с правильною, с большим прудом и плотиною, деревянною церковью и двумя – или тремястами изб, показалось нам после немноголюдной Читы чем-то огромным. Входя в него, мы уже могли видеть приготовленный для нас тюремный замок, обширное четвероугольное здание, выкрашенное желтой краской и занимавшее вместе с идущим по бокам его тыном большое пространство", - так описал Николай Васильевич новую тюрьму.

Боясь, что рабочие местного завода наберутся свободомыслия от декабристов, их не использовали на работе вместе с ними, а использовали на хозяйственных работах.

Басаргин, по окончании тюремного заключения вышел на поселение вначале в Туринск, затем в Курган, где власти в 1846 году разрешили ему поступить на гражданскую службу. В Кургане долго не задержался и был переведен в Омск, а оттуда в 1848 году в Ялуторовск. В этом городе Басаргин женился на сестре химика Д.И.Менделеева – Ольге Ивановне и здесь же получил должность земского судьи.

Николай Васильевич уделял много внимания изучению социально – экономического устройства Сибири. В своих "Записках" он писал: "Сибирь на своем огромном пространстве представляет так много любопытного, её ожидает такая блестящая будущность, если только люди и правительство будут уметь воспользоваться дарами природы, коими она наделена, что нельзя не подумать и не пожалеть о том, что до сих пор так мало на нее обращают внимания…".

Разъехавшись на поселения в разные края, братство декабристов сохранялось: "… Несмотря на рассеяние наше по всей Сибири и на отправление некоторых на Кавказ, мы все составляли как будто одно семейство; переписывались друг с другом, знали, где и в каком положении каждый из нас находится, и, сколько возможно, помогали один другому" – вспоминал Басаргин. Вся поселенческая жизнь Николая Васильевича сопровождалась строгим полицейским надзором.

Спустя год после амнистии, в 1857 году, Басаргин выехал в Киев, затем в город Алексин Смоленской губернии. Болезни, приобретенные за период каторги и поселения, следовали неотступно. Император разрешил больному декабристу периодически лечиться в Москве. Больной Николай Васильевич не был забыт друзьями, его посетил С.Г.Волконский, С.П.Трубецкой, дочь декабриста Н.Муравьева - Нонушка Муравьева – Бибикова и другие.

Одной из последних записей Басаргина, подводящей итог прожитому, была: "Я уверен, что добрая молва о нас сохранится надолго по всей Сибири, что многие скажут сердечное спасибо за ту пользу, которую пребывание наше им доставило".

Николай Васильевич Басаргин умер в Москве в 1861 году, так и не дождавшись отмены крепостного права в России. Похоронен декабрист на Пятницком кладбище.

БЕСТУЖЕВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

(1791 – 1855).

В юности был воспитанником на казенном содержании в Академии художеств, но любовь, романтика моря взяла верх. Простившись с академией, определился в Морской кадетский корпус. По окончании, как дисциплинированного, знающего морское дело, его оставили в корпусе воспитателем.

"С самого выпуска из корпуса он не оставлял по временам заниматься миниатюрною живописью и механическими работами. Он много рисовал портретов и обделывал их в изящные рамки. Много точил он из кости, янтаря и разноцветных дерев на станке, сделанным им самим", - вспоминал о разностороннем таланте Николая, брат Михаил.

За плавания к берегам Голландии, Англии, Франции, Испании в 1815 – 1818 годах Николаю Бестужеву присвоили звание капитан – лейтенант. Будучи военным историографом, занимал должность начальника Морского музея в Петербурге, а как инженер - должность помощника директора маяков на Финском заливе.

В литературе Николай Александрович проявил себя еще в 1818 году. В журнале "Благонамеренный" печатались его переводы В.Скотта, Т.Мура, стихи Байрона. Потом печатался в "Сыне отечества" и "Полярной звезде" К.Рылеева и других популярных журналах Петербурга.

