Несмотря на то, что любовь в чеховских произведениях часто носит трагический характер, и если даже она приходит с запозданием, человек может ощутить гармонию в жизни.

Автор в "Даме с собачкой" говорит про Гурова: "Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили они в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение, и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все-таки любили. И не одна из них не была с ним счастлива. Время шло, он знакомился, сходился, расставался, но ни разу не любил; было все что угодно, но только не любовь.

И только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил, как следует, по-настоящему – первый раз в жизни.

Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга… И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается". Так автор закончил рассказ, отдавая на решение читателей окончание любви Гурова и Анны Сергеевны.

5

Что-то гуровское прослеживается и в чувствах самого Антона Павловича.

В одной из записных книжек он пометил: "То, что мы испытываем, когда бываем влюбленными, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть".

По мнению Бунина Чехов: "Удивительно знал женское сердце, тонко и сильно чувствовал женственность, среди образов, рождавшихся в его мечте, есть образы пленительные, много было любивших его, и редко кто умел так, как он, говорить с женщинами, трогать их, входить с ними в душевную близость".

Чехов, очевидно, обладал гипнотической способностью, если так можно выразиться, влюблять в себя женщин. Хотя для них, близко знавших его, он оставался "человеком в футляре", не раскрывавшимся перед ним, а прятавший чувства за кажущимся равнодушием и иронией.

Татьяна Львовна Толстая, старшая дочь Льва Николаевича, записала в дневнике после встречи с Антоном Павловичем: "Вот Чехов – это человек, к которому я могла бы дико привязаться. Мне с первой встречи никогда никто так в душу не проникал". Т.Альбертини (Сухотина), внучка Л.Толстого, писала: "Мама так увлеклась Чеховым, что думала выйти за него замуж. Она сказала об этом бабушке, которая воскликнула: "Это не партия для тебя!.." Мама не говорила больше о Чехове… и вышла замуж за Сухотина".

С писательницей Лидией Алексеевной Авиловой (1864 – 1943), урожденной Страховой, Антон Павлович познакомилась в 1889 году в доме своего зятя С.Н.Худякова, издателя "Петербургской газеты".

Иван Бунин восторженно отозвался об этой девушке: "В ней все было очаровательно: голос, некоторая застенчивость, взгляд чудесных серо-голубых глаз".

Очевидно, Чехов был другого мнения и видел в Л.Авиловой объект для воспитания, и поучал как гимназистку: "… будьте веселы, смотрите на жизнь не так замысловато; вероятно, на самом деле она гораздо проще. Да и заслуживает ли она, жизнь, которой мы не знаем, всех мучительных размышлений, на которые изнашиваются наши российские умы". Он написал ей 31 письмо.

Переписка Авиловой с Чеховым продолжалась с перерывами до конца жизни писателя.

После женитьбы Чехова на О.Л.Книппер, Авилова написала ему в Ялту, спрашивая: "Была ли наша любовь настоящая любовь? Но какая бы она не была, настоящая или воображаемая, как я Вам благодарна за нее! Из-за нее вся моя молодость точно обрызгана сверкающей душистой росой. Если бы я умела молиться, я молилась бы за Вас. Я молилась бы так: Господи! Пусть он поймет, как он хорош, высок, нужен, любим. Если поймет, то не может не быть счастлив".

Ответил Антон Павлович суховато, назидательно, хотя в подтексте можно найти теплое, любящее и то, почему их судьбы разошлись. "Вы хотите знать, - писал он, - счастлив ли я? Прежде всего, я болен. И теперь знаю, что очень болен. Вот Вам. Судите, как хотите. Повторяю, я очень благодарен за письмо. Очень. Вы пишете о душистой росе, а я скажу, что душистой и сверкающей она бывает только на душистых, красивых цветах. Я всегда желал Вам счастья, и если бы мог сделать что-нибудь для Вашего счастья, я сделал бы это с радостью. Но я не мог. А что такое счастье? Кто это знает? По крайней мере, я лично, вспоминая свою жизнь, ярко сознаю свое счастье именно в те минуты, когда, казалось тогда, я был наиболее несчастлив. В молодости я был жизнерадостен – это другое".

