В январе 1936 года за постановку «Мольера» взялся Немирович-Данченко и вот, что отметил: «Мне спектакль был показан, так сказать, накануне сдачи публике. Официально я мог его не допустить. Но перед работавшими в нем в течение нескольких лет актерами и режиссурой я не имел на это ни малейшего права. Мне осталось помочь исполнителям довести спектакль до конца». Успешное представление «Мольера» («Кабала святош») состоялось в феврале 1936 года и пройдет еще только семь раз.

Сложными были отношения Булгакова с руководством МХАТа, что видно из разговора с директором театра Я.О.Боярским: «Я сразу обозлился и выложил ему все, все хамства МХАТа, все о разгроме 36-го года, о том, что «Мольер» мне принес, за мою работу, иск театра денежный и выключение из квартирного списка в Лаврушинском… Все выложил о травле, о разгроме моральном, материальном…». На все Боярский применил такой прием:

- Вам практически выгодно написать для нас пьесу… у нас бывает правительство…

М.А.Сказал:

- Нет, у меня сейчас нет сил писать… А я рад, что все сказал этим подлецам. Ей-богу, легче стало…».

Затем Булгакова на дому посетил режиссер Сахновский В.Г. с заявлением: «Я прислан к Вам Немировичем и Боярским сказать от имени МХАТа: придите опять к нам, работать для нас… Я понимаю, что не счесть всего свинства и хамства, которое Вам сделал МХАТ, но ведь это не Вам одному, они многим, они всем это делают!» - Из дневника Елены Сергеевны.

Предстоял юбилей МХАТа, и опять обошли Михаила Афанасьевича. Дневник жены 26 октября: « … Ведь подумать только. В число юбилейных спектаклей не включили «Турбиных», идущих 13-й год, уже больше 800 раз! Ведь это единственный случай с пьесой советского автора. Кроме того, ни в одной прессе не упоминается ни фамилия Булгакова, ни название пьесы».

На юбилейный банкет Булгаковы не пошли, несмотря на приглашение. Кстати, из 12 написанных им пьес, только три шли на сцене этого театра: «Дни Турбиных», «Мертвые души» и промелькнувший «Мольер».

1 октября 1936 Булгаков подал заявление об уходе из МХАТа и начал работать в Большом театре в качестве либреттиста-консультанта, попутно совмещая работу в Театре рабочей молодежи (ТРАМ), с которым удалось съездить на гастроли по югу СССР.

Двойная работа изматывала, вскоре пришлось оставить ТРАМ. В Большом театре кроме просмотра и правок множества либретт других авторов, Булгаков работал и над своими: «Черное море», «Минин и Пожарский» и «Петр Великий», «Рашель», «Мадемуазель Фифи, одновременно выправляя «Мастера и Маргариту».

В журнале «Театр и драматургия» за 1936 год в четвертом номере был помещен отчет о собрании театральной общественности Москвы, на котором выступил режиссер – новатор – Мейерхольд. В частности, он сделал упрек в адрес Театра сатиры: «… Этот Театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть допущены. Сюда, например, пролез Булгаков».

Михаила Афанасьевича не покидала мысль о его «загубленной жизни и на эту тему он часто вел разговор с женой. Она записала в дневнике: «М.А.обвиняет во всем самого себя. А мне тяжело слушать это. Ведь я знаю точно, что его погубили. Погубили писатели, критики, журналисты. Из зависти. А кроме того, потому, что он держался далеко от них, не любил этого круга, не любил богемы, амикошонства. Это ему не прощается. Это как-то под пьяную лавочку высказал все Олеша».

