НЕУГАСИМАЯ ЗВЕЗДА ПОЭЗИИ А. ФЕТА

    "Не могут люди вечно жить,

Но счастлив тот, чье будут помнить имя". Алишер Навои

1

Пожалуй, нет такого русского поэта, рождение которого не вызывало бы и не вызывает повышенного интереса, как Афанасия Афанасьевича Фета. На это счет существовало много предположений, да и в наше время они имеют место быть. Я придерживаюсь общепризнанной версии.

В начале 1820 года сорокачетырехлетний русский дворянин, отставной ротмистр, Афанасий Неофитович Шеншин приехал в германский Дармштадт поправить здоровье. В гостиницах места не нашлось, посоветовали снять комнату у Карла Беккера. Кроме хозяина в доме проживала его дочь Шарлотта с малолетней Каролиной и мужем - чиновником Иоганном-Петром-Карлом-Вильгельмом Фётом. Дружное семейство ожидало рождение следующего ребенка.

Время шло, здоровье отставного ротмистра шло на поправку, а вместе с этим возникло и выросло чувство к Шарлоте. Та, несмотря на замужество, ответила русскому постояльцу взаимностью. Сговорившись, они бежали в Россию в его имение Новоселки Орловской губернии. Возмущенный поступком дочери, Карл Беккер 7 ноября 1820 года писал Шеншину: "Употреблением ужаснейших и непонятнейших средств прельщения лишена она рассудка и до того доведена, что без предварительного развода оставила своего обожаемого мужа Фёта и горячо любимого дитя…"

23 октября или ноября, а, может быть, 29 декабря 1820 года Шарлотта родила мальчика, которого крестили по-православному, нарекли Афанасием и дали фамилию – Шеншин, что и было записано местным священником в метрической книге. Через два года после рождения сына Афанасий Неофитович и Шарлотта Фёт обвенчались. Теперь ее стали звать Елизаветой Петровной. После Афанасия она родила еще четырех детей: Любовь, Василия, Надежду и Петра, получившие фамилию отца и дворянское звание.

Иоганн Фёт, видя, что жена не собирается возвращаться к нему, женился вторично. Прожив с новой супругой шесть лет, скончался.

Узнав об этом, Афанасий Шеншин потребовал от брата Шарлоты деньги на содержание приемного ребенка, заявив в письме: "Очень мне удивительно, что Фёт в завещании забыл и не признал своего сына. Человек может ошибиться, но отрицать законы природы – очень большая ошибка".

Получил ли Шеншин деньги не известно, но волнения, связанные с рождением Афанасия, пока затихли.

Дети росли. Требовались немалые деньги на их образование. Шеншин ими не располагал, поэтому пользовался малограмотными семинаристами. Афанасий учился плохо. "Если бы я, - вспоминал он в зрелые годы, - обладал и первоклассной памятью, то ничему бы не мог научиться при способе обучения, про которое можно сказать только стихом Энеиды: "Несказанную скорбь обновлять мне велишь ты, царица".

До четырнадцати лет Афанасий носил фамилию Шеншин, а затем лишился ее. Кто-то из "доброжелателей" написал донос в орловское губернское управление, что он не имеет право носить эту фамилию, как и быть наследником Афанасия Неофитовича. Началось расследование. Чиновники установили, что священник, крестивший новорожденного, записал его на фамилию Шеншин "по уважению, оказываемому в оном доме". Епархиальные власти постановили, что "означенного Афанасия сыном г. ротмистра Шеншина признать не можно". Таким образом, подросток оказался без фамилии, а чтобы ее дать, Шеншин обратился к дармштадским родственникам Фёта, с просьбой признать Афанасия сыном Иоганна Фёта. 21 января 1853 года в Орловское губернское управление поступило уведомление, в котором говорилось, что "… нет сомнения, что упомянутый Афанасий имеет происхождение от родителей его асессора Иоганна Петра Карла Вильгельма Фёт и его бывшей жены Шарлоты Фёт". Так будущий поэт России, Афанасий Афанасьевич, стал Фётом. По законам Российской империи он не имел права на дворянство и называться русским, а мог лишь подписываться: "К сему иностранец Афанасий Фёт руку приложил". Со временем фамилия Фёт трансформируется в Фет.

