ДОСТОЕВСКИЙ   В   ЖИЗНИ

«Человек есть тайна… Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Ф.М.Достоевский

Глава 1

Вступление в жизнь

Согласно летописи, «Фамилия Достоевских принадлежала к числу очень древних дворянских фамилий, по крайней мере, в родословной кн. Долгорукова дворянская фамилия эта отнесена к существовавшим ранее 1600 года литовским фамилиям…». Один из дальних родственников Достоевских в XVII веке переселился из Литвы на Украину. Дед будущего писателя имел сан священника, а отец, Михаил Андреевич, не закончив Каменец - Подольскую семинарию, отправился в Москву поступать в Медико-хирургическую академию. Успешно сдав экзамены, был зачислен в студенты. Когда началась война с Наполеоном, он оказывал помощь раненым в Головинском госпитале, а  в 1813 году получил звание «штаб – лекаря» и направление в Бородинский пехотный полк, в котором прослужил пять лет, после чего переведен старшим лекарем в Московский военный госпиталь.

В 1819 году Михаил Андреевич женился на девушке из купеческого рода Нечаевых - Марии Федоровне. Кроткого нрава, она всю жизнь с благоговением относилась к мужу, и отдавала много сил на воспитание детей. В 1821 году глава семьи вышел в отставку с правом ношения военного мундира и занял должность главного лекаря московской Мариинской больницы для бедных, «Божедомки». Ему полагалось казенная квартира при больнице, жалование 100 рублей ассигнациями в месяц; к тому же имел семь слуг, четверку лошадей и частную практику. По мере роста достатка доктор купил в Тульской губернии две деревеньки с крепостными: Даровое и Черемошню.

Федор роился вторым ребенком 30 октября 1821 года, и в начале ноября был крещен в церкви Петра и Павла. Поскольку семейство почти ежегодно прибавлялось, было восемь детей, один мальчик умер в раннем возрасте, Достоевские перешли жить в большую квартиру правого флигеля, в нем сейчас музей Ф.М.Достоевского.

Отец, Михаил Андреевич, по отзывам родных и знакомых, отличался тяжелым характером, подозрительностью, мелочностью. Сентиментальность, набоженность совмещались в его душе с жестокостью. Сын Андрей считал: «Нет, отец наш, ежели и имел какие недостатки, то не был угрюмым и подозрительным, то есть каким букой. Напротив, он в семействе был всегда радушным, а подчас и веселым… эта личность была незаурядная». Письмо Федора отцу из Петербурга 8 октября 1837 года подтверждает строки брата: «… Милый, любезный папенька! Сколько огорчений делаем мы Вам! Будем ли мы в состоянии  хоть когда-нибудь возблагодарить Вас! Когда придет это время, когда мы будем в состоянии радовать Вас! Каждый день я молюсь со слезами богу об этом… Прощайте, милый, любезный папенька! Еще ради бога, не огорчайтесь. Все устроится к лучшему…».

В 1827 году М.А.Достоевский за безупречную службу получил орден святой Анны 3-й степени, а на следующий год «награжден чином коллежского асессора», дающего право на потомственное дворянство.

Дети Достоевских редко выходили за ворота Мариинской больницы; друзей не было, отец не поощрял. Радостными событиями для семейства были поездки в Сергиев Посад. О том, каким Федор рос в детстве, брат Андрей вспоминал: «Старший брат Михаил был в детстве менее резв, менее энергичен и менее горяч в разговорах, чем брат Федор, который был во всех проявлениях своих настоящий огонь, как выражались наши родители».

Детей рано приучил к грамоте, а Федора за книгу отец сажал с трех лет. Чтение Державина, Жуковского, Карамзина, Библии… составляли часть домашнего обучения. Подростком Федор увлекся Лажечниковым, Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым, Карамзиным, Шиллером, Вальтером Скоттом….

Для продолжения учебы, в 1833 году отец определил Федора и Михаила в заурядный пансионат француза Сушара, а через год перевел в привилегированный - Л.Н.Гершака, в котором преподавала профессура Москвы. Помимо обязательной литературы тринадцатилетний ученик зачитывался Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым…, знакомился и со статьями критика В.Г.Белинского.

27 февраля 1837 года в возрасте 36 лет от чахотки умерла Мария Федоровна Достоевская. 1 марта ее похоронили на Лазаревском кладбище Москвы.