Двадцати одного года мичмана Николая Бестужева в 1812 году в театре Свеаборга представили тридцатилетней Любови Ивановне Степовой. С этого времени незримые нити влюбленности связали их. Замужняя женщина стремилась удержать мичмана в пределах материнских отношений, но чувства вышли из-под запрета. Из плавания вокруг Европы влюбленный писал: "Я не могу удержаться от того, чтобы не написать Вам несколько строк; с какой бы радостью я полетел бы к Вам сказать сто раз, что я люблю Вас, что живу для Вас…, что каждое мгновение посвящаю Вам…"

В 1818 году у них родилась дочь Лиза, затем - Софья, а через три года - Варя. Николай Александрович с заботой относился к детям. Чтобы окрестить их и определиться с правами гражданства, муж, Михаил Гаврилович Степовой, дал детям свое отчество.

Николай Бестужев был активным участником Северного общества и имел свою точку зрения - установить в России диктатуру Временного правительства и освободить крестьян с земельным наделом. Он один из авторов Манифеста к народу. "Мы видели необходимость действия, чувствовали необходимость пробудить Россию", - потом напишет Николай Бестужев в Сибири. В подготовке восстания на Сенатской площади Н.А.Бестужев сыграл не последнюю роль. Выведя на площадь Гвардейский экипаж, взял на себя командование полками, вместо не явившегося диктатора восстания С.П.Трубецкого.

После поражения, Николай Александрович загримировал себя, переоделся в нагольный полушубок и хотел перейти по льду Финского залива в Швецию, но был опознан и доставлен в Зимний дворец. На личных допросах Николая I никого не выдал и не оговорил. Сверх того - бросил в лицо монарху: "Желаю, чтобы впредь жребий ваших подданных зависел от закона, а не от вашей угодности… ваших капризов или минутных настроений".

Не утратив офицерской чести, осужденный говорил: "Мне никогда не было страшно собственное несчастье; свое горе я всегда переносил с твердостью, но чужих страданий не могу выносить; когда я их знаю, они становятся моими. Пусть делают со мной что хотят, пусть бросают меня на край света, в самый темный угол на земле, но так как в этом мире нельзя сыскать такого места…, где бы можно было отнять мою совесть, я буду спокоен сам за себя".

После вынесения приговора, Николая Александровича отправили в Шлиссельбург, разрешив перед этим свидание с матерью и сестрами. Сестра Елена успела прошептать брату: "Степовая просит забыть ее имя ради детей". Чтобы не бросить тень на неё, Бестужев это сделал, но формально. Да и Любовь Ивановна не могла забыть отца своих дочерей. Как и дочери, потом будут помнить его имя.

По указанию царя, Николая Бестужева отправили в кандалах в Нерчинские рудники, а через три года государственного преступника перевели в Петровский завод, где проявились его разносторонние таланты. О них писал декабрист Н.И.Лорер: "Николай Бестужев был гениальным человеком, и, боже мой, чего он не знал, к чему не был способен!... Между нами появились мастеровые всякого рода: слесаря, столяры, башмачники, которых изделия по правде соперничали с петербургскими. Главою и двигателем всего этого был, бесспорно, Николай Бестужев. У него были золотые руки, и все, к чему он их ни прикладывал, ему удавалось". Он делал часы, а из кандалов умудрился сделать кольца, которые носили жены декабристов.

Благодаря кисти Николая Бестужева сохранились образы декабристов в той обстановке, в которую их забросила судьба, а также виды Читы, панорама Петровского завода, его камеры с обитателями. Всего им написано более четырехсот портретов и свыше шестидесяти видов Читы, Петровского завода, Селенгинска и других мест. Писал он и иконы для местного храма.

Срок каторги позади. В 1839 года Николай Бестужев вышел на поселение. Ему и брату Михаилу предлагались другие места в Восточной Сибири, но выбор пал на Селенгинск, город для "преступников высшего разряда", в котором жил их давний друг - декабрист Константина Петрович Торсон, бывший капитан – лейтенанта, адъютант морского министра России.