После смерти Антона Павловича сестра Мария вернула письма Авиловой, которые были ею почему-то сожжены. "… Я очень жалею, что я это сделала, - вспоминала Лидия Алексеевна, - но я не могла себя не спрашивать много раз: зачем же он их собирал и берег?" Три письма случайно не сгорели, и она берегла их всю жизнь.

Лидия Алексеевна оставила воспоминания "Чехов в моей жизни". Прочитав их, Иван Бунин поразился: "Воспоминания Авиловой, написанные с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным тактом, были для меня открытием… Я не подозревал о тех отношениях, какие существовали между ними. Ни одним словом не намекнула при жизни (ведь я с ней встречался) о своей любви".

Накануне своего семидесятипятилетия, Лидия Алексеевна в 1937 году подвела итог прожитому. Оставаясь верной любви к Антону Павловичу, сделала в дневнике запись: "Тяжело жить. Надоело жить. Противно жить. И я уже не живу… Но все больше и больше люблю одиночество, тишину, спокойствие. И мечту. А мечта – это А.П. и в ней мы оба молоды, и мы вместе. В этой тетради я пыталась распутать очень запутанный моток шелка… Любили ли мы оба? Он? Я? Я не могу распутать этого клубка".

С Лидией Стахиевной Мизиновой (Ликой) (1870 – 1937), преподавательницей в младших классах Ржевской гимназии, Антон Павлович вошёл в дружеские отношения благодаря сестре Марии, преподавательницы того же учебном заведении. "Лидия Стахиевна, - по описанию Марии Павловны, - была необыкновенно красива. Правильные черты лица, чудесные серые глаза, пышные пепельные волосы и черные брови делали ее очаровательной. Её красота настолько обращала на себя внимание, что на нее при встречах заглядывались…". При этом, была застенчивой, общительной, веселой, хорошо играла на рояле, пела.

Новая знакомая стала частой гостьей чеховского гостеприимного дома на Садово-Кудринской и затем в Мелихове.

Отношения Антона и Лики оказались больше, чем дружеские, она любила его, он же переводил все в шутку, давая ей имена: Жаме, Миллита, Мизюкова и др.. Она писала Антону: "У нас с Вами отношения странные. Мне просто хочется Вас видеть, и всегда первая делаю все, что могу. Вы же хотите, чтобы Вам было спокойно и хорошо и чтобы около Вас сидели и приезжали бы к Вам, а сами не сделали и шагу ни для кого. Я уверена, что если в течение года почему-либо не приеду к Вам, Вы не шевельнетесь повидаться со мной. Я буду бесконечно счастлива, когда, наконец, ко всему этому и к Вам могут относиться вполне равнодушно".

В другом письме-откровении она просит: "Вы отлично знаете, как я отношусь к Вам, а потому я нисколько не стыжусь и писать об этом. Знаю также и Ваше отношение – или снисходительное или полное игнорирование. Самое мое горячее желание - вылечиться от этого ужасного состояния, в котором нахожусь, но это так трудно самой. Умоляю Вас, помогите мне, не зовите меня к себе, не видайтесь со мной. Для Вас это не так важно, а мне, может быть, это и поможет Вас забыть".

"В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили", - было его ответом.

Дальнейшая жизнь Лики Мизиновой пошла по будто бы кем-то написанному драматическому сценарию. Она влюбляется в друга Антона Павловича, в женатого Потапенко Игнатия Николаевича, отца двух дочерей и уезжает за ним в Париж, рожает дочь. На этом все кончилось. Игнатий Николаевич вернулся к прежней жене, а Лидия Стахиевна, переживая в одиночестве трагедию, чуть не закончившуюся самоубийством, уехала с дочерью Швейцарию. Никто из друзей не протянул ей руку помощи, и даже Антон Павлович. Кое-как оправившись, вернулась в Россию, где в возрасте двух лет девочка скончалась.

Будучи снова в Париже, Л.Мизинова продолжала любить Чехова, и прислала ему свою фотографию с надписью: "Дорогому Антону Павловичу на добрую память о воспоминании хороших отношений. Лика".

Будут ли дни мои ясны, унылы,

Скоро ли сгину я, жизнь погубя, -

Знаю одно, что до самой могилы

Помыслы, чувства, и песни, и силы –

Все для тебя!!