Юноша еще не достиг пятнадцати лет, но родитель посчитал нужным отвезти его в пансион Крюммера в Лифляндии (местечко Выру в Эстонии), в котором преподавали и учились немцы, плохо говорящие по-русски. Правда, русский язык, наряду с немецким, был обязательным в этом заведении. Ведущими дисциплинами считалась математика и латынь.

С программой Афанасий справлялся легко. Когда наступали каникулы, учеников разбирали по домам, лишь он оставался за ненавистными стенами. С горечью потом вспоминал: "Оставался один в громадной пустой школе и пустом для меня городе. Я слонялся бесцельно каждый день, напоминая более всего собаку, потерявшую хозяина". На такое резкое суждение у ученика были основания - это: унижения, связанные с фамилией, бедность, унаследованный от матери заносчивый характер с выраженными элементами меланхолии, скепсиса, неверия в искренность, добро, бескорыстие и правдивость окружающих.

2

Через три года учебы у Крюммера, Афанасия определили в московский пансион профессора Погодина. Проучившись полгода, в 1838 году юноша успешно сдал экзамены на словесное отделение философского факультета Московского университета. В то время многие студенты увлекалась философско-религиозными и социалистическими идеями, но это не коснулось Фета, поскольку все цело отдался поэзии. Причем, в сознании он четко провел грань между "поэтом" и "человеком". "Поэт" в его понятии – это высшее творческое озарение, а "человек" – явление социальное.

Я.Полонский, сокурсник, в будущем видный поэт, вспоминая студенческие годы, рассказывал о неистощимой фантазии Афанасия для тем своих стихов: "Юный Фет, бывало, говорил мне: "К чему искать сюжеты для стихов; сюжеты эти на каждом шагу, - брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты".

Фет не проявлял должного рвения к учебе. Из-за пропуска занятий был вынужден проучиться в университете на два года больше остальных. "Вместо того, - так он обосновал затянувшуюся учебу, - чтобы ревностно ходить на лекции, я почти ежедневно писал новые стихи". Профессор Погодин заинтересовался творчеством студента и в декабре 1838 года он показал тетрадь его ранних стихотворений Н.В.Гоголю. Прочитав, тот заключил: "Это несомненное дарование".

В силу замкнутого характера Афанасий трудно сходился с однокурсниками. Однако крепкая дружба связала его с Апполоном Григорьевым, незаконным сыном своего отца, но не обоюдная обида на отцов сблизила юношей, а увлечение поэзией. Фет писал: "Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиваться всюду, где она нам представлялась". Григорьев, ценя дружбу с Фетом, отметил в 1844 году: "Я и он – мы можем смело и гордо сознаться самим в себе, что никогда родные братья не любили так друг друга".

Фет был целеустремленным человеком и, раз поставленной цели, старался достичь. В письме к И.Введенскому в ноябре 1840 года писал: "… Теперь мечты о литературной деятельности проникли и заняли все мое существо, иначе бы мне пришлось худо".

Девятнадцатилетний сочинитель начал литературный путь с выпуска книжки стихов под названием "Лирический пантеон", подписав "А.Ф.". Несмотря на то, что стихи большей частью подражали античному слогу и содержанию, к которым примешивались разочарования в собственной жизни, тем не менее, сборник выделялся среди подобных ему книг лиричностью, одухотворенностью и правдивостью чувств автора.

В залитом сиянии лампады полусонной

И отворяя окно в мой садик благовонный,

То прохлаждаемый, то в сладостном жару,

Следил я легкую кудрей игру:

Дыханьем полуночи их тихо волновало

И с милого чела красиво отдувало…

Рецензент журнала "Современник" отметил, что у молодого автора "много недозрелого, неопытного: многое, что задумано верно, но не нашло себе верного отзвука; иное неполно, другому недостает ровного колорита, а кое-что даже вовсе бесцветно". Общий вывод свелся к следующему: "… г. "А.Ф." целою головою выше наших дюженных стиходелателей". К этому критик Белинский добавил: "А. Ф. много обещает".