Разными бывают журналисты и разные выполняют заказы. Сенсацию одного их рьяных, которая касалась смерти в Париже Ф.И.Шаляпина, Елена Сергеевна описала в дневнике 14 апреля 1938 года: «… Сегодня в «Правде» есть сообщение об этом. А в «Известиях» - подписанная певцом Рейзеном заметка о том, что Шаляпин ничего после себя не оставил, вообще он уже ничего не давал и не мог дать, и подобная дрянь…». Следующая запись 22 апреля. «…Сегодня в «Известиях» опровержение – от редакции: ничего из того, что было напечатано по поводу Шаляпина, Рейзен не говорил сотруднику «Известий» по телефону, а говорил даже «наоборот»… Поэтому редакция «Известий» приносит свои извинения Рейзену, сотрудник же Ефроимзон уволен с работы».

В печати был объявлен конкурс на создание учебника по истории СССР и Михаил Афанасьевич откликнулся на него. Дело было за материалом. Из дневника Елены Сергеевны от 1936 года: «Миша сказал, что будет писать. Я поражаюсь ему. По-моему это невыполнимо». Условия конкурса подписал Сталин и Молотов. Победителя ожидала премия в 100000 рублей. Булгаков потом отказался от затеи, мотивируя нездоровьем, отсутствием времени и той причиной, что «результаты таких конкурсов, как известно, определялись заранее, и судьба учебника была решена прежде, чем… мог закончить свою работу».

Небезынтересная судьба булгаковской пьесы о И.В.Сталине – «Пастырь», ставшей - «Батум», написанную по предложению руководства МХАТа. Над ней автор работал почти три года, взяв в основу события батумской стачки рабочих в 1902 году с  участием молодого Сталина. Почему драматург согласился написать пьесу о нем остается загадкой и по настоящее время.

В.Я.Виленкин, близкий друг семьи Булгакова, считал, что «Прямого разговора о том, что побуждает его писать пьесу о молодом Сталине, у нас с ним не было ни разу… Могу поделиться только тем, как я воспринимал это тогда и продолжаю воспринимать теперь. Его увлекал образ молодого революционера, прирожденного вожака, героя (это его слово) в реальной обстановке начала революционного движения и большевистского подполья в Закавказье. В этом он видел благодарный материал для интересной и значительной пьесы. Центральную фигуру он хотел сделать исторически достоверной и в то же время, она виделась ему романтической (тоже его слово).

Июнь 1939 года. «… позавчера, 3-го, пришла Ольга – знаменитый разговор о Мишином положении и о пьесе о Сталине. Театр, ясно, встревожен этим вопросом и жадно заинтересован пьесой о Сталине, которую Миша уже набрасывает….». Следующая запись 7 июня: «… Миша прочел им черновик пролога из пьесы о Сталине (исключение из семинарии). Им чрезвычайно понравилось, это было искренно. Понравилось за то, что оригинально, за то, что непохоже на все пьесы, которые пишутся на эти темы, за то, что замечательная роль героя».

24 июня. «Пьеса закончена! Проделана была совершенно невероятная работа – за 10 дней написал девятую картину и вычистил, отредактировал всю пьесу – со значительными изменениями».

Ведущий актер МХАТа Н.П. Хмелев делился впечатлением со своей женой после прочтения пьесы у автора: «Был у Булгакова – слушал пьесу о Сталине – грандиозно! Это может перевернуть все вверх дном! Я до сих пор нахожусь под впечатлением и под обаянием этого произведения… Утверждают, что Сталина должен играть я. Поживем – увидим…. Заманчиво, необычно интересно, сложно, дьявольски трудно, очень ответственно, радостно, страшно!»

Через месяц была читка пьесы во МХАТе. «…Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказыванья. Все очень хорошо. Калишьян в последней речи сказал, что Театр должен ее поставить к 21 декабря. (День рождения Сталина). Пьесу одобрил Комитет по искусству и отправил ее наверх для утверждения. Елена Сергеевна, уверенная в успехе пьесы, заранее распределила среди друзей выделенные автору места в зале Большого театра.