Выйдя в отставку с государственной службы, Михаил Андреевич отвез старших сыновей в Петербург для сдачи экзаменов в Инженерное училище, считавшееся по тому времени одним из лучших учебных заведений России, где давались фундаментальные знания по военным и гуманитарным дисциплинам.

Позже в «Дневнике писателя» Достоевский вспоминал: «Мы с братом стремились тогда в новую жизнь, мечтали о чем-то ужасно, обо всем «прекрасном и высоком»… и хоть мы оба знали все, что требовалось к экзамену из математики, но мечтали мы только о поэзии и поэтах. Брат писал стихи, каждый день стихотворения по три…, а я беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни…».

Поскольку до экзаменов оставалось много времени, отец определил юношей в пансион Костомарова. Здесь Федор сдружился и Дмитрием Григоровичем, который отметил: «Я не ограничивался привязанностью к Достоевскому, но совершенно подчинился его влиянию. Оно, надо сказать, было для меня в то время в высокой степени благотворно. Достоевский во всех отношениях был выше меня по развитости; его начитанность изумляла меня».

В январе 1838 года Федор успешно сдал экзамены и был зачислен в училище. Предполагалось, что учеба будет за казенный счет, а на самом деле пришлось богатому дяде А.АКуманину внести в кассу 950 рублей ассигнациями. Брата не прошел по баллам и отправился в Ревель для учебы в инженерную команду.

Об учебе Федор писал отцу: «… нам дают уроки фехтования, танцев, пения, в которых никто не смеет не участвовать. Наконец, ставят в караул, и в этом проходит все время».

Сокурсник Трутовский, впоследствии известный художник, писал: «… во всем училище не было воспитанника, который бы так мало подходил к военной выправке, как Ф.М.Достоевский… Мундир сидел неловко, а ранец, кивер, ружье все это казалось какими-то веригами… Нравственно он так же отличался от всех своих более или менее легкомысленных товарищей. Всегда сосредоточенный в себе, он в свободное время постоянно задумчиво ходил взад и вперед где-нибудь в стороне, не видя и не слыша, что происходит вокруг него».

Изнуряющие учения, бесконечные парады, смотры на плацу не смогли изгнать из сознания Достоевского романтизма, увлечения Шекспиром, Гюго, Гомером, Бальзаком, Гете… В 1838 году он писал брату Михаилу: «Атмосфера души человека состоит из слияния неба с землею; какое же противозаконное дитя человек; закон душевной природы человека нарушен. Мне кажется мир наш – чистилище духов небесных, отуманенных грешной мыслью…».

Душа учащегося находилась вне рамок казармы, и в возрасте 18 лет он сделал философский вывод: «Человек есть тайна. Её надо разгадать, ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потеряешь время. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Тернистым будет путь Достоевского к разгадке тайны души человеческой.

Среди учащихся было не только имущественное неравенство, но и стремление показать себя, выслужиться, чтобы получить расположение преподавателей, что открывало дорогу к последующим чинам и должностям. Романтику Достоевскому все это казалось чуждым, как и дальнейшее пребывание в ненавистных стенах училища, о чем и поделился в письме с братом Михаилом: «О ужас! Еще год, целый год лишений! Я бы не бесился так, ежели бы не знал, что подлость, одна подлость низложила меня. До сих пор я не знал, что значит оскорбленное самолюбие. Я бы краснел, ежели бы это чувство овладело мною… Хотелось бы раздавить весь мир за один раз».

8 июня 1839 году в возрасте 47-и лет погиб в селе Даровом отец - Михаил Андреевич Достоевский. Алкоголь и грубое отношение к крепостным привели к трагической развязке. Андрей вспоминал последний эпизод из жизни отца, который: «… вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них более дерзкий, ответил на этот крик сильной грубостью и вслед за этим, убоявшись последствий этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему». И с этими возгласами крестьяне числом 15 человек накинулись на отца и в одно мгновение, конечно, покончили с ним».

Чтобы замять дело о смерти помещика, община дала взятку чиновникам, проводившим расследование, и они заключили, что М.А.Достоевский умер от апоплексического удара. Похороны состоялись на церковном погосте села Моногарово. Андрей Михайлович, позже посетив захоронение, отметил в дневнике: «Отец похоронен в церковной ограде. На могиле его лежит камень без всякой надписи, и могила окружена деревянною решеткою, довольно ветхою. Надо будет озаботиться возобновить ограду». Руки, однако, не дошли…

Опеку над младшими братьями и сестрами взяли на себя купцы Куманины, а над имуществом - муж Веры Михайловны – Петр Андреевич Карпенин.