Прежние попытки Фета устроить стихи в журналы оказались неудачными. После отзыва "Современника" в 1841 года журнал "Москвитянин", издаваемый Погодиным и Шевыревым, напечатал его стихи, а со средины следующего года он стал постоянным сотрудником журнала "Отечественные записки". Это большая удача для начинающего стихотворца! За последующие два года эти журналы напечатали 85 его стихотворений! Белинский по этому поводу заметил: "Из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет".

Фет надеялся, что такая популярность обеспечит ему славу, материальную независимость и дворянское звание. Это оказалось заблуждением.

40 – 50 годы 19 века пришлись на упадок в русской поэзии. После гибели Пушкина, Лермонтова, ушедших за ними поэтов Полежаева, А.Одоевского, Дениса Давыдова, Баратынского, Языкова и др., читающая публика, критики, издатели, утратили интерес к поэзии, а ведущие литературные журналы вообще перестали печатать стихи.

Умами читателей завладели: Тургенев, Герцен, Достоевский, Гончаров, Лев Толстой, Григорович и др., выходцы из "Натуральной школы" В.Белинского. В своих произведениях они, так или иначе, касались социальных проблем русского общества, раскрывая его "физиологию".

Поддался поэтическому упадку и А.Фет. Если в 1844 году напечатали его десять стихотворений и тринадцать переводов од Горация, то в следующем году всего 5 стихотворений. В последующие два года он вовсе не печатался. В 1851 вышло одно стихотворение, а в 1852 – два. Таким образом, Фет оказался в тупике; поэзия не стала опорой в жизни и способом вернуть дворянство. К тому же, умерший брат отца, Петр Неофитович Шеншин, не оставил ему обещанного наследства. Однако желание занять должное место в обществе, не оставило честолюбивого поэта.

3

Имея университетское образование, Фет решил сделать карьеру на военном поприще, надеясь дослужиться до офицерского чина, дающего право на потомственное дворянство. В апреле 1845 года он определился унтер-офицером в Кирасирский полк, расквартированный в Крылове Херсонской губернии. Через год Афанасий Афанасьевич получил желанный чин, но по иронии судьбы, император Николай I подписал указ, по которому потомственное дворянство приравнивалось к чину майора, а до него Фету служить и служить.

Видя усердие молодого офицера, начальство полка откомандировало его в штаб корпуса. Через год там освободилась должность адъютанта, на которую рассчитывал Фет. Расчет не оправдался. Разочарованный, обиженный, несостоявшийся адъютант подал прошение о возвращении в свой полк.

Потянулись восемь лет беспросветной службы и душевного одиночества. Среди офицеров и провинциальных помещиков Афанасий Афанасьевич не встретил людей мало-мальски заинтересованных в его поэтическом таланте. Отчаянно звучат строки: "Никого кругом – и толчется около меня люд, который, пророни я одно только слово, осмеяли бы это слово".

Несмотря на далеко не поэтическую атмосферу, офицер продолжал писать стихи. Позже он напишет Л.Толстому: "Помню время и чувство, что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку – и она взорвет пробку". В 1847 году Фет составил из вновь написанных стихов сборник, представя его цензору. Тот дал добро, но издатель не нашелся. Через три года малым тиражом стихи вышли частным порядком. Автор писал С.П.Шевыреву: "Я удивляюсь одному, как при всех затруднениях, который представляет мне литературный мир, я до сих пор не отказался от низкопоклонничества перед музами и Апполоном".

1853 год оказался удачным для Афанасия Афанасьевича. Его перевели в лейб-гвардии "его императорского высочества цесаревича полк", расположенный в Новгородской губернии, который на маневры выезжал под Петербург. Этим воспользовался Фет. В свободное от службы время он посещал петербургские литературные салоны, кружки, редакции.