Бестужевы тронулись в путь в начале августа. Из села Шипово, что на берегу озера Байкал, 11 августа 1839 года на корабле отплыли на поселение часть друзей - декабристов: "Мы простились, может быть, похоронили навсегда своих добрых товарищей, и теперь тяжесть одиночества налегла на душу свинцовым бременем и, кажется навсегда придавила все ее способности… Мы скипелись в одну неразрывную массу в горниле горя и испытаний… Он (корабль) исчез как призрак от взоров наших, отуманенных слезами, и мы остались одни", - вспоминал Михаил Бестужев. Перед главным местом поселения Бестужевы некоторое время жили в Посольске.

1 сентября 1839 года братья въехали в Селенгинск. По словам Михаила он: "… не имел вида даже порядочной деревушки. Едва можно было насчитать около 60 домов, в числе коих два-три главных купцов можно еще с грехом пополам назвать домами; остальные были полуразрушенные, полузасыпанные песком лачужки". Каменная церковь выглядела угрюмой на фоне неприглядных построек.

Декабристы временно остановились у купца Д.Д.Старцева. В гостях хорошо, но свой угол лучше. Перезимовав, начали заниматься обустройством собственного дома, купленного у купца Наквасина. Материальной помощи из вне ждать не приходилось. Родовое имение пришло в упадок, и, кроме, как на свои силы, надеяться не на кого.

"…Вышед на поселение и имея запас деятельных сил, желал бы сделаться если не полезным для общества членом, но, по крайней мере ,деятельным, а не тунеядным; …Невозможность выезжать, невозможность иметь сношения с самыми близкими соседями иначе, как через Петербург, связывают руки и отнимают охоту ото всего…", - записал Николай Бестужев спустя некоторое время по приезде на новое место.

Все постепенно наладилось. Братья обвыклись, округа привыкла к ним. Поселенцам был положено 30 десятин земли, но с разрешения местных властей им выделили еще 123 десятины. Пшеница, рожь не давали урожая. Михаил Бестужев сетовал: "… почти десять лет мы зарывали наши деньги без всякого вознаграждения в землю". Скотоводство тоже не приносило дохода, шерсть и мясо не были в цене.

Вместе с К.П.Торсоном братья Бестужевы внесли большой вклад в культурное и хозяйственное развитие Забайкалья. Они организовали на свои средства школы, в которых обучали детей не только грамоте, но и слесарному, столярному делу. Николай Александрович наставлял учеников: "Учитесь, ученье откроет вам широкую дорогу всюду".

По-праву, Николай Александрович - первый метеоролог Забайкалья. Он подробно изучил нюансы изменений климата этой области и брату Павлу писал 26 апреля 1844 года: "С некоторых пор здесь климат совершенно изменился, и не знаю, придет ли эта атмосферная революция в прежний порядок. Во всей Европе жалуются на перемену климата: где беспрестанно холода, где нет вовсе зимы, где дождь и наводнения, а где засуха. У нас, где климат всегда в известную пору был ровен, дуют беспрестанно жестокие ветры и вследствие того нескончаемая засуха".

Круг интересов Николая Бестужева простерся и до звездного неба. Для его изучения смастерил телескоп. Влекла и тайна происхождения Гусиного озера, его флора и фауна. Написанная Николаем Александровичем статья об уникальном водоеме, была опубликована в журнале "Горное дело", правда, лишь спустя 12 лет после смерти автора. Очерк "Гусиное озеро" до сих пор считается лучшим образцом этнографии и журналистики. Не мог Николай Александрович обойти вниманием и случайно обнаруженные им камни - аэролиты, якобы, пришельцев из космоса. Много времени отдавал он и усовершенствованию морских навигационных приборов, в том числе и хронометров.

Для общего дела братья построили конную мельницу и молотилку, занимались врачеванием, оказывали материальную помощь бедным. "Нужда начала хватать нас за бока. Я принялся за производство мною выдуманных сидеек и вначале довольно выгодно сбывал их в Кяхту и Иркутск, сообщал Николай Александрович сестре Елене в другом письме. Местные жители назвали кабриолеты "бестужевкой". Братья продолжали усовершенствовать кабриолеты. Они оказалась легкими, проходимыми и устойчивыми к переворачиванию. Николай Александрович писал сестре в октябре 1839 года: "Ты не можешь представить, какое наслаждение кататься на такой ровной земле, на нашем кабриолете, совершенно особенной конструкции, и столь покойном, что самые лучшие рессорные экипажи ничто по сравнению с ним".