Для натуральных впечатлений, необходимых для постановки пьесы, Булгаков с частью артистов отправился в Тифлис и Батум. В Серпухове труппу догнала телеграмма: «Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву». Булгаковы вышли в Туле и на машине вернулись в Москву. Елена Сергеевна сделала запись в дневник: «Через три часа бешеной езды, то есть в восемь часов вечера, были на квартире. Миша не позволил зажечь свет: горели свечи. Он ходил по квартире, потирал руки и говорил – покойником пахнет. Может быть, это покойная пьеса?...».

17 августа 1939 года Елена Сергеевна записала высказывание режиссера Сахновского В.Г., что пьеса: «…получила наверху (в ЦК наверно) резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И.В.Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста, выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать… наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым, как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе…».

Далее в дневнике идут ее собственные суждения: «Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М.А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу – интересную для него по материалу, с героем, - и чтобы пьеса эта не лежала на письменном столе, а шла на сцене».

Сталин же в беседе с Немировичем В.И. «назвал пьесу очень хорошей, но ставить ее нельзя».

Художественный руководитель Большого театра С.А.Самосуд предложил Михаилу Афанасьевичу переделать пьесу в оперу, для которой музыку напишет Д.Д.Шостакович, но автор не пошел на это.

После неудачи с пьесой у Булгакова участились головные боли. 9 октября жена записала в дневнике: «Вчера большое кровопускание – 780 граммов, сильная головная боль. Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки».

Для лечения и отдыха, Михаила Афанасьевича направили в Барвиху, где вместе с женой находился с 18 ноября по 8 декабря 1939 года. «Меня необыкновенно трогает отношение к Мише профессора Страхова. Он все восхищался Мишиным юмором, какой он сохранил и в болезни». Состояние здоровья после лечения стало лучше, но из-за ослабления зрения пришлось носить темные очки.

Критика, дискуссии о творчестве Булгакова велись постоянно. 7 апреля 1939 года Елена Сергеевна записала в дневник сообщение Художественного совета при Всесоюзном комитете по делам искусств: «Оказывается, Немирович выступил и много говорил о Булгакове: самый талантливый, мастер драматургии т.п. Сказал – вот почему вы все  про него забыли, почему не используете такого талантливого драматурга, какой у нас есть – Булгакова?

Голос из собравшихся (не знаю кто, но постараюсь непременно узнать):

- Он не наш!

Немирович: Откуда вы знаете? Что вы читали из его произведений? Знаете ли вы «Мольера», «Пушкина»? Он написал замечательные пьесы, а они не идут. Над «Мольером» я работал, эта пьеса шла бы и сейчас. Если в ней что-нибудь надо было по мнению критиков изменить, это одно. Но почему снять?»

Глава 2 

Любовь на всю жизнь

Елена Сергеевна Булгакова, урожденная Нюренберг, родилась в Риге 21 октября 1893 года. Отец ее был учителем, а мать дочерью священника. В семье была сестра Ольга и два брата: Александр и Константин 9. В 1911 году Елена окончила рижскую гимназию. В декабре 1918 года семья Нюренбергов переехала в Москву, и здесь девушка освоила машинопись, которой помогала отцу в работе.

В возрасте двадцати пяти лет она обвенчалась с сыном артиста Мамонта Дальского – Юрия Мамонтовича Нееловым, но через два года брак распался. Через некоторое время Елена Сергеевна вышла замуж за Евгения Александровича Шиловского, крупного военачальника Красной Армии, ставшего затем генерал-лейтенантом, профессором кафедры Академии генштаба. Было у них два сына – Евгений и Сергей.

Шиловская писала в октябре 1923 года о своей жизни сестре Ольге: «… Ты же знаешь, как я люблю Женей моих, что для меня значит мой малыш, но все же я чувствую, что такая тихая, семейная жизнь не совсем по мне. … Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать, но хочется очень. При этом ты не думай, что это является следствием каких-нибудь неладов дома. Нет, у нас их не было за время нашей жизни. Просто, я думаю, во мне просыпается мое прежнее «я» с любовью к жизни, к шуму, к людям, к встречам и т. д. и т.п. Больше всего на свете я хотела бы, чтобы моя личная жизнь – малыш, Женя большой – все остались так же при мне, а у меня, кроме того, было бы еще что-нибудь в жизни, вот так, как у тебя театр».

