…едующего года его приняли репортером в газету «Рабочий», а затем в «Гудок», где были напечатаны первые главы «Записок на манжетах». Фельетоны и статьи Михаила Афанасьевича печатали и журналы: «Медицинский работник», «Россия», «Возрождение». Одновременно он опубликовал в просоветской газете «Накануне», выпускавшейся в Берлине, первую часть «Записок на манжете», отрывок из романа «Алый мах» и рассказ «Чаша жизни».

Насколько был популярен Булгаков, можно судить по газете «Гудок», в которой за неполные четыре года (1922 по 1926) были напечатаны более 120 его репортажей, очерков и фельетонов, в которых высмеивал «накипь нэпа», обитателей коммуналок, торговок на базарах и чиновников многочисленных контор.

В 1923г. он был принят во Всероссийский Союз писателей.

Несмотря на популярность, удовлетворения от писательства не было. Подтверждение тому запись в дневнике 26 октября 1923 года: «В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого. Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить». Пометка от 6 ноября более оптимистическая: «В литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь... Я буду учиться теперь. Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем. Посмотрим же, и будем учиться, будем молчать».

Среди московских знакомых Булгакова оказалась семья Крешковых, которая занималась спиритизмом у себя на квартире на Малой Бронной, 32. Михаил Афанасьевич с женой с интересом посещали сеансы, и один из них он описал в рассказе «Спиритический сеанс», напечатанный в четвертом номере журнала «Рупор». Знания спиритизма, эзотерики потом будут использованы в написании «Мастера и Маргариты» и других произведений.

Конечно же, не фельетоны и репортажи были главными для писателя, его ум и время занимала работа над романом «Белая гвардия». 31 августа 1923 года, закончив его вчерне, сообщил Слезкину: «Роман я кончил, но он еще не переписан, лежит грудой, над которой я много думаю. Кое-что исправляю». В романе, а затем и пьесах «Дни Турбиных» и «Бег», описана та часть интеллигенции России, которая вначале встала на сторону белого движения, но потом большая часть перешла на сторону большевиков, став «новой интеллигенцией». Автор и себя относил к этому разряду. В фельетоне «Столица в блокаде» с присущим ему юмором отметил: «После революции народилась новая, железная интеллигенция. Она может и мебель грузить, и дрова колоть, и рентгеном заниматься. Я верю, она не пропадет! Выживет!" Да, она выжила в XX веке и продолжает выживать в XXI. Такова ее историческая судьба.

Отдельные главы романа «Белая гвардия» печатались в 1924 году в одесском журнале «Шквал», в тифлисской газете «Заря Востока», в газете «Накануне» и «Красном журнале для всех». В 1925 году в журнале «Россия» вышла первая часть романа, на которую издатель Каганский З.А. заключил с автором договор. Окончание романа вышло в апреле следующего года. В декабре 1927 года парижское издательство «Конкорд» напечатало романа «Белая гвардия». В СССР он выйдет в 1966 году.

По просьбе дирекции МХАТа Булгаков переложил роман в пьесу под таким же названием, ставшей в конечной редакции «Днями Турбиных». Попутно он писал «Зойкину квартиру», а также роман «Багровый остров» и закончил «Записки юного врача».

1924 год начался скорбно для России: умер Владимир Ильич Ленин. 24 января в Колонном зале Дома Союзов Булгаков прощался с ним.

В 1925 году альманах «Недра» напечатали булгаковские «Роковые яйца» и «Дьяволиаду». Знакомому П. Н. Зайцеву автор сообщил, что "повесть моя "Дьяволиада" принята, но не дают больше, чем 50 рублей за лист. И денег не будет раньше следующей недели. Повесть дурацкая, ни к черту не годная. Но Вересаеву (он один из редакторов "Недр") очень понравилась".