(Чайковский – Апухтин).

Пусть эта надпись Вас скомпрометирует, я буду рада. Париж, 11 октября 1898г. Я могла написать это восемь лет назад, а пишу сейчас и напишу через десять лет".

Отношения Мизиновой и Потапенко послужили материалом для создания Чеховым пьесы "Чайка". По замыслу автора Нина Заречная – Мизинова, а Тригорин – Потапенко, а возможно и сам Чехов. Лика присутствовала на неудачной премьере "Чайки" в Александринском театре Петербурга и, якобы, согласилась с тем, что главная героиня – это она.

Время сглаживает острые углы. Лика снова стала гостьей Мелихова, и дружеские отношения с Антоном Павловичем возобновились. В 1902 году она вышла замуж за режиссера Художественного театра А.А.Шенберга-Сатина. В начале 20х годов прошлого века они уехали во Францию, где Лидия Стахиевна умерла в возрасте шестидесятипяти лет.

Неизлечимо больной Чехов понимал как врач, что годы его сочтены, но душа требовала, чтобы рядом был любящий человек, взявшись за руку с которым, можно пройти свой оставшийся земной путь. Таким человеком оказалась Ольга Леонардовна Книппер (1868-1959).

Она родилась в семье инженера-технолога в Вятской губернии, кроме нее были еще два брата. Вскоре главу семейства перевели в Москву. Семья жила в достатке. Образованию детей уделялось много внимания. Ольга окончила частную гимназию, занималась музыкой, рисованием, языками, играла в домашних спектаклях. Отец был против ее желания стать актрисой, но после его скоропостижной смерти все изменилось. В 1898 году она окончила драматическую школу Филармонического училища в Москве и ее приняли во вновь созданный Московский художественный театр.

Впервые Антон Павлович увидел О.Книппер на репетиции "Чайки" в Охотничьем клубе на Воздвиженке. Второй раз осенью 1898 года в роли Ирины на репетиции спектакля "Царь Федор Иоаннович". На другой день Чехов уехал в Ялту. О чувстве к подающей надежды актрисе он поделился в письме с Сувориным: "Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность – так хороши, что даже в горле чешется… Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину". Так и произошло.

Весной следующего года Чехов приехал в Москву и, вопреки своему обычаю не делать визитов без приглашений, навестил Ольгу Леонардовну, что привело ее в смущение, которое не помешало им пойти на выставку работ художника Левитана. От приглашения Антона Павловича посетить Мелихово она тоже не отказалась. Родственникам девушка понравилась. В память о посещении, он подарил ей фото с надписью: "Мой дом, где была написана "Чайка". Ольге Леонардовне Книппер на добрую память".

По окончании театрального сезона она уехала отдыхать к брату на Кавказ, обещая Чехову отвечать на его письма. Так, в течение шести лет, началась их короткая любовь и бурная переписка

В одном из писем, а он отправил ей 433 письма, а она ему – более 400, написал: "Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской". А она спрашивала Антона Павловича: "А тебе хочется меня увидеть? Или тебе без меня хорошо? Ты ведь холодный человек будущего!"

На пути с Кавказа Ольга Леонардовна обещала навестить Антона Павловича в Ялте. Списавшись, они встретились на пароходе в Новороссийске и вместе 20 июля 1900 года прибыли в Ялту. Поскольку дом еще не был готов, он поселился в гостинице "Мариино", а она в семье доктора Л.В.Средина. 2 августа они вместе выехали Москву. Затем Чехов возвратился в Ялту.

В театральном обществе Москвы поползли слухи о предстоящей их свадьбе. Горький – Чехову: "Да, говорят, вы женитесь на какой-то женщине-артистке с иностранной фамилией"…"Книппер – дивная артистка, прелестная женщина и большая умница".

Разговоры, разговорами, но у Чехова еще не сложилось четкое решение связать свою судьбу с Ольгой Леонардовной, хотя и писал ей: "Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству". Да и она была не уверена в своих чувствах, тем более, до знакомства с Чеховым пережила какую-то любовную драму. "… внутри росло и крепло чувство, которое требовало каких-то определенных решений, - вспоминала потом Ольга Леонардовна, - и я решила соединить свою жизнь с жизнью Антона Павловича, несмотря на его слабое здоровье и на мою любовь к сцене. Верилось, что жизнь может и должна быть прекрасной, и она стала такой, несмотря на наши горестные разлуки, - они ведь кончались радостными встречами".