К этому времени читающее общество, как бы, очнулось от летаргии забвения поэзии и потребовало стихов. Этому способствовал журнал "Современник" и его сотрудники: Некрасов, Панаев, Тургенев, Л.Толстой, Гончаров и др. писатели и поэты, с которыми быстро подружился Фет. Особая дружба связывала его с И.С.Тургеневым. Редкое стихотворение, написанное Фетом, не ложилось бы на стол Ивана Сергеевича для проверки. Писатель высоко ценил лирику друга. В 1855 году писал ему: "Что Вы мне пишите о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его".

Я пришел к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой,

Каждой птицей встрепенулся

И весенней полон жаждой…

В 1856 году Тургенев, Некрасов, Дружинин и Л.Толстой подготовили к изданию сборник стихов Афанасия Афанасьевича. Автор дал свою оценку книге: "… издание из-под редакции Тургенева вышло настолько же очищенным, настолько и изувеченным". Однако любители поэзии и критики одобрили сборник, подняв тем самым рамку популярности автора. Его стали печатать ведущие журналы России того времени: "Современник", "Отечественные записки", "Библиотека для чтения", "Русский вестник" и др. Некрасов отмечал: "Смело можно сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет. Из этого не следует, чтобы равняли г. Фета с Пушкиным; но мы положительно утверждаем, что г. Фет в доступной ему области поэзии такой же господин, как Пушкин в своей, более обширной и многосторонней области".

Солидные гонорары не заставили ждать Фета. Чтобы увеличить их количество, он, под видом новых стихов, отдавал редакторам и не совершенные, что вызывало недовольство издателей. Так, Дружинин писал Л.Толстому: "Сам Фет прелестен, но стоит на опасной дороге, скаредность его одолела. Он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещаний, сбывает по темным редакциям самые из бракованных своих стихотворений…" Доходило до того, что Некрасов угрожал Фету вырезать его стихи из книжек из-за "неслыханной цены" требуемого гонорара.

4

Фет был известен не только как поэт, но и переводчик стихотворений с немецкого, французского, английского, польского и латыни, а также писал и печатал статьи, очерки, рассказы, поэмы, причем, по его выражению, они не содержали "эпической жилки".

Литературная популярность не способствовали продвижению Фета к чину ротмистра, дающего право на потомственное дворянство. И на этот раз произошла осечка; Александр II своим указом увеличил ценз на получение дворянства до полковника. Чувствуя, что в обозримом будущем этого не достичь, Афанасий Афанасьевич решил уйти из армии. Взяв годичный отпуск, отправился путешествовать по Германии, Франции и Италии.

Возвратившись в 1858 году, он получил отставку и поселился в Москве. Литература стала основным занятием Фета. Его стихи в этот период были насыщены ароматами природы, чувствами и переживаниями.

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной… я дрожу,

И тебя не встревожу ничуть,

Я тебе ничего не скажу. 

Критик В.П.Боткин в одной из статей говорил о Фете: "Поэт, под одеждою временного, имеет в виду вечные свойства души человеческой. И тем всегда глубже и прочнее действие поэтического произведения, чем независимее оно от временных, и, следовательно, скоропроходящих интересов".

Затрагивая темы любви, состояния природы, собственных переживаний и ощущений, Фет не касался социально-политических проблем, а придерживался позиций "чистого искусства". Это давало повод для упреков со стороны революционных демократов: Некрасова, Добролюбова, Чернышевского и др.

По идейным соображениям "Современник", "Русское слово" и "Русский вестник" перестал печатать Фета, но это не означало отрицание его таланта. Н.Г.Чернышевский в своих высказываниях и статьях не раз подчеркивал изящество лирики Фета. В 1863 году, будучи узником Петропавловской крепости, в черновике романа "Повесть в повести" он поставил Фета на второе место по значимости поэзии после Некрасова. "Могу сказать мое мнение, - говорилось в черновике, - г. Фет – не Гете, далеко не Лермонтов; но после одного из нынешних наших поэтов, он даровитейший из нынешних наших поэтов. У него много пьес, очень милых. Кто не любит его, тот не имеет поэтического чувства".

