ТАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ

"Есть книги, которые не умирают. Есть люди, которые со смертью не уходят, а умножаются в новом поколении, обретя высшее бессмертие в душах и делах народа. Таков Николай Островский, гордость и слава нашего поколения". Писатель Н.Грибачев.

Вместо предисловия 

"Что касается меня, то в самые трудные минуты я вспоминал железное упорство и несгибаемую волю Павки Корчагина: "Только вперед, только через трудности к победе и только к победе – и никуда иначе", - первый в мире летчик – космонавт СССР Юрий Алексеевич Гагарин.

Глава 1 

Детство

Н. А. Островский родился 29 сентября 1904 года в селе Вилия Острожского уезда Волынской губернии (сейчас — Острожский район Ровенской области, Украина) в семье рабочего винокуренного завода Алексея Ивановича Островского (1854- 1936), участника Балканской (Русско-турецкой) войны 1877—1878 гг.. Дед будущего писателя во время Крымской войны оборонял Севастополь, за храбрость, удостоенный двумя Георгиевскими крестами.

Мать Николая, Ольга Осиповна Заяц, (1875-1947) не имела образования, в девушках работала, где придется. В семье Островских было еще пятеро детей, двое из них умерли в раннем детстве. Поскольку Алексей Иванович большее время проводил на заработках в городах, то все заботы о детях легли на мать.

Несмотря на бедность, родители стремились дать детям образование. Старшие дочери окончили сельскую школу, затем в городе Острог – училище. Дочь Надежда в 16 лет получила звание учительницы. Выйдя замуж, уехала с мужем под Петербург и там умерла от тифа. Вторая дочь – Екатерина, работала помощницей учителя. Неудачно выйдя замуж, развелась, и вместе с ребенком жила с родителями в Шепетовке. Брат Николая – Дмитрий, с раннего детства служил "в людях". После революции работал в железнодорожном депо, затем окончил харьковский институт.

Коля к четырем годам знал буквы и цифры, и в шесть лет был отдан в церковноприходскую школу села Вилия. Курс учебы в ней составлял четыре года, но Николай закончил ее в 1913 году за три, причем, с похвальной грамотой.

В 1914 году началась империалистическая война. В числе беженцев из Волыни оказалось и семейство Островских. После двухмесячного скитания они остановились в заштатном городишке Шепетовке Хмельницкой губернии. Жизнь пришлось начинать, практически, с нуля.

Для продолжения учебы, в начале 1915 года, Колю определили в местное двухклассное училище, но в связи с "вздорным характером и излишним любопытством" по настоянию священника Акримовского, подростка исключили из учебного заведения. С этого времени началась его трудовая жизнь в качестве кубовщика в привокзальном буфете станции Шепетовка. Он должен был носить воду, дрова, топить печь, поддерживать температуру в огромном кубе, разжигать и кипятить воду в самоварах и носить их в буфет, а также мыть посуду и выполнять еще множество поручений хозяина. Спустя годы, Островский скажет: "Я работал с 11 лет и работал по 13 – 15 часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не даю столько, сколько хозяину хотелось взять от меня".

Несмотря на загруженность в работе, паренек находил время для чтения. Любил стихи Т.Шевченко, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, прозу Н.Гоголя и др. Героем для него был Спартак, Артур Реварес из романа Э.Войнич "Овод" и вождь итальянских борцов за независимость – Джузеппе Гарибальди.

Глава 2 

  Боевая юность

В период глобальных потрясений дети взрослеют быстрее обычного. 25 октября (7 ноября) 1917 года в России произошла Великая Октябрьская социалистическая революция. Страна пришла в движение. 12 декабря этого же года первый всеукраинский съезд Советов в Харькове провозгласил Украину Советской социалистической республикой. Преобразования коснулось и Шепетовки. В частности, открылось двухклассное народное училище, куда и поступил Николай Островский, а осенью 1918 года перешел на учебу в Высшее начальное училище, в котором числился успевающим. Из 60ти отметок – 56 были отлично и хорошо. Учебу Николай совмещал с работой пильщика дров, подручного кочегара, помощника электромонтера на электростанции.