Сомнения о браке остались позади. За месяц до свадьбы жених поставил невесте условие: "Если ты даешь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершиться, - то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться". На момент венчания жениху было сорок один, а невесте - тридцать три года.

Чтобы отметить событие, Антон Павлович заранее попросил артиста Художественного театра А.Л.Вишневского устроить торжество. Когда родственники и друзья собрались в зале, вдруг пришло известие, что венчание уже прошло в церкви Воздвижения в одном из переулков на Плющихе, и новобрачные уезжают в Нижний Новгород.

В этот же день, 25 мая 1901 года, Чехов отправил матери телеграмму: "Милая мама, благословите, женюсь. Все остается по-старому. Уезжаю на кумыс…". В Аксеново, что под Уфой, молодые пробыли недолго и вместе водным путем отправились в Ялту. Здесь Антон Павлович написал завещание в пользу своей сестры Марии и передал его на хранение Ольге Леонардовне, которая в августе отъехала в Москву к началу театрального сезона.

Молодая жена оказалась на распутье: больной муж или театр. "Я иногда сильно ненавижу театр, - писала она, - а иногда безумно люблю. Ведь он мне дал жизнь, дал много горя, дал много радости, дал тебя, сделал меня человеком".

Ожидаемого счастья в семейной жизни она не находила, тем более, что неизлечимо больной Антон Павлович постоянно жил в Ялте, а она в Москве. Временами Ольга Леонардовна приходила в ужас от представления своего будущего, о чем написала мужу 12 января 1902 года: "Это будет ужасно, если я когда-нибудь взгляну на себя и на свою жизнь иными глазами, чем может быть теперь. Может, я себя казнить буду…".

Новое письмо, новые сомнения: "Хотя твои письма и ласковы, но отчего меня дрожь пробирает, когда я их читаю по несколько раз… Вообще получается чепуха из нашей жизни".

Свою любовь к жене Антон Павлович не считал "чепухой" и писал 23 января 1902 года. "… получил от тебя письмо, в котором ты пишешь, что приедешь к первой недели поста. Это для того, чтобы уехать в среду на той же недели в Петербург? О, не мучь меня, моя милая, близкая моя, не мучай!

Она в отчаянии: "Мне грустно, грустно. Ты счастливый. Ты всегда такой ровный, такой безмятежный, и мне иногда кажется, что на тебя не действуют никакие разлуки, никакие чувства, никакие перемены… что-то есть в тебе одно, что не позволяет тебе придавать значение… нашей каждодневной жизни".

Его ответы были полны шутливой грусти. Один из них: "Значит, скоро ты сделаешься знаменитой актрисой, Сарой Бернар? Значит, тогда прогонишь меня или будешь брать меня в качестве кассира? Дуся моя, нет ничего лучше, как сидеть на зеленом бережку и удить рыбу, или гулять по полю"

"Значит, ты меня уже бросила? – Антон Павлович спрашивает 5 февраля 1903 года жену с усмешкой. – Уже не любишь? Если так, то напиши, и я вышлю тебе твои сорочки, которые лежат у меня в шкафу, а ты вышли мне калоши мои глубокие. Если же не раздумала, то пусть все останется по-старому".

Продолжая играть роль "мифической жены", как иногда называла себя Ольга Леонардовна, писала мужу 13 марта в форме монолога раскаяния: "Я ужасная свинья перед тобой. Какая я тебе жена? … Раз я вышла замуж, надо забыть личную жизнь… Я очень легкомысленно поступила по отношению к тебе, к такому человеку, как ты. Раз я на сцене, я должна была оставаться одинокой и не мучить никого". К этому времени относится тесная дружба О.Книппер с К.С.Станиславским.

После этого откровения Антону Павловичу осталось жить чуть больше года.

Перипетии своей семейной жизни Антон Павлович отразил в рассказе "Жена", "Черный монах", "Три года", "Дама с собачкой" и др.