Теплая дружба связывала Михаила Афанасьевича с писателем В.В.Вересаевым, который писал Горькому 30 июня 1925 года. «Обратили ли Вы внимание на М.Булгакова и «Недрах»? Я от него жду очень многого, если не погибнет он от нищеты и невозможности печататься». В сентябре Викентий Викентьевич советовал: «Михаил Афанасьевич! Когда Вам будет приходиться туго, обращайтесь ко мне. Я бы так хотел, чтобы Вы это делали так же просто, как я это предлагаю! Помните, - я это делаю вовсе не лично для Вас, - а желаю обречь хоть немного крупную художественную силу, которой Вы являетесь носителем». Потом они будут вместе писать пьесу «Пушкин».

Дружил Булгаков и с М.Волошиным. Летом 1925 года по приглашению Максимилиана, он с супругой в течение месяца жил в Коктебеле – литературной «Мекке» Крыма. Перед отъездом Волошин подарил гостю одну из своих акварелей с надписью: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью».

Если литературная жизнь писателя шла в гору, то семейная лодка разбилась об быт. В 1924 году он развелся с Татьяной Николаевной Лаппа, с которой прожил девять лет. Детей у них не было.

В одиночестве Михаил Афанасьевич пребывал не долго. На вечере, устроенном издателями "Накануне" в Бюро обслуживания иностранцев в особняке Денежного переулка, он познакомился с недавно вернувшейся из-за границы Любовью Евгеньевной Белозерской, в замужестве Василевской, которая стала его второй женой. Ей он посвятил роман «Белая гвардия». В апреле 1925 года их брак был оформлен официально.

За первые два месяца 1925 год Булгаков закончил и прочитал друзьям на квартире Н.С.Ангарского, главного редактора альманаха «Недра», неоднозначную повесть «Собачье сердце». Выведенный в ней Полиграф Полиграфович далеко неновый образ в русской литературе, таких шариковых описывал в екатерининские времена Радищев, во времена Николая I - Гоголь, далее Достоевский, Салтыков-Щедрин и другие писатели. Тем не менее, булгаковский персонаж вызвал у видного деятеля партии Л.Б.Каменева неадекватную реакцию и в мае, при обыске квартиры писателя, ОГПУ изъяло машинописные тексты повести и дневники. На вопрос работника этого органа, почему автор любит изображать в своих произведениях интеллигенцию, был дан ответ: "На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно. Я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало и вот по какой причине: я занят. Я очень интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу. Отрицательные явления жизни в советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я - сатирик)». Из дневника Михаила Афанасьевича от 1 сентября 1933 года.

Спустя три года дневники возвратили, выборочно сделав выписки, благодаря неоднократным заявлениям автора, ходатайств А.М.Горького и Е.П.Пешковой, которая писала: «14. VIII.28. Михаил Афанасьевич! Совсем не «совестно» беспокоить меня – о рукописях Ваших я не забыла и два раза в неделю беспокою запросами о них кого следует… Как только получу их, извещу Вас. Жму руку. Ек. Пешкова».

Интересно складывалась судьба пьесы «Дни Турбиных». 5 октября 1926 года во МХАТе состоялась ее премьера, но вскоре ее сняли с показа и лишь по распоряжению секретаря ЦИК СССР А.С.Енукидзе вернули на сцену, правда, на непродолжительное время.

Администратор МХАТа Ф.Н.Михальский рассказал Елене Сергеевне такой эпизод: «На премьере «Страха» (24 декабря 1931 года) Сталин спросил: «А почему у нас не идут «Дни Турбиных»? – «Да запретили… и даже декорации уничтожили…». Назавтра позвонил Енукидзе: «Сколько вам нужно времени, чтобы восстановить спектакль?» - Ну, тут, конечно, сами понимаете… Одним словом, через месяц спектакль шел».

Из дневника Елены Сергеевны. 29 ноября 1934 года: «… вчера на «Турбиных» был Генеральный секретарь, Киров, Жданов… Генеральный секретарь аплодировал много в конце спектакля».