Как только в Шепетовке учредили ревком, тринадцатилетний подросток стал активным его сотрудником. Большевик И.С.Линник вспоминал: "В Шепетовский ревком пришел худенький вихрастый парнишка, Коля Островский. Он настоятельно просил, чтобы ему дали работу, потому что он "не может сидеть, сложа руки, когда кругом кипит новая бурная жизнь". Так он стал курьером.

Из-за временной оккупации поляками и немцами Шепетовки, большевики ушли в подполье. Связь Островского с ними продолжалась. Пока Красная Армия не освободила городок, по их заданию  он расклеивал листовки, призывающие народ на борьбу с оккупантами, был разведчиком, связным, добывал оружие.

29 октября 1918 года в Москве по инициативе В.И.Ленина был создан Коммунистический Союз Молодежи. Вскоре при Шепетовском ревкоме организовали комсомольскую ячейку. В ней оказался и Островский. Об этом он вспоминал: "… В 1919 году в Шепетовке нас было пятеро комсомольцев… Героически боролись первые комсомольцы Шепетовки против польских панов, петлюровщины и бандитизма. Было так, что вместе с комсомольским билетом мы получали ружье и двести патронов. Неувядаемой славой покрыли себя первые комсомольцы, верные помощники партии ".

В этом же году комсомолец Островский ушел добровольцем в дивизию Г.И.Котовского, затем перешел в 4ую кавалерийскую дивизию Первой Конной С.М.Буденного. Вступая, юный боец не имел ни малейшего сомнения в правоте своего решения, о чем и писал: "Вы что же думаете, на нас солнце светило, или жизнь не казалась нам прекрасной, или для нас не было привлекательных девушек, когда мы носились по фронту и переживали боевые бури? В том – то и дело, что жизнь звала нас. Мы, может быть, больше других чувствовали ее очарование, но мы твердо знали, что самое главное сейчас – уничтожить классового врага и отстоять революцию. Это сознание подавляло все".

В августе 1920 года в бою у села Малые Подлески под Львовом, Островский получил тяжелое ранение в живот и голову. Отлежав два месяца в госпитале, врачи признали молодого бойца непригодным к дальнейшей военной службе, тем более – правый глаз его почти не видел.

Желание жить полноценной жизнью и учиться, привело его на вечернее отделение киевского электромеханического техникума, учась, работал электромонтером в паровозоремонтном депо. Активного, принципиального парня рабочие избрали секретарем комсомольской ячейки мастерских.

Разруха, царящая в стране, требовала мобилизации всех трудовых сил. Надвигалась зима 1921 года. Киев оказался без электричества и тепла. Останавливались заводы, фабрики; население страдало от холода, голода. Киевский губком партии призвал добровольцев на строительство узкоколейки от Боярского леса, где еще до революции были нарезаны дрова, до ветки Киев-Фастов, по которой могли бы подвозить дрова для замерзающего Киева. Островский не остался в стороне от призыва, хотя врачи и не рекомендовали делать этого. Работали в тяжелейших условиях. Техники не было. Лопаты, кирки, ломы - весь строительный инструмент. Землю для насыпи под рельсы возили на тачках, носили в мешках и носилках. Дожди, холод, скудное питание, отсутствие теплых помещений для отдыха, выдерживали немногие. Прибыла вторая смена добровольцев, но Николай Островский не уехал в город, а остался на строительстве. Сыпной тиф свалил его. С заключением врачей, что юноша "перенес тиф и одновременно воспаление легких и почек", товарищи отвезли его в Шепетовку. Благодаря заботам матери, Николай победил болезнь. О ней он отзовется так: "Есть прекраснейшее существо, у которого мы всегда в долгу, это – мать".

В августе 1922 года Островский уехал лечиться грязями в Бердянск. Пролечившись, из дома писал Людмиле Беренфус, дочери главного врача санатория: "… Я теперь один сижу здесь в Шепетовке… в местечке захолустном, грязным до непроходимости. Никто не заглядывает ко мне. Живу я отдельно, почти на хуторе, около моей мамуси… Я болен, не могу ходить, и все вместе взятое, Люся, так грустно… скоро думаю поехать в Киев".

В Киеве Островский оказался на лесосплаве по Днепру. Стоя по колено в холодной воде, снова простудился, на этот раз воспалились коленные суставы. Врачебная комиссия признала восемнадцатилетнего больного инвалидом первой группы.