6

Независимость характера проявлялась у Антона Чехова еще в юношеском возрасте. В письме от 15 июня 1879 года он убеждал брата Михаила: "Не нравится мне одно: зачем ты величаешь свою особу "ничтожным и незаметным братишкой" Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковым. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед Богом… перед умом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность. Не смешивай "смиряться" и "сознавать свое ничтожество".

О характере Чехова многие его современники судили по его произведениям, в которых, зачастую, звучали минорные ноты. Куприн писал: "Странно – до чего не понимали Чехова! Он – этот "неисправимый пессимист", – как его определяли, – никогда не уставал надеяться на светлое будущее, никогда не переставал верить в незримую, но упорную и плодотворную работу лучших сил нашей родины. Кто из знавших его близко не помнит этой обычной, излюбленной его фразы, которую он так часто, иногда даже совсем не в лад разговору, произносил вдруг своим уверенным тоном: – Послушайте, а знаете что? Ведь в России через десять лет будет конституция. Да, даже и здесь звучал у него тот же мотив о радостном будущем, ждущем человечество, который отозвался во всех его произведениях последних лет".

Антон Павлович делился с Буниным: "Какой я "хмурый человек", какой я "холодная кровь"? как называют меня критики. Какой я "пессимист"? Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ – "Студент".

Рассказ был написан в 1894 году. В нем главный герой, студент Духовной академии Иван Великопольский, холодной осенней ночью рассказывал бабам у костра историю, о предательстве Иисуса Христа своим учеником Павлом. Закончив рассказ "…Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг вспыхнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила руками лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль….Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра… И радость вдруг заволновалась в его душе (студента)… Прошлое, думал он связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой… и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало – помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла". Это ли не гимн жизни!

О своем характере Чехов писал Ольге Леонардовне: "Ты пишешь, что завидуешь моему характеру. Должен сказать тебе, что от природы у меня характер резкий, я вспыльчив…, но я привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает".

Чехов не любил людей с высоким самомнением, с чувством своей непогрешимости. Такие люди, по его мнению, всегда деспотичные, бездарные, способные на присвоение прав распоряжаться чужими судьбам, что особенно опасно в политике. Н.А.Дмитриева отмечала: "Притязания маленьких деспотов на монопольное обладание истиной создают питательную почву действиям больших деспотов, когда те приходят к власти…. Люди, которых Чехов любит, имеют смелость признать, что "никто не знает настоящей правды", Они способны вникать в переживания других людей, поэтому умеют прощать. Они и сами совершают ошибки, за них расплачиваются, их искупают…".

"Я прошу тебя вспомнить, - писал Антон брату Александру, - что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращения, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа и ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе всего этого…".

Антон Павлович не был тщеславным человеком. Им двигали не любовь к славе и чинам, а "…желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья, если оно проистекает не отовсюду, а из теоретических или иных соображений, то оно не то". Из письма к земскому врачу И.И.Орлову от 22 февраля 1899 года.

Александр III был благосклонен к писателю. Читая его рассказы, "много смеялся", и велел его книги поставить в свою домашнюю библиотеку. Царская семья посещала чеховские пьесы, в том числе и "Дядю Ваню" и "Вишневый сад". Водевиль "Медведь" император смотрел много раз и находил его забавным.

Несмотря на монаршую благосклонность, Чехов не стоял у дверей кабинетов за почестями и послаблениями. Напротив, избегал их и даже отказался от личной встречи с великой княжной. "Что касается великой княгини, - писал Чехов О.Л.Книппер, - то передай ей, что быть у нее не могу, и никогда она меня не увидит".

В одной из записных книжек Антон Павлович сделал такую запись: "Нигде так не давит авторитет, как у нас, русских, приниженных вековым рабством, боящихся свободы… Мы переутомились от раболепства и лицемерия". Идолопоклонство – основная часть механизма управления народом России.

Чехов любил свободу и, подобно чайке, наслаждался свободным полетом. Максим Горький сказал о нем: "Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел".