В 1934 году пьесу поставили в США на сцене городка близ Нью-Йорка, но она «для Америки мало интересна». Однако в других театрах шла с аншлагом. Посол в США А.Трояновский отметил 6 сентября 1935 года: «… постановка «Дней Турбиных» Михаила Булгакова будет, я уверен, вехой в культурном и художественном сближении наших стран». «Дни Турбиных», чаще под названием «Белая гвардия», показывали в театрах Европы. Пользовалась она успехом и у зрителей Ленинграда, Киева, Свердловска, Риги, Саратова и других городов.

Речь, сказанную по радио директором МХАТа Я.О.Боярским о пьесе «Дни Турбиных», Елена Сергеевна записала в дневнике 18 октября 1938 года: «… пьеса Михаила Булгакова «Дни Турбиных» вызвала, при своей постановке, волнения из-за того, что многие думали, что в ней содержится апология белого движения. Но партия разъяснила, что это не так, что в ней показан крах и развал белого движения…».

В декабре 1928 года у писателя возник замысел написать «роман о дьяволе», а уже в мае 1929 года сдал в издательство «Недра» первую главу «Магия фурибунда» из романа «Копыто инженера», подписанную псевдонимом «К.Тугай». В окончательном варианте «Копыто» станет «Мастером и Маргаритой». Публикация не состоялась, к тому же попала под запрет пьеса «Кабала святош». В отчаянии автор сжег рукопись «Копыто инженера», а вместе с ней и начало романа «Театр».

Трудным выдался для Булгакова 1929 год: его не печатали, работы не было. Газета «Вечерняя Москва» дала заметку под названием «Театры освобождаются от пьес Булгакова». Ей вторили «Известия» статьей критика Ричарда Пикеля: «В этом сезоне зритель не увидит булгаковских пьес… Снятие булгаковских пьес, знаменует собой тематическое оздоровление репертуара».

В Камерном театре не пошел «Багровый остров», «Зойкину квартиру» исключил Вахтанговский, «Дни Турбиных» сняли с репертуара МХАТа и прекратили репетицию «Бега», о котором А.М. Горький сказал: «… Это – пьеса с глубоким умело скрытым сатирическим содержанием. Хотелось бы, чтобы такая вещь была поставлена на сцене Художественного театра… «Бег» - великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас».

Начальник Главискусства А.И.Свидерский поддержал Горького: «Эту пьесу надо ставить… Такие пьесы, как «Бег», будят мысли, будят критику, вовлекают массы в анализ и дискуссии, такие пьесы лучше, чем архисоветские».

2 февраля 1929 года Сталин в письме Билль - Белоцерковскому так отозвался о пьесе: «Бег», есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, - стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег», в таком виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна…».

Автор вначале отказался от дополнений, но позже, в 1933 году, в письме к брату в Париж писал 14 сентября: «В «Беге» мне было предложено сделать изменения. Так как изменения эти вполне совпадают с первым моим черновым вариантом и ни на йоту не нарушают писательской совести, я их сделал».

В начале июля, а затем осенью 1929 года Булгаков написал письма И.В.Сталину, М.И.Калинину, начальнику Главискусства А.И.Свидерскому с просьбой разрешить: «… мне вместе с женой моей Любовию Евгеньевной Белозерской выехать заграницу на тот срок, который Правительство Союза найдет нужным назначить мне...».

Просьба была отклонена и ограничилась беседой А.И.Свидерского с просителем. 30 июля 1929г. чиновник письменно поделился впечатлением от беседы с секретарем ЦК ВКП(б) А.П. Смирновым: «Я имел продолжительную беседу с Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обреченного. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное».

28 сентября Михаил Афанасьевич сообщил А.М. Горькому: "Все мои пьесы запрещены, нигде ни одной моей строки не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает, ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом - все, что написано мной за десять лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее - самого себя". Ответ не последовал.

Однако жизнь продолжалась. Булгаков давно мечтал написать пьесу о Мольере - лучшем драматурге мира. Готовую работу с названием «Кабала святош» представил в МХАТ. Ее приняли к постановке, но 18 марта 1930 года сняли с репертуара. Пришлось письменно обращаться к И.В.Сталину.