20 марта 1923 года он снова пишет Л.Беренфус: "Милый далекий Люсик! Наконец я смог тебе, далекий друг, лишь только теперь, когда прошло так много времени, снова дать весточку о том, что жизнь еще не совсем задавила меня, и если стукнулся я сильно, то все-таки поднялся… И, цепляясь за каждый шанс, организм выиграл победу, добился того, что я теперь могу порассуждать о том, для чего я живу и что думаю делать далее и т.п. Я похож на избавившегося от смерти, которому предстоит опять борьба, а уж так надоело все… Будь здорова. Вспоминай иногда и пиши мне сей час же. Жду. Ведь ты мне сестра, чистая, славная сестричка".

Глава 3 

Борьба за жизнь

Островский не мог сидеть, сложа руки. В апреле 1923 года он уехал в городок Берездов на Западной Украине к своей сестре Екатерине. Она поселила брата у себя, а муж её предложил работу техника в райкоммунхозе. Сблизившись с местными комсомольцами, общительного новичка избрали секретарем ячейки. Так как время было неспокойное, ему разрешили носить оружие и выдали: "Удостоверение. Дано сие коммунару Отдельного Шепетовского батальона особого назначения тов. Островскому Николаю Алексеевичу в том, что ему действительно разрешается ношение и хранение револьвера системы "Браунинг" №378429, что подписью и приложением печати удостоверяется". Будучи политруком всеобуча и бойцом части особого назначения (ЧОН), он не раз ходил на разгром банд и белогвардейцев. Командир части А.И.Пузыревский, в которой служил Островский, дал ему следующую характеристику: "… Молодой боец с кипучей энергией, прекрасными способностями бойца – организатора. Упорно работая над собой, он быстро становился организатором комсомола в частях Красной Армии и населенных пунктах, которые она проходила".

Осенью 1923 года Островский был принят кандидатом в члены ВКПб. Весной 1924 года его перевели на комсомольскую работу в городок Изяслав. Работы было много. Приходилось работать с раннего утра и до позднего вечера, и, за что бы он не брался, все делал образцово.

9 августа 1924 года Островский вступил в ВКПб, это стало знаковым событием в его жизни. Вступление в партию умножило духовные силы молодого большевика, и казалось, что нет таких препятствий которые он не смог бы одолеть. Единственное, что мало поддавалось ему – прогрессирующая неизлечимая болезнь суставов, грозящая обездвижением тела. Непомерные нагрузки ускоряли процесс. Пришлось взять двухмесячный отпуск с направлением в Житомирскую водолечебницу, а после нее в ведущую клинику Харьковского научно-исследовательского медико-механического института. Как потом он выразился об институте: "Вошел на своих ногах – вышел на костылях".

Годы с 1925 по 1930 Островский назвал годами борьбы за возвращение в строй: неоднократные лечения в больницах, клиниках, санаториях Славянска и Евпатории, повторное лечение в харьковском институте и операция на коленном суставе, к сожалению, давали незначительные результаты. Не физическая, а моральная боль изнуряла, и одно время Николай подумал о браунинге, нажатие на курок которого, избавило бы от дальнейших мучений. Однако он нашел силы приказать себе: "Жить и еще раз – жить!"

Для восстановления после операции потребовалось лечение с санатории "Майнаки" в Евпатории. Выписывая из санатория, врачи посоветовали Островскому пожить на юге вблизи моря. К счастью, у матери Николая в Новороссийске жила приятельница Лидия Ивановна Мацюк. Ей-то она и написала письмо с просьбой на время принять сына. Разрешение на приезд было получено. В мае 1926 года он выехал к ним.

Мацюки жили бедно. Глава семейства, Порфирий Кириллович, работал плотником на пристани, а мать - домохозяйка. В семье были две взрослые дочери: замужняя Леля с малолетним сынишкой и Раиса, которая училась на курсах кройки и шитья и подрабатывала в швейной мастерской. В доме, из-за тесноты, гостю шкафом отгородили угол, куда поставили кровать.