Гибель отца отразилась на характере и без того замкнутого восемнадцатилетнего Федора. Доктор Яновский писал: «Федора Михайловича именно в детстве постигло то мрачное и тяжелое, что никогда не проходит безнаказанно в летах зрелого возраста и что кладет в человеке складку того характера, которая ведет к нервным болезням и, следовательно, и к падучей, и к той угрюмости, скрытности и подозрительности, на которую обыкновенно указывают, как и на борьбу с нуждой, хотя таковой, по крайней мере, в ужасающей степени и нет». Эти черты характера пройдут через всю жизнь Федора Михайловича Достоевского и отразятся во многих его произведениях.

Однообразие угнетало Достоевского, тем более считал, что среди учащихся нет ему равных по духу и настроению. Отдушиной в одиночестве была дружба с Иваном Николаевичем Шидловским, с которым познакомился еще в пансионе Костомарова. Шидловский был на пять лет старше Федора и имел диплом об окончании Харьковского университета. Обоюдная любовь к Пушкину сблизила их. Стихи друга, покрытые туманным флером, рассуждения о Шиллере о сути человека, будто бы тело его напоминает кувшин, готовый разбиться от легкого удара судьбы, приводили Федора в восторг. Он писал брату в Ревель в 1840 году: «Ежели бы ты видел его (Шидловского) прошлый год… передо мной было прекрасное, возвышенное создание, правильный очерк человека… Часто мы с ним просиживаем вечера, толкуя Бог знает о чем… мы разговаривали о Гомере, Шекспире, Шиллере, Гофмане… Знакомство с Шидловским подарило меня столькими часами лучшей жизни». Несмотря на восторженность и общность мыслей и стремлений, друзья вскоре расстались навсегда.

Еще одним светлым мгновением в сером периоде учебы стала дружба Достоевского с однокашником Иваном Бережецким, таким же одержимым в вопросах литературы, но и эта дружба оказалась не прочной.

Больше близких друзей Федор не имел, и продолжал, кроме главных предметов, заниматься самообразованием. Воспитатель училища Савельев был такого мнения о Достоевском: «Задумчивый, скорее угрюмый, можно сказать замкнутый, он редко сходился с кем-нибудь из товарищей. Любимым местом его занятий была амбразура окна в угловой спальне роты… случалось нередко, что он не замечал ничего, что кругом него делалось; в известные установленные часы товарищи его строились к ужину, проходили по круглой камере в столовую, потом с шумом проходили в рекреационный зал… Достоевский только тогда убирал в столик свои книги и тетради, когда проходивший по спальням барабанщик, бивший вечерю зарю, принуждал прекратить свои занятия…». Нередко он работал при свече и ночью.

Достоевский мечтал о времени, когда вздохнет воздухом свободы и займется делом, которого требует душа. «Как грустна бывает жизнь моя, когда человек, сознавая в себе силы необъятные, видит, что они не истрачены в деятельности ложной и несоответственной для природы своей… О, брат! милый брат! Скорее к пристани, скорее на свободу! Свобода и призвание дело великое…», -  писал он брату Михаилу.

Для сдачи офицерского экзамена из Ревеля приехал Михаил, радостно встретились братья. Как-то к ним зашел будущим лекарь Александр Егорович Ризенкампф. Федор в этот вечер с вдохновением прочитал отрывки из своих драм: «Марии Стюарт», «Борис Годунов» и «Жида Янкеля». К сожалению, тексты их не дошли до наших дней.

5 августа 1841 года Ф.Достоевского перевели в инженеры - прапорщики со свободным проживанием, но с продолжением учебы в офицерском классе. Вместе с одноклассником А.Тотлебеным сняли квартиру на Караванной улице. Спустя время Достоевский съехал на Владимирскую к А.Е.Ризенкампфу и поступил на службу чертежником в инженерный департамент. Александр Егорович так описал внешность друга: «Довольно кругленький, светлый блондин с лицом округленным и слегка вздернутым носом. Светло-каштановые волосы были коротко острижены, под высоким лбом и редкими бровями скрывались небольшие довольно глубоко лежащие серые глаза; щеки были бледные с веснушками; цвет лица был болезненный, землистый, губы толстоватые… Он любил поэзию страстно, но писал только прозою… мысли в его голове родились подобно брызгам в водовороте…».