18 апреля 1930 года Булгакову позвонили из секретариата ЦК: «…Михаил Афанасьевич Булгаков? Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить. И тут же слышится голос с явным грузинским акцентом. После слов взаимного приветствия и обещания, что Булгаков будет по письму «благоприятный ответ иметь», Сталин задает вопрос: «А может быть, правда — Вы проситесь за границу? Что — мы Вам очень надоели?» Булгаков, несколько помедлив от растерянности, отвечает: «Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может». «Вы правы», — говорит Сталин, — «Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?» — «Да, я хотел бы. Но я говорил об этом и мне отказали». — «А Вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам нужно бы встретиться, поговорить с Вами». — «Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить». — «Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего», - из воспоминаний Елены Сергеевны спустя двадцать шесть лет.

На следующий день Булгакова зачислили во МХАТ ассистентом режиссера, и началась работа над инсценировкой «Мертвых душ» Н.В.Гоголя, которая прошла в декабре 1930 года. Несколько позже Булгаков написал сценарий для звукового фильма «Мертвые души» и отправит режиссеру И.Пырьеву, но фильм не был снят.

«…С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой неврастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен. Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий для выполнения работы нет никаких. …Причина моей болезни — многолетняя затравленность, а затем молчание», - из дневника писателя.

31 октября 1931 года Главрепертком разрешил поставить «Кабалу святош» в МХАТе, но под названием «Мольер». Одновременно с пьесой писатель работал над романом «Жизнь господина де Мольера» для серии ЖЗЛ. В марте 1933 года рукопись была готова. А.Н.Тихонов, ведущий редактор серии, раскритиковал ее, и А.М.Горький поддержал критика. Книга увидела свет лишь 1962 году.

Труден был путь «Мольера» к зрителю. С перерывами репетиции шли в течение 1932 – 34 годов, как в театре, так и на квартире К.С.Станиславского в Леонтьевском переулке. Станиславский по ходу вносил множество поправок и заставлял автора неоднократно переделывать текст.

А.М.Горький оценил «Мольера» так: «… на мой взгляд, это очень хорошая, искусно сделанная вещь, …автору удалось многое, это еще раз утверждает общее мнение о его талантливости и его способности драматурга… Я совершенно уверен, что в Художественном театре Москвы пьеса пойдет с успехом, и очень рад, что пьеса эта ставится…».

Иначе отозвался драматург и театральный критик О.С.Литовский: «Произведения Булгакова, начиная от его откровенно контрреволюционной прозы – «Дьяволиада», «Роковые яйца» - кончая «Мольером», занимают место не в художественной, а политической истории нашей страны, как наиболее яркое и выразительное произведение внутренней эмиграции, хорошо известной под нарицательным названием «булгаковщины». Под влиянием негативных отзывов в прессе, руководство МХАТа положило на пьесу запрет.

«Копыто инженера» не выходило из головы писателя. В 1932 году он по памяти восстановил сожженные страницы, а в начале мая 1936 года у себя дома прочитал друзьям первые главы, но окончательная точка не была поставлена, правки продолжались. Автор работал над книгой одиннадцать лет, и она явилась итогом его жизни.

«Мастер и Маргарита» - это фантасмагорическая смесь из реальных страниц жизни автора, в которых есть «… и жизнь, и слезы, и любовь». Неоднозначно роман воспринимается читателями: любители эзотерики - в восторге, истинные христиане видят в нем сатанизм, атеистам роман на руку, а некоторые не могут роман дочитать до конца… Может потому, как сказал Воланд в 32 главе «Прощение и вечный приют», «… его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош….».

О том, как шла перепечатка готового романа, красноречиво говорят письма Михаила Афанасьевича к жене в Лебедянь, где она отдыхала с сыном Сережей: «Пишу шестую главу…». 1 июня: «… не хочется бросать ни на день роман. Сегодня начинаю 8-ю главу…». 2 июня: Мы пишем помногу часов подряд, и в голове тихий стон утомления, но это утомление правильное, не мучительное… Роман нужно окончить! Теперь! Теперь!... 14 июня: «передо мною 327 машинописных страниц под этим романом (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится. Останется самое важное – корректура авторская… Свой суд над этой вещью я уже совершил. Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно… ... «Что будет?» — ты спрашиваешь. Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат мои убитые пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего… вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика...». 24 июня перепечатка романа закончена, и Булгаков уехал в Лебедянь к жене, где начал писать пьесу «Дон – Кихот». В 1941 году она была поставлена в театре им. Вахтангова. Главную роль в ней сыграл Р.Симонов.