Николай ходил в то время с палочкой, а из-за скованности в суставах кистей, иногда нуждался в посторонней помощи и даже во время еды. С кормлением ненавязчиво справлялась Раиса. Между ними протянулась нить понимания и, даже больше, привязанность, переросшая в любовь. Правда, у нее был друг, за которого собиралась выйти замуж. Приезд Николая изменил ее планы, чем был недоволен отец. Масло в огонь его неприязни добавляли рассуждения гостя о комсомоле, современной молодежи и ее место среди строителей новой жизни.

Настало время отъезда Николая в Харьков, где собирался устроиться на работу. Провожая, Раиса обещала ждать. Работы полуинвалиду не нашлось. Расстроенный, он вернулся в Новороссийск. Болезнь обострилась, и большую часть времени пришлось лежать в постели. Вопреки желанию отца, в ноябре 1926 года Николай Алексеевич и Раиса Порфирьевна стали мужем и женой. Николаю было 22 года, а Раисе на два года меньше. Летом 1929 года они официально зарегистрировали свой брак. Молодоженам жилось трудно. Кроме пенсии по инвалидности в 35 рублей 50коп, Николай другого дохода не имел. Раиса временно работала в швейной мастерской за незначительную плату.

Начался самый отчаянный этап в жизни Николая Островского. Раиса Порфирьевна вспоминала: "… нам приходилось ночью часто вставать, помогать ему. Дежурили по очереди. Я и мои родные – мама и сестра. Так как после трудового дня, я засыпала крепко, и меня трудно было разбудить, то по предложению Николая к моей руке привязывали веревку, а другой конец был близок к руке Николая. Когда я ему была нужна, он будил меня, дернув за веревку".

Не теряя оптимизма, 2 ноября 1926 года Николай писал брату Дмитрию: "… Я креплюсь, не падаю духом, держусь, сколько могу. За мной очень внимательно ухаживают, как родные, так что уход есть и, я бы сказал, что не так уж плохо".

Чтобы как-то отвлечься от болезни, Островский слушал детекторный приемник, читал Горького, Новикова-Прибоя, Лавренева, Маяковского, Дм.Фурманова, А.Фадеева, газеты, журналы. Среди зарубежных писателей его интересовал Виктор Гюго, Золя, Драйзер, Бальзак, а также.

Весной 1927 года, в связи с новым обострением болезни, Островскому пришлось  из Новороссийска выехать в местечко Горячий Ключ под Краснодаром. Бесплатной путевки не оказалось. Сопровождали больного мать Ольга Осиповна и сестра Раисы – Леля с двухлетним сынишкой. Потом их сменила Раиса и ее мать – Лидия Ивановна.

На скудную пенсию по инвалидности и приработок Раисы Порфирьевны не до комфорта. Жили экономно. Готовили сами. Главная трудность заключалась в том, как довезти обездвиженного Николая на коляске до ванн, опустить его и потом поднять из воды. Женщины прилагали большие усилия. Николай стойко переносил боли связанные с передвижениями и подбадривал жену уверяя: "Ничего, все это мелкие кочки на жизненной дороге, все это временно. Пройдет!" В результате двухмесячного лечения опухоль с суставов сошла, боли в них стихли, но не настолько, чтобы ходить и себя обслуживать.

Болезнь окончательно приковала Островского в постели. Доктор М.К.Павловский сделал заключение, что она возникла: " … На почве тяжелой простуды во время работы по постройке узкоколейки заболел прогрессирующим, анкилозирующим полиартритом, вызвавшим полную неподвижность во всех суставах и одеревенелость позвоночника…"

Приговор не выбил Николая из "седла!". Ощущение причастности к событиям в стране не давало повода для отчаяния, тем более, что родственники и друзья окружили его вниманием. Он обратился в сочинскую парторганизацию за разрешением на дому заниматься с молодежью. Ему пошли навстречу. "Я мог говорить три часа подряд,- вспоминал он потом, - и двадцать человек слушали меня не шелохнувшись, затаив дыхание. Значит, есть пламя, есть для чего жить, я нужен". При этом у него хватало сил и упорства, чтобы учиться в заочном Коммунистическом университете имени Я.М.Свердлова в Москве.

Несмотря на тяжесть общего состояния, Николай продолжал надеяться на выздоровление. Местом лечения на этот раз выбрали сочинскую Мацесту. Райком партии выделил ему бесплатную путевку.