Свободное время от занятий на офицерский чин Достоевский тратил на чтение, посещение библиотек, читальных залов. Жалование и 5000 рублей ассигнациями в год, и, получаемая от опекуна Карпенина доля с имения, были достаточными, чтобы позволить Федору Михайловичу жить широко: театры, клубы, рестораны, приемы товарищей, игра в бильярд, карты с проигрышем больших сумм денег.

Младший брат Андрей, студент училища гражданских инженеров, сохранил записки Федора с просьбами о помощи. «1-я в 1842 году: «Брат! Если ты получил деньги, то ради бога пришли мне рублей 5 или хоть целковый. У меня уже 3 дня нет дров, а я сижу без копейки…».

По-молодости и многообразия желаний Федор Михайлович не мог определить жанр для серьезного занятия литературой и брался то за написание драм, то за переводы. В 1843 году в Петербург приехал любимый Достоевским еще с юношеских времен французский романист Бальзак. Воспользовавшись случаем, Федор Михайлович перевел его роман «Евгения Гранде» на русский язык, и надо сказать, успешно. Это была первая литературная работа начинающего писателя. За работой он одновременно изучал технику и стилистику маститого писателя, что явилось толчком задуматься о написании своего чего-то весомого.

Оказавшись в безвыходном положении из-за долгов, Достоевский в феврале 1844 года отказался от наследственных прав в пользу единовременной выплаты, и 19 октября подал прошение об отставке с должности чертежника, приведя увольнением в недоумение брата, уверяя его: «Насчет моей жизни не беспокойся. Кусок хлеба я найду скоро. Я буду адски работать. Теперь я свободен». Но все оказалось сложнее. Работы нет, долги одолевали, а опекун, зная, на что тратятся деньги, не торопился с высылкой. Федор Михайлович в письмах умолял Карпенина и изображал себя голодным, нищим, то грозил судом, за не исполненное обязательство. Для брата Андрея опекун: «… был добрейший из добрейших людей, не просто добрым, а евангельски добрым человеком».

В 1842 году Ф. Достоевский в чине подпоручика закончил учебу в Инженерном училище и снял квартиру на Владимирской улице, а летом следующего года уехал в Ревель. Михаила поразил землистый цвет лица, хриплый голос и постоянный сухой кашель, говорящие о глубокой простуде брата.

Осенью 1844 года с писателем Д.В.Григоровичем Достоевский снял новую квартиру и начал одержимо работать над романом «Бедные люди», но подводило здоровье. Григорович заметил: «Усиленная работа и упорное сидение дома крайне вредно действовало на его здоровье… Несколько раз во время наших редких прогулок с ним случались припадки… После таких припадков наступало обыкновенно угнетенное состояние духа, продолжавшееся дня два или три».

К болезни прибавились долги по векселям. Оставалась единственная надежда на роман, который поможет избавиться от кредиторов. Об этом дал знать брату: «Дело в том, что я все это хочу выкупить романом. Если мое дело не удастся, я, может быть, повешусь».

Глава 2

Преображение

Наверное, у каждого человека в жизни бывают озарения, в корне меняющие жизнь. Такое случилось и с Достоевским. В январе 1845 года, прогуливаясь вдоль Невы: «Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как-будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый… Я полагаю, что с этой именно минуты началось мое существование… и замерещелась мне тогда другая история, в каких-то темных углах, какое-то титулярное сердце, честное и чистое… а вместе с ним какая-то девчонка, оскорбленная и грустная, и глубоко разорвала мне сердце вся их история». Так произошло преображение Федора Михайловича в писателя, а «Бедные люди», стали его первым романом, своеобразным Рубиконом, на одном берегу которого остался романтизм и многие литературные увлечения, а на другом его ждала суровая правда жизни и гоголевская тема постижения души «маленького человека», которая станет основной в дальнейшем творчестве.

Федор Михайлович сообщил брату Михаилу в Ревель: «У меня есть надежда. Я кончаю роман в объеме «Евгения Гранде». Роман довольно оригинальный. Я его уже переписываю… Отдал в «Отечественные записки». Я моей работой доволен. Получу, может быть, рублей 400, вот и все надежды мои».

По совету Григоровича Достоевский отнес работу Некрасову, а тот, передал ее Белинскому, который захотел ближе познакомиться с сочинителем и при встрече восторженно сказал: «Вам правда открыта и возвещена, как художнику досталась, как дар, цените же Ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем». В этом Виссарион Григорьевич не ошибся, увидев в молодом человеке писателя, которому дано свыше раскрыть тайну души человеческой.