В ноябре Елена жалуется сестре: «Мне чего-то недостает, мне хочется большой жизни, света, движения. Я думаю, что просто мне надо заняться чем-нибудь… Ты знаешь, я страшно люблю Женю большого, он удивительный человек, таких нет, малыш самое дорогое существо на свете, - мне хорошо, спокойно, уютно. Но Женя занят почти целыми днями, малыш с няней все время на воздухе, и я остаюсь одна со своими мыслями, выдумками, фантазиями, нерастраченными силами. И я или (в плохом настроении) сажусь на диван и думаю, думаю без конца, или – когда солнце светит на улице и в моей душе – брожу одна по улицам».

О знакомстве 28 февраля 1929 года с Михаилом Булгаковым Елена Сергеевна вспоминала: «Это было на масленой, у одних общих знакомых… когда они позвонили и, уговаривая меня прийти, сказали, что у них будет знаменитый Булгаков, - я мгновенно решила пойти. Уж очень мне нравился он как писатель…».

В письме брату Александру Сергеевичу Нюренбергу 13 февраля 1961 года она вспомнила детали первой встречи: «… Сидели мы рядом (Евгений Александрович был в командировке, и я была одна), у меня развязались какие-то завязочки на рукаве, … я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что тут и было колдовство, тут-то я его и привязала на всю жизнь… Тут же мы условились идти на следующий день на лыжах. И пошло... После этого – актерский клуб, где он играл с Маяковским на биллиарде…. Словом, мы встречались каждый день…».

Через несколько дней Булгаков пригласил Елену Сергеевну к своему знакомому на Малую Бронную: «Сидели до утра. Я сидела на ковре около камина… потом всегда Миша, вспоминая с удовольствием этот вечер, вернее, ночь, - что ты ведьма! Присушила меня!.. Потом пришла весна, за ней лето, я поехала в Ессентуки на месяц. Получала письма от Миши, в одном была засохшая роза и вместо фотографии – только глаза его, вырезанные из карточки. И писал, что приготовил для меня достойный подарок, чтобы я ехала скорее домой. А подарок был – что он посвящает мне роман, показал черновик, тетрадь (она хранится у меня), на первой странице написано: «тайному другу». Это- черновик его романа «Записки покойника». А на экземпляре книги «Дьяволиада» он написал в 33-м году: «Тайному другу, ставшему явным, жене моей Елене. Ты совершишь со мной мой последний полет. Твой М. 21 мая».

Ничего не бывает тайного, чтобы не стало явным. Шиловский узнал об отношениях супруги с писателем и категорически запретил ей всякие контакты с ним. Елена Сергеевна поделилась своими мыслями с подругой, корреспонденткой московского радио, М.С.Матюшиной: «… Я не видела Булгакова двадцать месяцев, давши слово, что не приму ни одного письма, не подойду ни разу к телефону, не выйду на улицу. Но, очевидно, все-таки это была судьба. Потому что, когда я первый раз вышла на улицу, я встретила его, и первой фразой, которую он сказал мне, было: «Я не могу без тебя жить». И я ответила: «И я тоже»… «Это была быстрая, необыкновенно быстрая, во всяком случае, с моей стороны, любовь на всю жизнь».

Родителям в Ригу дала знать: «Мои дорогие и бесконечно любимые… Я расхожусь с Евг. Ал. и выхожу замуж за Михаила Афанасьевича Булгакова. Мы будем жить втроем: он, я и Сережа. Женечка останется у Евг. Ал. Расстаемся мы с Евг. Ал. исключительно друзьями, друзьями на всю жизнь. Я буду постоянно приходить домой, т.е. к Женечке… Вы сами понимаете, мои любимые, что сейчас на душе у меня и тревога и боль. Но вместе с тем, полтора года разлуки мне доказали ясно, что только с ним жизнь моя получит смысл и окраску…».