Поездка не обошлась без происшествия. Решили добираться до Сочи морским путем. В Новороссийске был штиль. Выйдя в море, попали в шторм, из-за которого нельзя было причалить в Сочи (тогда там еще не было морвокзала). Теплоход взял курс на Сухуми. О высадке на берег, Островский вспоминал: "Море бушевало так, что теплоход не мог подойти к пристани. Меня уложили на носилки, руками я крепко за них держался. В тот момент, когда борт волной приблизило к пристани, один конец носилок схватил грузчик, стоявший на пристани – быстро рванул на себя. В этот же миг теплоход отбросило. Часть носилок очутилось под водой. Подушка из-под головы упала в море. Меня с трудом удержали и вытянули на пристань. Публика, наблюдавшая эту сцену, ахнула, когда носилки повисли в воздухе… Плохую закуску получили бы обитатели моря, если бы я очутился в волнах. Кости и ничего больше". Из Сухуми на попутном теплоходе Островского перевезли в Сочи и разместили в двухместном номере санатория № 5 Старой Мацесты. Раиса Порфирьевна ухаживала за мужем. Больших трудностей стоил для нее перевоз мужа на конной линейке до ванн и еще труднее был сам прием их. Нехватка денег заставила ее помогать палатным  санитаркам, за что получала обед.

В начале пребывания в санатории, Островский не желал встреч с отдыхающими, которые часто высказывали соболезнования по поводу его заболевания, но общительная натура требовала общения. Вначале он познакомился с Александрой Алексеевной Жигиревой, членом РСДРП с 1908 года, затем с Хрисанфом Павловичем Чернокозовым, большевиком с 1912 года, которые стали для Островского настоящими друзьями. Александра Алексеевна сохранила более ста писем, написанных Островским и оказывала ему помощь, вплоть до материальной. Потом круг друзей значительно расширился.

Окончив лечение, перед Островским встал вопрос: где дальше жить. В Новороссийск возвращаться не хотелось, поскольку отец Раисы был крайне недоволен ее союзом с ним. Шепетовка - далека от лечебных мест. Решить вопрос помогла А.А.Жигирева. На свои деньги она сняла в Сочи на два месяца летний домик неподалеку от железнодорожного вокзала. Сочинский секретарь горкома партии М.Вольмер, обещал выделить квартиру.

Решение квартирного вопроса затягивалось. Островский обратиться в Ленинград к Жигиревой, и та письмом напомнила Вольмеру о ранее данном им обещании. Наконец предложили на выбор три квартиры: подвалы без окон, с цементными полами и без печек. Это при болезнях суставов и позвоночника, требующих сухости и тепла! Из худших вариантов выбрали "лучший" – на окраине города неотаплеваемый полуподвал на Пушкинской улице, дом, 9.

Средств на жизнь не хватало, едва сводили концы с концами. Островский получал инвалидские продовольственные карточки, а жена, как не работающая, не имела их. По заявлению в Собес, ее оформили в качестве ухаживающей за мужем инвалидом I группы с получением права на карточки.

Наступила дождливая, холодная осень. Островский простудился и заболел воспалением легких. У Раисы Порфирьевны начались хождения в коммунхоз, чтобы улучшить жилищные условия. Дело дошло до Вольмера, который распорядился освободить в этом же доме комнату на втором этаже. Туда и вселились Островские. Радоваться бы: 3 окна, светло, просторно, электричество, водопровод. Беда в том, что печь оказалась общей с соседом, бывшем шахтовладельцем, который не дозволял Раисе Порфирьевне приходить в его комнату и топить. К тому же, строил "мелкие пакости", стараясь тем самым выжить непрошенных соседей. Пришлось обратиться за помощью к местной власти, но та не захотела вмешиваться в "бытовой конфликт". Тогда Николай Алексеевич написал в Москву и другие партийные инстанции. Итог тяжбе он подвел письмом А.Жигиревой в Ленинград 12 декабря 1928 года: "… Итак, здесь работает комиссия по чистке соваппарата…. Позавчера и сегодня у меня куча гостей. Вся комиссия целиком приехала, был Вольмер и члены бюро РК, товарищи из ГПУ. Все то, что я отсюда писал в Москву, в край и т.п., разбиралось и дополнялось в моем присутствии всей комиссией. Не подтвердилось только одно, а все остальное раскрыто и ликвидируется". Через два месяца Островские переехали в центр города в новую квартиру по улице Войкова дом, 39. С приездом матери, Ольги Осиповны, жизнь семейства вошла в спокойное русло.