Страдая депрессией, Булгаков последнее время жил на пределе физических и моральных сил. 1 июня 1934 года Елена Сергеевна записала в дневнике: «М.А. чувствует себя ужасно – страх смерти, одиночества. Все время, когда можно, лежит… Вызвали к Мише Шапиро. Нашел у него сильное переутомление. Сердце в порядке». 60 Приступ депрессии повторился через месяц. «У М.А. очень плохое состояние – опять страх смерти, одиночества, пространства… 13-го мы поехали в Ленинград, лечились у доктора Полонского электризацией».

Из дневника писателя за 1934 год: «Я чувствую себя отвратительно в смысле здоровья. Переутомлён окончательно. К первому августа во чтобы то ни стало надо ликвидировать всякую работу и сделать антракт до конца сентября, иначе совершенно ясно, что следующий сезон я уже не буду в состоянии тянуть… После всего происшедшего не только я, но и хозяйка моя, к великому моему ужасу, расхворалась. Начались дьявольские мигрени, потом боль поползла дальше, бессонница и прочее. Обоим нам пришлось лечиться аккуратно и всерьёз… Потом начнётся возня с «Блаженством». Ох, много у меня работы! Но в голове бродит моя Маргарита и кот и полёты…».

Много времени отнимала для Театра сатиры пьеса «Блаженство», переименованная в «Ивана Васильевича». Первый вариант не подошел. Была сделана новая редакция, но и ее холодно воспринял режиссер и труппа, сославшись на недостаточность юмора и отсутствие в пьесе царя Ивана Грозного. 18 ноября 1935 года, после доработок началась репетиция, но дальше дело не пошло. Спустя много лет пьеса станет любимым фильмом в СССР - «Иван Васильевич меняет профессию», поставленный режиссером Л.Гайдаем.

Напряженная работа требовала отдыха. Булгаков 26 апреля 1934 года писал В.В.Вересаеву: «Решили подать прошение о двухмесячной заграничной поездке: август – сентябрь. Несколько дней лежал, думал, ломал голову, пытался советоваться кое с кем. «На болезнь не ссылайтесь». Хорошо, не буду. Ссылаться можно, должно только на одно: я должен и я имею право видеть хотя бы кратко – свет. Проверяю себя, спрашиваю жену, имею ли я на это право. Отвечает – имеешь… Вопрос осложнен безумно тем, что нужно ехать непременно с Еленой Сергеевной. Я чувствую себя плохо. Неврастения, страх одиночества превратили бы поездку в тоскливую пытку… Некоторые из моих советников при словах «с женой» даже руками замахали. А между тем махать здесь нет никаких оснований. Это правда, и эту правду надо отстоять. Мне не нужны ни доктора, ни дома отдыха, ни санатории, ни прочее в этом роде. Я знаю, что мне надо. На два месяца – иной город, иное солнце, иное море, иной отель, и я верю, что осенью я в состоянии буду репетировать в проезде Художественного театра, а может быть, и писать».

1 мая с просьбой о поддержке выехать за границу на два месяца обратился к А.М.Горькому: «Хорошо помня очень ценные для меня Ваши одобрительные отзывы о пьесах «Бег» и «Мольер», я позволю себе беспокоить Вас просьбой поддержать меня в деле, которое имеет для меня действительно жизненный и чисто писательский смысл. Собственно говоря, для моей поездки нужен был бы несколько больший срок, но я не прошу о нем, так как мне необходимо быть осенью в МХАТ, чтобы не срывать моей режиссерской работы в тех пьесах, где я занят (в частности, «Мольер»). Я в такой мере переутомлен, что боюсь путешествовать один, почему и прошу о разрешении моей жене сопровождать меня. Я знаю твердо, что это путешествие вернуло бы мне работоспособность и дало бы мне возможность, наряду с моей театральной работой, написать книгу путевых очерков, мысль о которых манит меня».