На волне критики Фета, спустя время, Чернышевский иначе отзовется о его пьесах "очень милых": "… Только все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если бы выучилась писать стихи, - везде речь идет лишь о впечатлениях и желаниях, существующих у лошади, как у человека. Я знавал Фета, он положительный идиот: идиот, каких мало на свете. Но с поэтически талантом".

Досталось Фету и от М.Е.Салтыкова-Щедрина, причислившего его к "второстепенным поэтам". В рецензии на собрание его стихов, критик был беспощадным: "Этот мир неопределенных мечтаний и неясных ощущений, мир в котором нет прямого и страстного чувства, а есть только первые стыдливые зачатки его, нет ясной и сформированной мысли, а есть робкий, довольно темный намек на нее, нет живых  и вполне определенных образов, а есть порою привлекательные, но почти всегда бледноватые очертания их. Мысль и чувство являются мгновенною вспышкой, каким-то своенравным капризом, точно так же скоро улегающимися, как и скоро вспыхивающим; желания не имеют определенной цели, да и не желания это совсем, а какие-то тревоги желания. Слабое присутствие сознания составляет отличительный признак этого полудетского миросозерцания".

Многие любители поэзии того времени считали, что в стихах Фета изобилует "непонятность" и "нетрадиционность". В письме к В.И.Штейну поэт писал: "Если у меня есть что-то общее с Горацием и Шопенгауэром, то это беспредельное их презрение к умственной черни на всех сторонах и функциях. Скажу более. Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихотворения: это было бы только доказательством, что они низменны и плохи".

Не пощадили критики и переводы Фета, а проза, из-за "слабости" написанного, вообще не удостаивалась обсуждений. Под таким прессингом поэт растерялся и вновь оказался перед выбором: идти ли дальше дорогой литературы или иным путем?

5

Поэзия Фета, как считали его современники, не носила следов биографии, а едва просматривались намеки на личную жизнь. Это отмечал и Я.Полонский в одном из писем Афанасию Афанасьевичу. "По твоим стихам, - считал корреспондент, - невозможно написать твоей биографии или даже намекнуть на события из твоей жизни, как нельзя по трагедиям Шекспира понять как он жил, как развивался и проч."

Об этом же в письме от 25 марта 1866 года Тургенев писал Фету: "Все Ваши личные, лирические, любовные, особенно страстные стихотворения – слабее прочих: точно Вы их сочинили, и предмета стихов вовсе не существовало".

Друзья ошибались. Говорят, чего не пережил, о том не напишешь. Вернее, написать можно, но в них не будет жизни, страсти, которые сопутствуют настоящему чувству. А они у Фета были.

Еще в студенческие годы Афанасий увлекся девицей Лизой, внешне и внутренне похожей на шекспировскую Офелию. Несмотря на замечание Якова Полонского, что отношения Фета были "романтической и, несомненно, напускной любовью", тем не менее, влюбленный посвятил ей четыре стихотворения. Первое - в 1842 году.

Не здесь ли ты легкою тенью,

Мой гений, мой ангел, мой друг,

Беседуешь тихо со мною

И тихо летаешь вокруг?

И робким даришь вдохновеньем,

И сладкий врачуешь недуг,

И тихим даришь сновиденьем,

Мой гений, мой ангел, мой друг…

Последнее -  спустя четыре года.

Офелия гибла и пела,

И пела, сплетая венки;

С цветами, венками и песнью

На дно опускалась реки.

И многое с песнями канет

Мне в душу на темное дно,

И много мне чувства, и песен,

И слез и мечтаний дано.

Этими посвящениями поэт как бы готовил себя к встрече с Александрой Львовной Бржеской.

Александра Львовна, урожденная Добровольская, родилась 18 марта 1821 года. Красивая, одаренная, со столичным пансионатским образованием она в девятнадцать лет вышла замуж за богатого херсонского помещика Бржеского. На одном из приемов в его доме, Фета представили хозяйке. Они подружились, причем, на многие годы. Как-то Бржеские прислали Фету цветы и ноты. Он был настолько взволнован подарком, что тут же написал стихотворение. Это был сентябрь 1847 года.