Окрыленный похвалой Достоевский записал: «… всем существом своим ощутил, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я не предполагал тогда даже в самых страстных мечтаниях своих». Завязалась дружба с критиком. «…Я бываю весьма часто у Белинского, он ко мне донельзя расположен и серьезно видит во мне доказательства перед публикою и оправдание мнений своих», - из переписки с братом Михаилом.

15 января 1846 года в «Петербургском сборнике» вышли «Бедные люди», а через две недели в «Отечественных записках» - «Двойник».

Белинский ввел Федора в кружок «Отечественных записок», среди которого были князья, графы и помещик И.С.Тургенев. По этому поводу молодой литератор не без похвалы сообщил брату Михаилу: «Я познакомился с бездной народа, самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением, а граф Сологуб рвет на себе волосы от отчаяния… На днях воротился из Парижа поэт И.С.Тургенев (ты, верно, слыхал) и с первого взгляда привязался ко мне такою привязанностью, такою дружбой, что Белинский объясняет ее тем, что Тургенев влюбился в меня…».

Федор Михайлович явно преувеличивал свое обаяние, как и любовь к жене Панаева – Авдотье, которая вспоминала: «С первого взгляда на Достоевского видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно подергивались. По молодости и нервности он не умел владеть собой и слишком ясно высказывал свое авторское самолюбие и высокое  мнение о своем писательском таланте».

Граф Сологуб так описал свою встречу с Достоевским: «Я нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных Петербурга улиц, кажется на Песках, молодого человека, бледного и болезненного на вид… Он сконфузился, смешался и подал мне единственное кресло. Я тотчас увидел, что это – натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная…».

Писательство – изнурительная работа. Отдохнуть Федор Михайлович поехал в Ревель и, возвратившись в город блестящего дебюта, написал в состоянии меланхолии Михаилу: «Как грустно мне было въезжать в Петербург. Мне Петербург и будущая жизнь петербургская показались такими страшными, безлюдными, безотрадными, а необходимость такою суровою, что если бы моя жизнь прекратилась в эту минуту, то я, кажется, с радостью бы умер».

На выход «Бедных людей» и «Двойника» Белинский в «Отечественных записках» откликнулся статьей, содержащей похвалу и критику. В частности, Виссарион Григорьевич писал: «Итак, герой романа сумасшедший. Мысль смешная и выполненная автором с удивительным мастерством… между тем, почти общий голос петербургских читателей решил, что этот роман несколько растянут и оттого ужасно скучен, из чего-де следует, что об авторе напрасно прокричали…».

Слова были восприняты с обидой, и в тоже время с самокритикой: «Все это гадко и мучительно, свои, наши, Белинский и все недовольны за Голядкина (главный герой повествования). Первое впечатление было безотчетный восторг, говор, шум, толки. Второе – … что же касается до меня, то я даже на некоторое мгновение впал в уныние. У меня есть ужасный порок – неограниченное самолюбие и честолюбие. Идея о том, что я обманул ожидания и испортил вещь, которая могла бы быть великим делом, убивает меня. Мне Голядкин опротивел. Многое в нем написано наскоро и утомительно. Рядом с блистательными страницами есть скверность, дрянь, из души воротит, читать не хочется, и я заболел от горя…. Первенство остается за мною покамест, и надеюсь навсегда», - из письма брату Михаилу.

Другой критик, В.Майков, высказался иначе по поводу первого произведения Достоевского: «… современное поколение читателей обрело возможность увидеть анатомию человеческой души, а изображение внутреннего мира человека – одна из важнейших потребностей эпохи».

От падучей, которой страдал Достоевский, душа стала ранимой, бурно отзываясь на каждое слово, на каждый «недобрый» взгляд, на которые здоровый человек бы внимание не обратил. Болезнь наложила отпечаток и на изложение мыслей, которые вязли в излишних рассуждениях, деталях. Однако это не лишало написанного драматизма и тонкого понимания психологии героев. Анализ собственных болезненных ощущений, переживаний он мастерски вплетал в свои произведения, делая их почти автобиографическими. Метафизика явно присутствовала в их характерах и переживаниях. Именно в поисках поступков, не поддающихся логическому осмыслению, будет проходить жизнь: Свидригайлова, Ставрогина, Вексимова, Ивана Карамазова.