В письме к Вересаеву от 11 июля Булгаков поделился впечатлением о том, как «получал» паспорт. «17 мая лежу на диване. Звонок по телефону, неизвестное лицо, полагаю, служащий: «Вы подавали? Поезжайте в ИНО Исполкома, заполняйте анкету Вашу и Вашей жены». К 4 часам дня анкеты были заполнены. И тут служащий говорит: «Вы получите паспорта очень скоро, относительно Вас есть распоряжение. Вы могли бы получить сегодня, если бы пришли пораньше. Получите девятнадцатого»….. наступило состояние блаженства дома. Вы представляете себе: Париж! Памятник Мольеру… Рим! – здравствуйте, Николай Васильевич, не сердитесь, я Ваши «мертвые души» в пьесу превратил… Средиземное море! Батюшки мои!...

19-го паспортов нет, 23-го - на 25, 25-го – на 27-е. Тревога. Переспросили: есть ли распоряжение, - Есть. Из Правительственной комиссии, через Театр, узаем6 «дело Булгаковых устроено»… Дали список курьеру – катись за паспортами. Он покатился и прикатился. Физиономия мне его сразу настолько не понравилась, что не успел он еще рот открыть, как я уже взялся за сердце. Словом, он привез паспорта всем, а мне беленькую бумажку – М.А.Булгакову отказано.Об Елене Сергеевне даже и бумажки никакой не было. Очевидно, баба, Елизавета Воробей! О ней нечего и разговаривать.

Впечатление? … Пожалуй, правильней всего все происшедшее сравнивать с крушением курьерского поезда. Правильно пущенный, хорошо снаряженный поезд, при открытом семафоре, вышел на перегон – и под откос! Выбрался я из-под обломков в таком виде, что неприятно было глянуть на меня».

В июне 1934 года Булгакова приняли в Союз советских писателей.

Дневник Елены Сергеевны от 13 октября 1934 года: «У М.А. плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает, не обратиться ли к гипнозу». Следующая запись в конце октября: «решил лечиться гипнозом от своих страхов у доктора Берга». Запись через шесть дней: «После гипноза - у М.А. начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь – если бы он мог еще ходить один по улице».

22 ноября: В десять часов вечера М.А. поднялся, оделся и пошел один к Леонтьевым… Полгода он не ходил один».

20 марта 1935 года Елена Сергеевна записала в дневнике о трудностях с «Мольером»: «Станиславский предъявляет совершенно нелепые требования - пытается исключить лучшие места… Всего не упишешь. Доходило до того, что мы решили с Мишей вопрос – не написать ли письмо Станиславскому с отказом от поправок, взять пьесу и уйти». В тексте письма к Станиславскому были такие строки: «Если Художественному театру «Мольер» не подходит в том виде, как он есть, хотя Театр принимал его именно в этом виде и репетировал в течение нескольких лет, я прошу Вас «Мольера снять и вернуть мне».

Елена Сергеевна вспомнила рассказ Александра Николаевича Тихонова, ведущего редактора серии ЖЗЛ, который ехал с Горьким к Сталину хлопотать за эрдмановского «Самоубийцу». Сталин сказал Горькому: - Да что! Я ничего против не имею. Вот – Станиславский тут пишет, что пьеса нравится театру. Пожалуйста, пусть ставят, если хотят. Мне лично пьеса не нравится. Эрдман мелко берет, поверхностно берет. Вот Булгаков!... Тот здорово берет! Против шерсти берет! (он рукой показал – и интонационно). Это мне нравится!»

В январе 1936 года за постановку «Мольера» взялся Немирович-Данченко и вот, что отметил: «Мне спектакль был показан, так сказать, накануне сдачи публике. Официально я мог его не допустить. Но перед работавшими в нем в течение нескольких лет актерами и режиссурой я не имел на это ни малейшего права. Мне осталось помочь исполнителям довести спектакль до конца». Успешное представление «Мольера» («Кабала святош») состоялось в феврале 1936 года и пройдет еще только семь раз.