Дом ссыльных притягивал к себе людей всех сословий радушием, теплом, жизнелюбием. Их навещал генерал-губернатор Сибири Н.Н.Муравьев, российские ученые, иностранные путешественники, купцы, жандармское начальство, буддисты, высшие чины православной церкви и простолюдины.

Бестужевы вели активную переписку с друзьями в Петербурге и Москве, а также с декабристами: Волконским, Трубецким и другими. Несмотря на большой круг влиятельных знакомых за братьями не ослабевал полицейский надзор, и каждый шаг их доносился в Иркутск и в столицу.

Долго шла переписка Николая Александровича с властями о приезде сестер: Елены, Ольги и Марии. Собиралась приехать и престарелая мать. Николай Ι разрешил им поехать с условием, что они вернутся из Сибири только после смерти братьев. Когда все было готово, монарх запретил матери поездку. Матушка не перенесла отказа и умерла в 1846 году.

Летом 1847 года братья встретили сестер. Жизнь в доме забила ключом. Появился даже рояль. Музыка казалась странной для глухого Селенгинска. Елена взяла на себя управление хозяйством, Мария и Ольга работу по дому. Вместе они учили местных детей музыке, этике, кулинарии, шитью, вышиванию и прочим житейским премудростям. На занятия приходило до сорока детишек.

В возрасте за пятьдесят лет Николай Александрович познакомились в доме иркутского начальника штаба войск Сибири В.К.Кукеля с гувернанткой, вдовой Марией – Луизой Антуан. Её возраст тоже был далек от романтизма, но ею владело не сострадание, а настоящее чувство к Николаю Александровичу и поэтому несколько раз приезжала в Селенгинск. Сестрам Бестужевым Антуан понравилась за ум, обаяние и доброе отношение к брату. Вынужденная уехать из Сибири в Петербург, Мария – Луиза продолжала любить ссыльного и готова была связать с ним навек свою судьбу.

Он писал ей: "Я получил твое последнее письмо, дорогая Луиза, и спешу тебе ответить. Если тебя не пугает все, что мы тебе написали о твоем будущем положении, приезжай же, дорогой друг, разделить нашу участь – не нам жалеть, если решение твое принято… О предстоящей тебе дороге я ничего тебе сказать не могу, так как на расстоянии 3000 верст трудно судить о средствах передвижения, в особенности летней порой. Зимой можно путешествовать на почтовых… Привези свою горничную, это все, что требуется… она пригодится и нужна будет в доме с увеличением семьи. Что касается туалетов, я одобряю все твои решения, но думаю, что нужно хоть одно выходное платье; сделай его поскромнее, без претензий. Вот и все, что кажется мне необходимым, помимо белья, которым, я полагаю, ты обеспечена".

Казалось, все готово к выезду, оговорены мелочи, но… судьба распорядилась иначе. Взрослый сын Марии – Луизы, живший в Париже, предостерег мать от неверного шага. Долг ли перед сыном или страх перед неизвестностью сыграли роковую роль не известно; союз не состоялся. В конце 1855 года Мария – Луиза Антуан побывала на могиле Николая Александровича и навсегда покинула Россию.

Много лет ходила версия, что у Николая Александровича была гражданская жена, бурятка Евдокия Эрдынеева, и прелестная дочь от нее. И.И.Пущин вспоминал о разговоре с Николаем Александровичем по этому поводу: "Я спросил, отчего же не обвенчаться? Николай Александрович признался, что сделал бы это непременно, если бы не сестры, которые умоляли, в ногах валялись… все что угодно, но только не брак с простолюдинкой, да еще и не русского племени". Брат под… Продолжение »