4 октября 1932 года официально зарегистрировавшись в загсе, новобрачные отправились в свадебное путешествие в Ленинград. Возвратившись, жили на старой квартире на Большой Пироговской, 35а, а оттуда, через два года переехали в Нащокинский переулок. Радостью переезда новосел поделился с В.В.Вересаевым: «Замечательный дом, клянусь!.. Молю Бога, чтобы дом стоял нерушимо. Я счастлив, что убрался из сырой Пироговской ямы. А какое блаженство не ездить на трамвае!».

Как и многие врачи, Булгаков не обращал внимания на свое здоровье. Страдая врожденным заболеванием почек, он не имел четкого ритма не только труда, но и отдыха. Об этом не раз отмечала жена в дневниках. К примеру: 28 ноября 1938 года: «… ложимся спать каждый день под утро. Вот вчера тоже вернулись от Вильямсов, где слушали радиолу в четыре часа, а легли в пять…».

Или: «Сейчас к нам придут Файки и Волькенштейн играть в винт с М.А…. Они пришли и играли до трех часов. А потом начались разговоры… Ушли они в половине пятого, мы еще просидели до половины шестого. У М.А. мрачное состояние».

23 февраля 1939 года: «У Миши - сильные головные боли. Сережа прогревал ему синей лампой голову… звонок и приезд Дунаевского. Неудачный вечер, Миша был хмур, печален… Дунаевский играл до четырех часов на рояле… Сегодня днем больна вдребезги из-за вчерашней бессонной ночи. К вечеру поправилась, читаю по Пушкину…».

Из письма Елены Сергеевны к брату Александру Сергеевичу в Париж 23 февраля 1961 года «…Вот когда был Миша, от нас, действительно, люди не могли уходить – прямо приклеивались к дому. Бывали почти каждый день люди, сидели поздно, и я молила Мишу – давай ложиться не позже трех! Но никогда не удавалось раньше пяти-шести… Прием, как всегда бывает, теперь люди говорят: я был дружен с Булгаковым, мы всегда ходили с ним домой из театра… Может быть, и был разок – но всегда?!»

Далее письма к брату и дневники Елены Сергеевны стали хроникой скоротечной болезни мужа, осложненной гипертонией, почти слепотой и инсультом. Из письма к Николаю Афанасьевичу Булгакову в Париж 17 октября 1961 года: «… Когда мы с Мишей поняли, что не можем жить друг без друга (он именно так сказал), - он очень серьезно вдруг прибавил: «Имей ввиду, я буду очень тяжело умирать, - дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках. Я нечаянно улыбнулась – это был 1932-й год, Мише было 40 лет с небольшим, он был здоров, совсем молодой… И потом в течение жизни нашей жизни несколько раз напоминал мне об этом…. к 1939-му году он был прелестен и внешне и душевно. Так что все его разговоры о скорой смерти… вел всегда в самой юмористической форме… единственно, что его мучило часто, это были головные боли… Потом мы поехали на юг, и в поезде ему стало нехорошо, врачи мне объяснили потом, что это был удар по капиллярным сосудам. Это было 15 августа 1939 года. Мы вернулись в тот же день обратно из Тулы (я нашла там машину) в Москву. Вызвали врачей, он пролежал несколько времени, потом встал, затосковал, и мы решили для изменения обстановки уехать на время в Ленинград. Уехали 10 сентября, а вернулись через четыре дня, так как он почувствовал в первый же день на Невском, что слепнет. Нашли там профессора, который сказал, проверив его глазное дно: Ваше дело плохо. Потребовал, чтобы я немедленно увезла Мишу домой. В Москве я вызвала известнейших профессоров – по почкам и глазника. Первый хотел сейчас же перевезти Мишу в Кремлевскую больницу. Но Миша сказал: «Я никуда не поеду от нее». И напомнил мне о моем слове.