Сложными были отношения Булгакова с руководством МХАТа, что видно из разговора с директором театра Я.О.Боярским: «Я сразу обозлился и выложил ему все, все хамства МХАТа, все о разгроме 36-го года, о том, что «Мольер» мне принес, за мою работу, иск театра денежный и выключение из квартирного списка в Лаврушинском… Все выложил о травле, о разгроме моральном, материальном…». На все Боярский применил такой прием:

- Вам практически выгодно написать для нас пьесу… у нас бывает правительство…

М.А.Сказал:

- Нет, у меня сейчас нет сил писать… А я рад, что все сказал этим подлецам. Ей-богу, легче стало…».

Затем Булгакова на дому посетил режиссер Сахновский В.Г. с заявлением: «Я прислан к Вам Немировичем и Боярским сказать от имени МХАТа: придите опять к нам, работать для нас… Я понимаю, что не счесть всего свинства и хамства, которое Вам сделал МХАТ, но ведь это не Вам одному, они многим, они всем это делают!» - Из дневника Елены Сергеевны.

Предстоял юбилей МХАТа, и опять обошли Михаила Афанасьевича. Дневник жены 26 октября: « … Ведь подумать только. В число юбилейных спектаклей не включили «Турбиных», идущих 13-й год, уже больше 800 раз! Ведь это единственный случай с пьесой советского автора. Кроме того, ни в одной прессе не упоминается ни фамилия Булгакова, ни название пьесы».

На юбилейный банкет Булгаковы не пошли, несмотря на приглашение. Кстати, из 12 написанных им пьес, только три шли на сцене этого театра: «Дни Турбиных», «Мертвые души» и промелькнувший «Мольер».

1 октября 1936 Булгаков подал заявление об уходе из МХАТа и начал работать в Большом театре в качестве либреттиста-консультанта, попутно совмещая работу в Театре рабочей молодежи (ТРАМ), с которым удалось съездить на гастроли по югу СССР.

Двойная работа изматывала, вскоре пришлось оставить ТРАМ. В Большом театре кроме просмотра и правок множества либретт других авторов, Булгаков работал и над своими: «Черное море», «Минин и Пожарский» и «Петр Великий», «Рашель», «Мадемуазель Фифи, одновременно выправляя «Мастера и Маргариту».

В журнале «Театр и драматургия» за 1936 год в четвертом номере был помещен отчет о собрании театральной общественности Москвы, на котором выступил режиссер – новатор – Мейерхольд. В частности, он сделал упрек в адрес Театра сатиры: «… Этот Театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть допущены. Сюда, например, пролез Булгаков».

Михаила Афанасьевича не покидала мысль о его «загубленной жизни и на эту тему он часто вел разговор с женой. Она записала в дневнике: «М.А.обвиняет во всем самого себя. А мне тяжело слушать это. Ведь я знаю точно, что его погубили. Погубили писатели, критики, журналисты. Из зависти. А кроме того, потому, что он держался далеко от них, не любил этого круга, не любил богемы, амикошонства. Это ему не прощается. Это как-то под пьяную лавочку высказал все Олеша».

Разными бывают журналисты и разные выполняют заказы. Сенсацию одного их рьяных, которая касалась смерти в Париже Ф.И.Шаляпина, Елена Сергеевна описала в дневнике 14 апреля 1938 года: «… Сегодня в «Правде» есть сообщение об этом. А в «Известиях» - подписанная певцом Рейзеном заметка о том, что Шаляпин ничего после себя не оставил, вообще он уже ничего не давал и не мог дать, и подобная дрянь…». Следующая запись 22 апреля. «…Сегодня в «Известиях» опровержение – от редакции: ничего из того, что было напечатано по поводу Шаляпина, Рейзен не говорил сотруднику «Известий» по телефону, а говорил даже «наоборот»… Поэтому редакция «Известий» приносит свои извинения Рейзену, сотрудник же Ефроимзон уволен с работы».