Покой – нежизненная позиция Николая Островского. "Мне нужны люди, - обратился он в горком партии, - товарищ Вольмер, живые люди! Я в одиночку не проживу. Сейчас больше, чем когда-нибудь нужны…" Ему предложили вести работу пропагандиста на дому. Квартира превратилась в своеобразный штаб для комсомольцев города Сочи: проводились заседания бюро комитета комсомола, политзанятия, обсуждения книг и еще множество мероприятий. В общении с людьми Островский забывал обо всем личном: головных и суставных болях, о прогрессирующем обездвижении позвоночника.

Судьба испытывала Островского на прочность. К болезням позвоночника и суставов в 1929 году прибавилось воспаление правого глаза, которое перешло на левый. Местные врачи оказались бессильными предотвратить наступающую слепоту, из-за чего пришлось оставить дальнейшую учебу в университете. Однако надежда на улучшение зрения не покидала его. В начале октября 1929 года он с женой в общем вагоне поехал в Москву на консультацию к профессору окулисту М.И.Авербаху. Путь для человека, который не может себя обслуживать, - проявление воли к жизни и великой любви и терпения Раисы Порфирьевны.

В столице временно остановились у знакомого на Петровке, 3. После осмотра, профессор посоветовал вначале вылечить воспаление глаз, мешавшее операции. На следующий день Островского поместили в терапевтическую клинику 1-го МГУ в многоместную палату №1. Мучительным было ожидание повторной консультации окулиста. Поскольку воспаление купировать не удалось, операция откладывалась. Три месяца в клинике, практически, ничего не дали: прогрессировал полиартрит и воспаление глаз. Больного готовили на выписку. Раиса Порфирьевна настаивала на переводе мужа в кремлевскую больницу, но из этого ничего не вышло. Вместо этого собрался консилиум врачей чтобы решить вопрос дальнейшего ведения больного. Надеясь остановить воспаление суставов и глаз, решили удалить паращитовидную железу, в то время в медицине существовал такой метод. 22 марта Островского прооперировали. Через шесть часов после операции он пришел в себя и, собрав силы, произнес: "Вот видишь, Раек, - я говорил, что меня угробить нельзя. Я еще буду жить, дай руку. Мне так легче". Из-за тяжести состояния его перевели в отдельную палату, жена ухаживала за ним. Ожидаемого улучшения от операции не последовало.

"Точка, - сказал Николай, - с меня хватит. Я отдал для науки часть крови, а то, что осталось, мне нужно для другого… мучительно тяжело здесь жить, Раюша, нужно выбираться". - Из воспоминаний Раисы Порфирьевны.

Везти мужа в Сочи в тяжелом состоянии было опасно. Жена пошла в ЦК партии. Завлечебной частью написал на бланке ЦК направление в Хамовнический район Москвы, чтобы Островскому вне очереди представили комнату. Через несколько дней Раисе Порфирьевне вручили ордер на полкомнаты в Мертвом переулке, дом, 12. Сейчас переулок называется именем Николая Островского.

"То, что я увидела, привело меня в отчаяние. Грязная в клопиных следах комната до половины была перегорожена какой-то занавеской, дальше перегородкой служила кровать, на которой лежала умирающая старушка – мать соседки", - из воспоминаний Островской.

Расстроенная, она пошла в районное управление имущества, но кроме выделения досок и мастеров, ничем больше помочь не могли. Все остальное шло за счет квартиросъемщиков.

Дождавшись окончания ремонта, больного из клиники перевезли в новую квартиру, имеющей унылый вид: наспех сколоченная не отштукатуренная перегородка, старая железная кровать, развалюха-ломберный столик, стул. Хозяйка сделала себе кровать из ящиков и досок. На питание денег не хватало. От обращения за помощью к государству, Островский категорически отказался, мотивируя тем, что "… было бы позорным и для тебя и для меня сейчас, в трудный период строительства, просить еще какой-то помощи, когда, в сущности, мы оба можем работать".