Потомственным дворянином Антон Павлович не стал, хотя и имел на это право, как и не делал приписок к своей фамилии в виде "почетный академик Академии наук". Ольге Книппер-Чеховой он сообщил: "Хотел я сначала сделать тебя женою "почетного академика", но потом решил, что быть женою лекаря куда приятнее".

В начале января 1900 года Л.Н.Толстой, В.Г.Короленко, А.П. Чехов были избраны почетными академиками по разряду изящной словесности. Через два года Антон Павлович послал в Академию наук письмо с отказом от почетного звания. "В декабре прошлого года я получил извещение об избрании А. М. Пешкова в почетные академики, и я не замедлил повидаться с А. М. Пешковым, который тогда находился в Крыму, первый принес ему известие об избрании и первый поздравил его. Затем, немного погодя, в газетах было напечатано, что, ввиду привлечения Пешкова к дознанию по 1035 ст., выборы признаются недействительными, причем было точно указано, что это извещение исходит от Академии наук, а так как я состою почетным академиком, то это извещение частью исходило и от меня. Я поздравлял сердечно, и я же признавал выборы недействительными – такое противоречие не укладывалось в моем сознании, примирить с ним свою совесть я не мог. Знакомство с 1035 ст. ничего не объяснило мне. И после долгого размышления я мог прийти только к одному решению, крайне для меня тяжелому и прискорбному, а именно, просить о сложении с меня звания почетного академика. А. Чехов".

О философии жизни Чехов писал Суворину 8 сентября 1891 года: "Черт бы побрал философию великих мира сего! Все великие мудрецы деспотичны, как генералы, и невежливы и неделикатны, как генералы, потому что уверены в беззаконности… Итак, к черту философию великих мира сего! Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из "Холстомера".

Обида за интеллигенцию, которая отстранилась от нужд народа, сквозит в письме к И.И.Орлову от 22 февраля 1899года. В нем Чехов писал: "Не надейтесь на князи и сыны человеческие… вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой. Пока это еще студентки и курсистки – это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры… Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр". Естественно, высказывая это, автор не имел в виду Чайковского, Менделеева, Льва Толстого, Левитана, и других деятелей науки и искусства, чьи имена золотыми буквами вписаны в летопись России.

В другом письме тому же адресату есть и такие строки: " Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, …играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; чтобы там ни было, наука все продвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер… и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции в целом и несмотря ни на что".

В рассказе Чехова "Крыжовник" описаны рассуждения ветеринарного врача Ивана Ивановича, одного из главных героев: "… Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз…".

По Чехову совесть есть врожденная способность души. Даже если совесть чиста, но когда на её фоне совершаются беззакония – это повод вас называть – бессовестным.

Задушевность, желание помочь попавшим в беду – одна из главных черт характера Антона Павловича, которая ярко проявлялась в отношении к братьям. Так, он наставлял Николая: "Ты одарен свыше тем, чего нет у других: у тебя талант. Этот талант ставит тебя выше миллионов людей, ибо на земле один художник приходится на 2000000… Талант ставит тебя в особое положение… гибнет хороший сильный русский талант". "Тяжело положение, дурной характер женщин, с которыми тебе приходится жить, идиотство кухарок, труд каторжный, жизнь анафемская и прочее служить оправданием твоего деспотизма не могут. Лучше быть жертвой, чем палачом". И тут же:  "Быть может, жизнь в самом деле бесценный дар, но, во всяком случае, это дар не бесплатный, тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля… Тут дорог каждый час".

Некоторые современники Чехова за правду изображения относили его к "жестоким" писателям. Не только "правдой жизни" ценен Антон Павлович, но и высокими, благородными порывам, самопожертвованием многих его героев во имя России.

В России в конце XIX и начале XX стали возникать революционные течения, но не к одному из них Чехов не примкнул, о чем говорит его письмо к А.Н.Плещееву: "Я не либерал, не консерватор, не постпеновец, не монах, не индифферент. Я хотел бы быть свободным художником – и только, и жалею, что бог не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах… Фарисейство, тупоумие царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи… Потому я не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Форму и ярлык я считаю предрассудком".

Несмотря на политический нейтралитет, описывал потрясающие картины сахалинской каторги, унижений неимущих, низменных страстей, бедственного положения детей в царской России. Рассказ "Спать хочется" – подтверждение тому.