Откуда вдруг в смиренный угол мой

Двоякой роскоши избыток,

Прекрасный дар, нежданный и двойной, -

Цветы и песни дивный свиток?

      Мой жадный взор к чертам его приник,

Внемлю живительному звуку,

      И узнаю под бархатом гвоздик

Благоухающую руку.

Перевод Фета на службу под Новгород, не повлиял на отношения с Александрой Львовной. Их переписка длилась почти пятнадцать лет. За это время многое ушло: умер Бржеский, Фет женился, но отношения между Александрой Львовной и Афанасием Афанасьевичем сохранились, и даже больше. Он предложил вдове навестить его в имении Воробьевке. Она не отказалась.

Мы встретились вновь после долгой разлуки,

Очнувшись от тяжкой зимы:

Мы жали друг другу холодные руки –

И плакали, плакали мы.

Чувства, скрытые до времени в глубине души поэта, вдруг хлынули неудержимым весенним потоком.

Опять весна! Опять дрожат листы

С концов берез и на макушке ивы.

Опять весна! Опять твои черты,

Опять мои воспоминанья живы…

Минувшего нельзя нам воротить,

Грядущему нельзя не доверяться,

Хоть смерть в виду, а все же нужно жить;

А слово: жить – ведь значит: покоряться.

На предложение гостье остаться хозяйкой в его доме, Афанасий Афанасьевич получил отказ. Последним аккордом их многолетней дружбы стало стихотворение от января 1879 года:

Далекий друг, пойми мои рыданья,

Ты мне прости болезненный мой крик.

С тобой цветут в душе воспоминанья,

И дорожить тобой я не отвык.

Кто скажет нам, что жить мы не умели,

Бездушные и праздные умы,

Что в нас добро и нежность не горели

И красоте не жертвовали мы?..

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идет, и плачет, уходя.

Мария Козьминична Лазич – огненная любовь Фета. С ней он познакомился на балу в доме бывшего офицера М.И.Петковича. Мария - дочь многодетного отставного генерала была образованной, серьезной, музыкальной, любила поэзию. На обоюдной любви к изящному слову взошла любовь сердец Афанасия Афанасьевича и Марии. О начале знакомства он вспоминал: "Я был изумлен ее обширным знакомством с моими любимыми поэтами, но главным полем сближения послужила нам Жорж Санд с ее очаровательным языком". Далее он вспоминал: "Бывало, все разойдутся, по своим местам, и время уже за полночь, а мы при свете цветного фонаря продолжаем сидеть в алькове на диване. С утра иногда я читал что-либо вслух в гостиной, в то время как она что-нибудь шила".

Другу детства И.П.Борисову влюбленный восторженно писал: "Я ждал женщины, которая поймет меня, - и дождался".

Может быть, молодые люди познали бы счастье в семейной жизни, но прозаический расчет Фета оказался выше любви. Бесприданница не смогла бы вывести его в люди. 9 марта 1849 года он откровенно написал И.П.Борисову: "Я встретил существо, которое люблю – и, что еще, глубоко уважаю… Но у ней ничего и у меня ничего – вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места".

Больше года решал Афанасий Афанасьевич, быть ли ему вместе с Марией Козьминичной. 1 июля 1850 года в письме к тому же другу изложил свое решение: "Я не женюсь на Лазич, и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений… Знаешь, втянулся в службу, а другое все только томит, как кошмар…" Через несколько месяцев снова пишет ему, но в оправдательном тоне: "Давно я подозревал в себе равнодушие, а недавно чуть ли не убедился, что я более чем равнодушен. Итак, что же – жениться - значит приморозить хвост в Крылове и выставить спину под все возможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу". Трагедией для Марии закончилась любовь к Фету. Она сгорела в пламени собственного платья, от неосторожно брошенной на него спички.

Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,

В полночной темноте, безвременно горя,

Вдали перед тобой прозрачно и красиво

Вставал вдруг заря.