Раиса работала в Кусково на консервном заводе, до которого приходилось добираться по полтора часа. Встав рано утром, умывала, перестилала постель мужа, кормила. О ней Николай писал А.Жигиревой 16 июля 1930 года: "Раенька работает и растет, как партия, быстро и правильно. Славная пацанка, живем мы с ней в доску, по-хорошему. Хоть в этом мне в жизни повезло".

Весной 1930 года Островский написал Розе Ляхович, письмо, подводящее итог страданиям, выпавшим на него за последний год. Преодолев их, он вступил в качественно новый этап своей жизни – писательский. В письме говорилось: "… Итак, я, получив еще один удар по голове, инстинктивно выставляю руку, ожидаю очередного, так как я, только покинул Сочи, стал мишенью для боксеров разного вида; говорю – мишенью потому, что только получаю, а ответить не могу. Не хочу писать о прошлом, об операции и всей сумме физических лихорадок. Это уже прошлое. Я стал суровее, старше и, как ни странно, еще мужественнее, видимо потому, что подхожу ближе к конечному пункту борьбы… Тяжелый, жуткий этап пройден. Из него я выбрался, сохранив самое дорогое – это светлую голову, не разрушенное динамо, это же каленное сталью большевистское сердечко, не исчерпав до 99% физической силы… Я должен уехать в Сочи немедленно еще потому, что здесь я нахожусь по 16 часов один. И в этом состоянии, в каком я нахожусь, это приведет к катастрофе. Раек тратит все силы свои в этом завороженном круге – она спит четыре часа максимум в сутки… Хотя нет сил, но берусь за карандаш…".

Необходимость отъезда в Сочи летом 1930 года стала очевидной, но как осуществить? Средств на поездку не было, жена не могла бросить работу, один не поедешь. Островскому всегда везло на хороших людей. Будучи в клиники, он познакомился с Михаилом Зиновьевичем Финкельштейном, который оставался другом Николаю до последних его дней. Вот и сейчас, он пришел на помощь. Его жена, ехала в Сочи на отдых и согласилась сопровождать Николая.

Приехав, Николай оказался в кругу заботливой матери и друзей. Вновь проведенное лечение мацестинскими водами благотворно сказались на его общем состоянии. Однако круг относительного благополучия быстро сжался. В тридцатые годы шла проверка партийных рядов и Островского без всяких мотивов исключили из партии. Это было равносильно удару ножа в сердце. От нервного шока обострилась болезнь суставов, и воспалились глаза. А.Жигиревой он писал: "… Местные лентяи из Окпроверкома отказались по лености меня проверить, чем поставили меня вне партии. (После партсъезда непроверенные механически выбывали из партии). Правда, все это юридические вещи… Отобрав партбилет, меня не оторвут от партии…". После длительных проволочек партбилет вернули.

Срок лечения в Сочи заканчивался и, сдав квартиру исполкому, Островский вместе с сестрой Екатериной уехал в Москву

Глава 4 

Снова в строю

Другу Х.П.Чернокозову Островский писал: "… Меня с тобой навсегда связала большевистская дружба, ведь мы с тобой типичные представители молодой и старой гвардии большевиков… Силы ко мне не вернулись, я так же прикован к постели, но из глубокого тыла передвинулся на фронт. Это единственно для меня возможный – литературный фронт".

Еще на лечении в Мацесте Николай подружился с профессиональным писателем харьковчанином М.В.Паньковым. Им было о чем поговорить. В одной из бесед Островский поделился с ним мыслями написать книгу о молодых комсомольцах двадцатых годов, сражавшихся на боевых и трудовых фронтах за новую жизнь. Одобрение было получено, тем более, что новый знакомый обещал отредактировать будущую работу.

Жена давно заметила, что Николай что-то записывает в толстую тетрадь. Итогом "писания" стала книга о котовцах, которую по почте отправили друзьям на прочтение в Одессу. Они одобрили работу и посоветовали напечатать. Замысел не сбылся, рукопись на обратном пути затерялась, а копии у автора не осталась.