Чехов в своих произведениях показывал жизнь всех сословий России, не делая при этом своих выводов. Свое кредо он изложил в письме к Суворину: "… Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем".

В отличие от Достоевского и Л.Толстого Чехов не давал рецептов переустройства жизни, а давал возможность читателю поразмышлять о происходящем вокруг и выбрать нужное для себя направление.

7

С детства страсть к путешествиям двигала Антоном Павловичем и в зрелые годы.

Весной 1887 года он отправился в Приазовье. Перед отъездом написал Суворину: "Чтобы не высохнуть, в конце марта уеду на юг, где встречу весну и возобновлю в памяти то, что уже начало тускнеть. Тогда, думаю, работа пойдет живее…". Он побывал в городе своего детства – Таганроге, Новочеркасске, Луганске и др. городах.

Поездка на Сахалин – это подвиг не только физический, но и моральный. Впервые в истории России писатель добровольно, на свои деньги, посетил зловещую окраину империи.

Причина, побудившая Чехова отправиться туда, так и осталась загадкой для современников писателя. Сотрудник петербургской газеты "Неделя" М.О.Меньшиков удивлялся: "… Куда, зачем? Молодой беллетрист, любимый публикой, талант который создан "для вдохновений, для звуков сладких и молитв" и вдруг отправляется на каторгу! Это было странно".

Многие друзья Чехова недоумевали, ради чего, он, с неизлечимой чахоткой, недавно перенесший легочное кровотечение, отправляется за тысячи верст по бездорожью, холоду и голоду. Кто-то говорил, что Антон Павлович поехал из-за неразделенной любви к Лидии Авиловой. Кто-то считал поездку целевой – для изучения русской жизни и каторжан от Урала и богом забытом Сахалине.

Литератору В.Н.Ладыжинскому перед отъездом Чехов говорил о каторге: "Её надо видеть, непременно видеть, изучить самому. В ней, может быть, одна из самых ужасных нелепостей, до которых мог додуматься человек со своими условными понятиями о жизни и праве". Было множество и других мнений.

Сам же Чехов в письме от 2 февраля 1890 года к литературному критику С.Н.Филиппову, чуть приоткрыл завесу тайны, связанной с путешествием: " Я, в самом деле, еду на Сахалин, но не ради одних только арестантов, а так, вообще, хочется вычеркнуть из жизни год или полтора".

Сознавая опасность предстоящего пути, Антон Павлович писал: "У меня такое чувство, как будто я собираюсь на войну… В случае утонутия или чего-нибудь вроде, имейте в виду, что все, что я имею и могу иметь в будущем, принадлежит сестре; она заплатит мои долги".

В апреле 1890 года, предварительно проштудировав литературу о Сибири и об арестантах, он отправился в путь. На Ярославском вокзале его провожали: Левитан, чета Кувшинниковых, Лика Мизинова и др. До Ярославля путешественник ехал в вагоне третьего класса. Затем на пароходе по Волге, Каме и снова поездом до Екатеринбурга, Тюмени, откуда началось "коннолошадное странствие", впечатлениями от которого делился в письме с Сувориным: "… грязь, дождь, злющий ветер, холод и валенки на ногах. Знаете, что значит мокрые валенки? Это сапоги из студня… Всю дорогу я голодал, как собака… Даже о гречневой каше мечтал. По целым часам мечтал".

Несмотря на дорожные трудности, родным писал: " Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!" Восхищение звучит и в строках письма к Суворину: "Право, сколько видел богатства и сколько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно".

Почти три месяца Антон Павлович добирался до берега Охотского моря. 10 июля по трапу парохода "Байкал" он сошел на сахалинский берег, встретивший его пламенем тайги. "Страшная картина, - вспоминал Чехов, - грубо скроенная из потёмок, силуэтов, гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась фантастическою… и все в дыму, как в аду".

С удостоверением начальника острова генерал-майора Кононовича выданного "…. Лекарю Антону Павловичу Чехову в том, что ему, г. Чехову, разрешается собирание разных статистических сведений и материалов, необходимых для литературной работы об устройстве на острове Сахалине каторги…". Далее в разрешении говорилось, что… Продолжение »