И в эту красоту невольно взор тянуло,

В тот величавый блеск за темный весь предел –

Ужель ничто тебе в то время не шепнуло

Там человек сгорел!

Люди не уходят в вечность, а остаются в памяти до тех пор, пока есть живые, помнящие их.

Ты отстрадала, я еще страдаю,

Сомнением мне суждено дышать,

И трепещу, и сердцем избегаю

Искать того, чего нельзя понять.

А был рассвет! Я помню, вспоминаю

Язык любви, цветов, ночных лучей. –

Как не цвести всевидящему маю

При отблеске родном таких очей!

Очей тех нет – и мне не страшны гробы,

Завидно мне безмолвие твое,

И, не судя ни тупости, ни злобы,

Скорей, скорей в твое небытие!

После трагической гибели М. Лазич в стихах Фета в том или ином виде присутствовал огонь.  

Прости! Во мгле воспоминанья

Всё вечер помню я один, -

Тебя одну среди молчанья

И твой пылающий камин…

Возраст Фета подходил к сорока. Пора подумать о создании семьи. Первые увлечения не стали для него препятствием. И.П.Борисову он писал: "Итак, идеальный мир мой разрушен давно… Ищу хозяйку, с которой буду жить не понимая друг друга… Если никто никогда не услышит жалоб моих на такое непонимание друг друга, то я буду убежден, что я исполнил свою обязанность, и только".

Во время пребывания в Париже в 1857 году Фет познакомился с дочерью богатого московского чаеторговца - Марьей Петровной Боткиной, которой было в ту пору двадцать восемь лет. Спокойная, покладистая, к тому же, с завидным приданным. Обвенчались они в Париже, шафером у жениха был И.С.Тургенев. Марья Петровна сумела приспособиться к странностям мужа и создать атмосферу покоя и доброжелательности в доме. Детей у них не было, что не очень огорчало мужа, который всецело отдался поэзии. В мире и согласии они прожили 35 лет, но стихов ей он не посвящал.

6

Литература не смогла стать фундаментом для жизни Фета. Причину этому он увидел в высказывании критика В.П.Боткина "Все журналы наши, - говорил критик, - встретили книжку г. Фета сочувствием и похвалами, тем не менее, прислушиваясь к отзывам о ней публики не литературной, нельзя не заметить, что она как-то недоверчиво смотрит на эти похвалы: ей не понятно достоинство поэзии г. Фета, словом, успех его, можно сказать, только литературный". Поэт, признавая это, писал Якову Полонскому: "… мое солдатенсковское издание разошлось в течение 26-ти лет только в тысяче двухстах экземплярах".

После мучительных раздумий Фет посчитал, что его поэтическая карьера не состоялась и принял решение стать помещиком. В письмах к друзьям приводились веские аргументы в пользу новой деятельности. "… нет возможности, - оправдывался он, - находить материальную опору в литературной деятельности… оскудение этого источника было причиной бегства в Степановку".

И.П.Борисов в письме И.Тургеневу, отмечал: "Фет очумел и нас всех доводит до отчаяния отчаянными покушениями купить землю, во что бы то ни стало, какую ни попало, где бы ни было".

В июле 1860 года он купил двести десятин (около 220га.) земли в Мценском уезде Орловской губернии. Построек не было. Пришлось все начинать с нуля.

Посетив через год новоиспеченного помещика, Тургенев отметил: "Он приобрел себе 200 десятин голой, безлесной, безводной земли… он вырыл пруд, который ушел, и посадил березки, которые не принялись". Позже Иван Сергеевич писал П.В.Анненкову о Фете: "Он возвратился восвояси, т.е. в тот маленький клочок земли, которую он купил посреди голой степи, где вместо природы существует одно пространство (чудный выбор для певца природы!), но где хлеб родится хорошо… Он вообще стал рьяным хозяином, Музу прогнал взашею".

Не только внутренний мир менялся у помещика Фета, но и внешний вид, о котором Тургенев писал: "… он отпустил бороду до чресел – с какими-то волосяными вихрами за и под ушами – о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом".