В печати был объявлен конкурс на создание учебника по истории СССР и Михаил Афанасьевич откликнулся на него. Дело было за материалом. Из дневника Елены Сергеевны от 1936 года: «Миша сказал, что будет писать. Я поражаюсь ему. По-моему это невыполнимо». Условия конкурса подписал Сталин и Молотов. Победителя ожидала премия в 100000 рублей. Булгаков потом отказался от затеи, мотивируя нездоровьем, отсутствием времени и той причиной, что «результаты таких конкурсов, как известно, определялись заранее, и судьба учебника была решена прежде, чем… мог закончить свою работу».

Небезынтересная судьба булгаковской пьесы о И.В.Сталине – «Пастырь», ставшей - «Батум», написанную по предложению руководства МХАТа. Над ней автор работал почти три года, взяв в основу события батумской стачки рабочих в 1902 году с  участием молодого Сталина. Почему драматург согласился написать пьесу о нем остается загадкой и по настоящее время.

В.Я.Виленкин, близкий друг семьи Булгакова, считал, что «Прямого разговора о том, что побуждает его писать пьесу о молодом Сталине, у нас с ним не было ни разу… Могу поделиться только тем, как я воспринимал это тогда и продолжаю воспринимать теперь. Его увлекал образ молодого революционера, прирожденного вожака, героя (это его слово) в реальной обстановке начала революционного движения и большевистского подполья в Закавказье. В этом он видел благодарный материал для интересной и значительной пьесы. Центральную фигуру он хотел сделать исторически достоверной и в то же время, она виделась ему романтической (тоже его слово).

Июнь 1939 года. «… позавчера, 3-го, пришла Ольга – знаменитый разговор о Мишином положении и о пьесе о Сталине. Театр, ясно, встревожен этим вопросом и жадно заинтересован пьесой о Сталине, которую Миша уже набрасывает….». Следующая запись 7 июня: «… Миша прочел им черновик пролога из пьесы о Сталине (исключение из семинарии). Им чрезвычайно понравилось, это было искренно. Понравилось за то, что оригинально, за то, что непохоже на все пьесы, которые пишутся на эти темы, за то, что замечательная роль героя».

24 июня. «Пьеса закончена! Проделана была совершенно невероятная работа – за 10 дней написал девятую картину и вычистил, отредактировал всю пьесу – со значительными изменениями».

Ведущий актер МХАТа Н.П. Хмелев делился впечатлением со своей женой после прочтения пьесы у автора: «Был у Булгакова – слушал пьесу о Сталине – грандиозно! Это может перевернуть все вверх дном! Я до сих пор нахожусь под впечатлением и под обаянием этого произведения… Утверждают, что Сталина должен играть я. Поживем – увидим…. Заманчиво, необычно интересно, сложно, дьявольски трудно, очень ответственно, радостно, страшно!»

Через месяц была читка пьесы во МХАТе. «…Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказыванья. Все очень хорошо. Калишьян в последней речи сказал, что Театр должен ее поставить к 21 декабря. (День рождения Сталина). Пьесу одобрил Комитет по искусству и отправил ее наверх для утверждения. Елена Сергеевна, уверенная в успехе пьесы, заранее распределила среди друзей выделенные автору места в зале Большого театра.

Для натуральных впечатлений, необходимых для постановки пьесы, Булгаков с частью артистов отправился в Тифлис и Батум. В Серпухове труппу догнала телеграмма: «Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву». Булгаковы вышли в Туле и на машине вернулись в Москву. Елена Сергеевна сделала запись в дневник: «Через три часа бешеной езды, то есть в восемь часов вечера, были на квартире. Миша не позволил зажечь свет: горели свечи. Он ходил по квартире, потирал руки и говорил – покойником пахнет. Может быть, это покойная пьеса?...».

17 августа 1939 года Елена Сергеевна записала высказывание режиссера Сахновского В.Г., что пьеса: «…получила наверху (в ЦК наверно) резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И.В.Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста, выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать… наверху посмотр