А когда я в передней провожала профессора Вовси, он сказал: «Я не настаиваю, так как это вопрос трех дней». Но Миша прожил после этого полгода. Ему становилось то хуже, то лучше. Иногда он даже мог выходить на улицу, в театр. Но постепенно ослабевал, худел, видел все хуже… сестры медицинские были безотлучно, доктора следили за каждым изменением. Но все было напрасно. Силы уходили из него… Ноги ему не служили… Лицо его настолько изменилось от переносимых им страданий, что его почти нельзя было узнать…».

14 января 1940 года. «Миша лежит. Мороз действует на него дурно».

15 января. «Миша, сколько хватает сил, правит роман, я переписываю».

24 января. «Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка – не помогло… Живем последние дни плохо, мало кто приходит, звонит. Миша правил роман».

1 февраля на фоне мучительных головных болей Михаил Афанасьевич спросил Елену Сергеевну: «Ты можешь достать у Евгения револьвер?».

6 февраля. Утро. 11 часов. «В первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив… Лежу…. Покой, ты со мной…. Вот это счастье…».

11 февраля 1940 года Михаил Афанасьевич подарил жене фотографию с надписью: «Жене моей Елене Сергеевне Булгаковой. Тебе одной, моя подруга, надписываю этот снимок. Не грусти, что на нем темные глаза: они всегда обладали способностью отличать правду от неправды. Москва. М.Булгаков. 11 февр.1940г.».

13 февраля - Булгаков последний раз диктовал поправки к "Мастеру и Маргариты».

Елена Сергеевна вспоминала, что как-то в конце болезни был момент, когда муж почти потерял речь и у него выходили иногда только концы или начала слов. Она сидела у изголовья, и Михаил Афанасьевич дал понять, что ему что-то нужно: лекарство, питье, но было ясно, что это не то. Тогда она догадалась и спросила: «Твои вещи?» Он кивнул с таким видом, что и «да», и «нет». Она сказала: «Мастер и Маргарита?» Он, страшно обрадованный, сделал знак головой: «Да, это». И выдавил из себя два слова: «Чтобы знали, чтобы знали»...

15 февраля «Пишу после длительного перерыва. С 2го, по-видимому, начался второй – сильнейший приступ болезни, выразившийся и в усилившихся, не поддающихся тройчатке головных болях, и в новых болях в области живота, и в рвоте и в икоте. Одним словом, припадок сильнее первого. Записывала только историю болезни, а в дневнике ни слова. Вчера позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе и поездке Миши на юг Италии, для выздоровления. Сказал, что наведет все справки и через несколько дней позвонит».

19 февраля. «У Миши очень тяжелое состояние – третий день уже. Углублен в свои мысли, смотрит на окружающих отчужденными глазами. К физическим страданиям прибавились или, вернее, они привели к тому болезненному душевному состоянию. Ему сейчас неприятен внешний…».

1 марта. «Утром – встреча, обнял крепко, говорил так нежно, счастливо, как прежде до болезни, когда расставались хоть ненадолго. Потом (после припадка): умереть, умереть… (пауза)… но смерть все-таки страшна… впрочем, я надеюсь, что (пауза)… сегодня последний день, нет предпоследний».

4 марта - согласно записи Е. С. Булгаковой день прошел так: "Утро. Проснулся... Потом заговорил: "Я хотел служить народу... Я хотел жить в своем углу... (Сергею Шиловскому) Ты знаешь, что такое рубище? Ты слышал про Диогена? Я хотел жить и служить в своем углу... я никому не делал зла..."

8 марта. «О, мое золото!» (В минуту страшных болей – с силой). Потом раздельно и с трудом разжимая рот: го-луб-ка… ми-ла-я,

Записала, когда заснул, что запомнила: «Подойди ко мне, я поцелую тебя и перекрещу на всякий случай… Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой, очаровательной… Ты была самой лучшей женщиной в мире… Божество мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя! И если мне суждено будет еще жить, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в мой земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их для тебя… Я люблю тебя, я обожаю тебя! Любовь моя, моя жена, жизнь моя!»