Болезнь отражалась и на характере Федора Михайловича. Давая себе отчет в одном из писем брату летом 1846 года писал: «… у меня такой скверный, отталкивающий характер… Иногда, когда сердце мое плавает в любви, не добьешься от меня ласкового слова, мои нервы не повинуются мне в эти минуты. Я смешон и гадок, и вечно посему страдаю от несправедливого заключения обо мне. Говорят, что я черств и без сердца».

Доктор С.Д.Яновский оставил анатомо-психологическую запись о Достоевском: «… голову имел пропорциальную, но лоб чрезвычайно развитый, с особенно выдающимися лобными возвышениями, глаза небольшие, светло-серые и чрезвычайно живые, губы тонкие и постоянно сжатые, придававшие всему лицу выражение какой-то сосредоточенной доброты и ласки… Одет он был чисто и, можно сказать, изящно».

В 1846 году былые хорошие отношения с «Современником» перешли в ссору. Поводом стала передача Достоевским новой повести «Господин Прохарчин» в «Отечественные записки». Брату Федор Михайлович написал в ноябре 1846 года: «…Я имел неприятность окончательно поссориться с «Современником» в лице Некрасова… Теперь они выпускают, что я заражен самолюбием и, возмечтал о себе… Что же касается до Белинского, то это такой слабый человек, что даже в литературных мнениях у него пять пятниц на недели».

Гиперболизация собственного Я создала определенный вакуум вокруг Достоевского. Панаева вспоминала: «С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их и по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах. Особенно на это был мастер Тургенев, он нарочно втягивал в разговор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищался с азартом. У Достоевского явилась страшная подозрительность. Он заподозрил всех в зависти к своему таланту… Он уже приходил к нам с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить на завистников всю желчь, душившую его».

Иное отношение сложилась у опального с литераторами братьями Бекетовыми и поэтом Аполлоном Майковым, дружба с которым прошла через всю жизнь Федора Михайловича. Новые друзья помогли Достоевскому взглянуть на себя: «… вот уже третий год литературного поприща. Я, как в чаду. Не вижу жизни, некогда опомниться… Хочется установиться. Сделали они мне известность сомнительную, и я не знаю, до которых пор пойдет этот ад. Тут бедность, срочная работа, - кабы покой!».

Последующие два года были трудными для Достоевского. Из-под пера ничего существенного не вышло. Жил в долг, и оттого жаловался брату на службу у редактора А.А.Краевского в «Отечественных записках»: «Беда работать поденщиком! Погубишь все, и талант, и юность, и надежду, омерзеет работа, и сделаешься, наконец, пачкуном, а не писателем».

С апреля 1847 года Достоевский перешел в фельетонисты газеты «Петербургские летописи». Работа помогла выйти на новую творческую тему – мечтательство, начало которому стала повесть «Хозяйка», напечатанная в «Отечественных записках» в 1847 году. Белинский раскритиковал повесть, да и сам автор находил её вымученной, торопливой.

Нелестно отозвался Виссарион Григорьевич о Достоевском и в письме к Анненкову: «…Достоевский написал повесть «Хозяйка» - ерунда страшная… каждое его новое произведение – падение. В провинции его терпеть не могут, а в столице отзываются враждебно даже о «Бедных людях». Я трепещу при мысли перечитать их… Надулись же мы, друг мой, с Достоевским – гением…»

Трудно было 26-летенему писателю под обстрелом не только некоторых собратьев по перу, но и читателей, в большинстве своем не желающих тратить умственную энергию на чтение серьезных книг, им подавай легкие, на которые особого ума не требовалось. Однако Достоевский не сдался, а неуклонно двигался своим путем к разгадке тайны души человеческой. Идея написать большой роман давно владела им. Урывками была написана «Неточка Незванова», которая появилась в «Отечественных записках» в 1849году. Как говорили современники – это был «первый опыт психологического романа», причем – удачного.

Глава 3

Путь на эшафот

Политические взгляды из ничего не возникают, на все есть первопричина. Юношеские годы Федора Михайловича были наполнены отзвуками восстания дворян в декабре 1825 года на Сенатской площади Петербурга и идеями утопистов – социалистов. Расправившись с восставшими, император Николай I старался не допустить распространение свободомыслия в России, но жесткие законы не могли противостоять законам развития человеческого общества. Передовая молодежь овладевала ими.