Отмена крепостного права в России в 1861 году вызвала протест со стороны помещиков, посчитавших, что власть плохо защищает их собственность от притязаний крестьян и наемных работников. Афанасий Афанасьевич встал на сторону собственников земли. Его статьи "Записки о вольнонаемном труде" и "Из деревни", напечатанные в "Русском вестнике", сторонники реформы встретили резкой критикой и даже больше, перекинулись на творчество, предав осмеянию его 2х томное собрание сочинений. Критик Писарев из журнала "Современник" полагал, что поэзию Фета: "… со временем продадут пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы. Г.Фет унизится, таким образом, до того, что в первый раз станет приносить своими произведениями некоторую долю практической пользы".

Раскритикованным сборником, подводящим 25летие литературной деятельности, Фет поставил точку на сочинительстве. В период 60-х – 70-х годов XIX века он не издавался и, практически, не печатался в газетах и журналах. О поэте стали забывать. Зато он преуспел на ниве практической: поставил на поток выращивание зерна, построил мельницу и обзавелся конным заводом. Земство, отметив его радение, выбрало мировым судьей. В этой должности он честно прослужил десять лет.

Пройдут годы после отмены крепостного права, но Фет по-прежнему называл этот шаг Александра II большой ошибкой. Еще поэт считал, только дворяне наделены художественными талантами и что к высшему образованию нельзя допускать разночинцев, а университет – источник политического разврата".

В одном из дневников А.П.Чехова есть такая запись: "Мой сосед В.Н.Семенович рассказывал мне, что его дядя Фет-Шеншин, известный лирик, проезжая по Моховой, опускал в карете окно и плевал на университет, харкнет и плюнет: тьфу! Кучер так привык к этому, что всякий раз, проезжая мимо университета, останавливался".

Негативное отношение к просвещению разночинцев не помешало Фету написать великому князю К.Романову, с которым познакомился в 1868 году, следующее: "… я не согласен с Говорухой (публицист "Московский ведомостей) касательно вымирания у нас революционной жилки. Конечно, я могу надеяться, что не доживу до печальных результатов такого направления, но грустно и неблагодарно думать, что "после нас хоть потоп".

Фет – патриот своей Родины. С неподдельным чувством гордости зазвучали его слова после посещения братской могилы русских, погибших во время осады Севастополя в 1854 – 55 годах: "Нигде и никогда не испытывал я такого подъема духа, который так мощно овладел мною на братском кладбище. Это тот самый геройский дух, отрешенный от всяких личных страданий, который носится над полем биты и один способен стать предметом героической песни… вековечный пример защитников Севастополя, почиющих на братском кладбище, никогда для нас не пропадет, и Россия не перестанет рожать сынов, готовых умереть за общую матерь".

Круг общения землевладельца Фета ограничился несколькими соседями помещиками. Литературные связи его практически распались. Отношения с Тургеневым закончились разрывом в 1874 году, да и с Я.Полонским не все шло гладко. Из близких друзей остался Л.Толстой. В одном из писем к Толстым в 1878 году Афанасий Афанасьевич писал: "Вы оба моя критика и публика и не ведаю другой". Лев Николаевич ответил: "Вы человек, которого, не говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих знакомых и который в личном общении дает мне тот другой хлеб, который кроме единого, будет сыт человек"; "Я свежее и сильнее Вас не знаю человека"; "От этого-то мы и любим друг друга, что одинаково думаем умом сердца, как вы называете".

Первую редакцию стихотворения "Alter ego" (второе Я), написанное в январе 1878 года, автор послал Л.Толстому. Тот был в восторге: "Оно прекрасно! На нем есть тот особенный характер, который есть в ваших последних – столь редких стихотворениях. Очень они компактны, и сиянье от них очень далекое. Видно, на них тратиться ужасно много поэтического запаса". Заканчивается стихотворение так:

У любви есть слова, те слова не умрут.

Нас с тобой ожидает особенный суд;

Он сумеет нас сразу в то