10 марта. «16.39. Миша умер».

В конце романа «Мастер и Маргарита» есть такие строки: «… Слушай беззвучие, - говорила Маргарита мастеру,- слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду… Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уж не сумеешь. Беречь твой сон буду я».

11 марта состоялась гражданская панихида в здании Союза Советских писателей на  Воровского, 52. Перед панихидой скульптор С. Д. Меркуров снял посмертную маску с лица покойного. С прощальным словом выступил писатель Всеволод Вячеславович Иванов, драматург Алексей Михайлович Файко, актер Василий Осипович Топорков и Борис Аркадьевич Мордвинов.

12 марта тело кремировали и урну с прахом Михаила Афанасьевича Булгакова захоронили на Новодевичьем кладбище.

В письме от 16 января 1961 года брату Николаю Булгакову Елена Сергеевна коснулась оформления могилы: «… Я никак не могла найти того, чтобы я хотела видеть на могиле Миши – достойного его. И вот однажды, когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище Новодевичьем, - я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской, на мой вопрос, объяснил, что это – Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе с помощью экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили. С большим трудом, так как этот гранит труден для обработки, как железо, рабочие вырубили площадочку для надписи: Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. 19891 – 1940 (Четыре строчки. Золотыми буквами)… Эту глыбу - морской гранит – привез Аксаков специально для могилы Гоголя…».

Елена Сергеевна пережила мужа на тридцать лет и умерла в 1970 году. Урну с ее прахом захоронили слева от Голгофы мужа. Теперь на ней такая надпись:

Писатель

Михаил Афанасьевич

Булгаков

1891 – 1940

Елена Сергеевна

Булгакова

1893 – 1970

ГОЛГОФА   МИХАИЛА   БУЛГАКОВА

Глава 1

Путь к мастерству

Михаил Афанасьевич Булгаков относился к разряду литераторов, которые не любили писать свои автобиографии, и потому, одна из них, написанная в марте 1931 года, напоминает скупые телеграфные строчки, в которых заключен талант, энергия и необыкновенная трудоспособность.

Дневники – мгновения открытой души. Счастливая судьба у дневников Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого, которые почти полностью дошли до нашего времени, чего не скажешь о булгаковских. Сейчас мы имеем возможность что-то узнать о писателе лишь из части сохранившихся их или дневников жен, или из воспоминаний близких друзей. То, что написала последняя жена Михаила Афанасьевича, Елена Сергеевна, с 1933 по 1940 год, носят элементы субъективизма, некоторых неточностей, но главное их достоинство – откровенность в описании жизненного и творческого пути Мастера.

15 мая 1891 года в семье преподавателя Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и его жены Варвары Михайловны, урожденной Покровской, родился первенец – Михаил, со временем семья пополнится тремя сестрами и двумя братьями. В 1907 году от заболевания почек, скончался глава семьи, и воспитание детей взяла на себя энергичная, добрая Варвара Михайловна. Несмотря на определенные материальные трудности, а жила она на государственную пенсию, сумела привить детям любовь к труду, книгам, музыке.

В десять лет Михаил пошел в Первую киевскую Александровскую мужскую гимназию, которую закончил 1909 году. За год до окончания он познакомился с гимназисткой Лаппа Татьяной Николаевной, приехавшей в Киев на каникулы из Саратова, которая приходилась дальней родственницей декабристу Лаппа М.Д., осужденного в 1826 году Верховным судом к лишению чина прапорщика лейб-гвардии Измайловского полка с записью в солдаты с выслугой. 25 апреля 1913 года молодые люди обвенчались.

По окончании гимназии Михаил поступил на первый курс медицинского факультета Киевского университета. Учеба шла неровно, второй курсе пришлось слушать дважды, но, несмотря на это, в 1916 года получил диплом с утверждением «в степени лекаря с отличием всеми правами и преимуществами, законами Российской империи сей степени присвоенными».