Дружба с В.Г. Белинским сформировала мировоззрение молодого Достоевского. Критик говорил: «Я весь в идее гражданской доблести… Во мне развилась какая-то дикая, бешенная фантастическая любовь к свободе и независимости человеческой личности… Настало для России время развиваться самобытно, из самой себя, пора нам перестать восхищаться европейским потому только, что оно не азиатское… Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении… Мы… выдержали с честью не один суровый экзамен судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали спасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово».

Это импонировало Достоевскому, и он был согласен с тем, что не праздные мечтатели способны изменить существующую в России жизнь, а деятельные, радеющие за честь Отечества. Федор Михайлович по этому поводу писал в газете «С, - Петербургские ведомости» в июле 1847 года: «… все хотят серьезного занятия, многие с жарким желанием сделать добро, принести пользу и начинают уже мало - помалу понимать, что счастье не в том, чтобы иметь социальную возможность сидеть сложа руки и разве для разнообразия побогатырствовать, коль выпадет случай, а в вечной неутомимой деятельности и в развитии на практике всех наших наклонностей и способностей… Говорят, что мы, русские, как-то от природы ленивы… Полно, правда ли? И по каким опытам оправдывается это незавидное национальное свойство наше? Но… многие ли нашли свою деятельность?... А бездеятельность и рождает мечтательность, и человек делается, наконец, не человеком, а каким-то странным существом среднего рода – мечтателем».

В «Дневнике писателя» за 1873 год Федор Михайлович писал о Белинском: « В новые нравственные основы социализма он верил до безумия… Но, как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начаться с атеизма… ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы нынешней науке и при нынешних двигателей человечества… В последний год его жизни я уже не ходил к нему. Он меня не взлюбил: но я страстно принял тогда все его учение». Через год снова запись в «Дневнике»: «Все эти убеждения о безнравственности самых оснований (христианства) современного общества, о безнравственности и религии, семейства; о безнравственности права собственности; все эти идеи об уничтожении национальностей во имя всеобщего братства людей… все это были такие влияния, которых мы преодолеть не могли и которые захватывали, напротив, наши сердца, во имя какого-то великодушия».

Достоевский считал: «Главный вопрос, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, - существование божие… оставалась однако, сияющая личность самого Христа, с которою всего труднее было бороться».

Достоевский было солидарен и с А.И. Герценом в вопросе засилья во власти немцев. Александр Иванович говорил: «В немецких офицерах и чиновниках правительство русское находит именно то, что ему нужно: правильность и бесстрастность машины, прибавьте полное равнодушие к участи управляемых, глубочайшее презрение к народу, полное незнание национального характера – и вы поймете, почему народ ненавидит немцев и почему наше правительство так любит их».

Позже, познав горечь острога и другие ограничения властей, Достоевский написал: «Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма… казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до Парижской революции 48-го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей. Я уже в 46-м году был посвящен во всю правду этого грядущего, «обновленного мира» и во всю святость коммунистического общества еще Белинский… в то горячее время, среди захватывающих душу учений и потрясающих тогдашних европейских событий…».

Весной 1846 года за просмотром газет в кондитерской Вольфа и Беранже в Петербурге поэт Плещеев познакомил Достоевского с двадцатипятилетним кандидатом права Михаилом Васильевичем Буташевич – Петрашевским, служившим переводчиком в департаменте иностранных дел. Новый знакомый слыл в городе за оригинала, был начитанным, философски подкованными, и находился в курсе литературных новинок. Читал и «Бедных людей».

Вначале дружба ограничивалась чтением книг христианско – социалистического содержания из библиотеки Петрашевского. Потом Федор Михайлович стал активным посетителем «пятниц» нового знакомого и кружка, в который входили увлеченные идеями социализма А.П.Милюков, К.И.Тимковский, Дебу, Д.Ахшарумов и др. На одном из вечеров в честь утописта – социалиста Фурье 7 апреля 1849 года Д.Ахшарумов произнес речь с такими словами: «И вот нашлись люди с горячей любовью ко всем людям, к целому человечеству, а также к Богу, который посвятил всю свою жизнь на то, чтобы найти такое устройство общества, где все были бы богаты, счастливы и довольны… где не было бы ни слез, ни преступлений…».

Зачитал письмо Белинского к Гоголю и Достоевский, в нем, в частности говорилось: «Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, а в успехах цивилизации, п… Продолжение »