Пережив утрату, он твердо решил написать книгу о молодежи, участниках гражданской войны. Смысл книги он видел в том, что "… сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении. Тогда она становиться крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных испытаниях и училось не падать перед жизнью"… "Товарищи мне сказали: "Пиши о том, что сам видел, переживал. Пиши о тех, кого знаешь, о среде, из которой сам вышел. О тех, кто под знаменами партии боролся за власть Советов". С этого я начал… Писать можно не видя и не двигаясь…"

Тяжело давалась книга ослепшему Островскому. Раиса Порфирьевна вспоминала: "…Чтобы как-то облегчить написание, он придумал транспарант – папку с горизонтальными прорезями, чтобы карандаш не выходил за их пределы, но и это не всегда удавалось. Бессонные ночи. Лихорадочные записи. Горечь, когда утром обнаруживалось, что строчки наползали одна на другую, и нет возможности их прочесть. Я видела искусанные губы Николая и раскрошенные в мелкие щепы карандаши… Ужасная болезнь, которая привела к окостенению суставов, зафиксировала ноги в согнутом состоянии. Как это ни странно, но именно это положение ног дало возможность Островскому писать самому... Очередную написанную страницу нумеровал и сбрасывал на пол. Утром пол нашей небольшой комнаты был засыпан исписанными листами. Так он работал некоторое время. Потом рука стала болеть и отказала. Но отчаяния не было".

Пришлось перейти на диктовку текста. Записывала жена, сестра Екатерина Алексеевна, десятилетняя племянница Зина, соседка по квартире – Галя Алексеева и добровольцы: комсомольцы, домохозяйка, студенты. С их помощью дело пошло быстрее.

Трудности были и с бумагой. Раиса Порфирьевна обратилась к директору пищевого комбината, за разрешением пользоваться обрезками бумаги от упаковок чая, ей разрешили. Из них сшивались тетради небольшого размера.

Большую помощь в написании книги оказала знакомая Островского Анна Яновна Пуринь, подбиравшая и систематизировавшая материалы. Она же редактировала уже написанные страницы будущей книги. Добрым помощником была и А.А.Жигирева, которая вела переписку с издательством и перепечатывала рукопись романа. Ей он писал: "Ты одна из тех, кто никогда не забудет ленинских заветов. Ты мой старый партийный друг".

Квартирные условия не способствовали творчеству, т.к. в комнатушке проживало девять человек! Из них: двое маленьких детей и два тяжело больных: Николай и брат Раисы - Владимир.

7 мая 1931 года Островский писал Розе Ляхович: "Сейчас у меня такая нехорошая обстановка, как никогда. Мне и Рае тяжело дышать… Ты понимаешь, что нечем дышать не только из-за тесноты, но и морально чуждой психологии тех, кто сейчас у нас". В следующем письме добавляет: "Работаю, девочка, в отвратительных условиях. Покоя почти нет. Пишу даже ночью, когда все спят – не мешают"… "Я первые отрывки пришлю тебе для рецензии дружеской, а ты, если сможешь, перепечатай на машинке и верни мне…"

Автор требовательно относился к своей работе, переделывал по несколько раз фразы, абзацы, страницы. За 1931 год он все же написал первую часть романа. Денег на перепечатку на машинке не было, за помощью обратился к друзьям, живущим в разных городах: Харькове, Новороссийске, Ленинграде и др.

6 ноября 1931 года рукопись в трех экземплярах была готовой. Первый экземпляр отправили в Ленинград Жигиревой для передачи в издательство. Второй отослали в харьковское издательство ЦК ЛКСМУ "Молодой большевик", а третий отнесли в московское издательство "Молодая гвардия".

Потянулись мучительные дни ожидания ответа. Автор говорил жене: "…если мне укажут на ошибки, то буду переделывать книгу до тех пор, пока не добьюсь, чтобы на ней было поставлено слово "да". Но а если все же не удастся, тогда буду решать другой вопрос… Чтобы вернуться в строй, я, кажется, сделал  все… Да, все…"

Московское и харьковское издательства - отказали, Ленинградское обещало напечатать и пробивает "последние заграждения" на этом пути. Брат Николая - Владимир, связавшись с комсомольцам