Осенью молодой врач начал работать в Никольской больничке Сычевского уезда Смоленской губернии и увлекся морфием, ставшим причиной семейного разлада. Спустя время, Булгакова перевели в Вязьму заведовать кожно-инфекционным отделением. Медицина отнимала много времени, но находилось оно и для занятий литературой, в том числе и «Записками юного врача», одним из рассказов которых стал - «Морфий».

Татьяна Николаевна вспоминала: «Когда мы после Никольского попали в Вязьму, Михаил начал регулярно по ночам писать. Сначала я думала, что он пишет пространные письма к своим родным и друзьям в Киев и Москву. Я осторожно спросила, чем он так занимается, на это он постарался ответить уклончиво и ничего не сказал. А когда я стала настаивать на том, чтобы он поделился со мною, Михаил ответил приблизительно так: "Я пишу рассказ об одном враче, который болен. А так как ты человек слишком впечатлительный, то, когда я прочту это, в твою голову обязательно придет мысль, что в рассказе идет речь обо мне". И, конечно же, не стал знакомить с написанным, несмотря на то, что я очень просила и обещала все там понять правильно…».

В феврале 1918 года с аттестатом, что «выполнял свои обязанности безупречно», врач оставил больницу. «Когда приехали из земства, - далее вспоминала Татьяна Николаевна, - в городе были немцы. Стали жить в доме Булгаковых на Андреевском спуске... Михаил все сидел, что-то писал. За частную практику он не сразу взялся».

Второй муж матери, доктор И.П.Воскресенский, помог Михаилу избавиться от мучительной зависимости наркотика и открыть частный кабинет для лечения венерических заболеваний. Не бросал доктор и занятий литературой, продолжая трудиться над «Записками юного врача» и рассказами «Недуг» и «Первый цвет». Впечатления от увиденного, как под ударами Красной армии бежали из Киева немцы, петлюровцы и белые, войдут в роман «Белая гвардия», пьесу «Дни Турбиных» и «Бег».

В 1919 году доктора Булгакова мобилизовали в армию Украинской Народной Республики, из которой он дезертировал и временно служил врачом у красных, но и от них ушел и оказался у белых во Владикавказе. Оставив их, поступил корреспондентом в «Кавказскую газету», в которой появились его несколько статей и фельетонов. Текст «Дань восхищения» хранится в литературном архиве писателя.

Во Владикавказе Михаил Афанасьевич переболел тяжелой формной возвратного тифа. После болезни и освобождения города Красной армией, навсегда отказавшись от медицинской практики, сотрудничал в подотделе искусств ревкома, побывал на должности декана факультета Горского народного художественного института, работал в русском драматическом театре и написал для национального осетино-ингушского театра несколько пьес: «Парижские коммунары», «Самооборону», «Братьев Турбиных», "Сыновья муллы", дошедшая до наших дней.

Писатель Ю.Л.Слезкин вспоминал: «... во Владикавказе Булгаков поставил при моем содействии... «Братьев Турбиных»... Действие происходит в революционные дни 1905 года, в семье Турбиных - один из братьев был эфироманом...».

Из дневника Булгакова. Владикавказ 1 февраля 1921 года: "...работаю днями и ночами. Эх, если бы было где печатать!.. Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь". Через две недели еще запись, связанная с квартирой на Андреевском спуске, дом, 13. 6 февраля: "У меня в письменном столе две важных для меня рукописи: "Наброски земского врача" и "Недуг" (набросок) и целиком на машинке "Первый цвет". Все эти три вещи для меня очень важны... Сейчас я пишу большой роман по канве "Недуга"… в Киеве у меня остались кой-какие рукописи - "Первый  цвет", "Зеленый змий", а в особенности важный для меня черновик "Недуга".

Вскоре русский театр закрылся и, надеясь продолжить литературную работу, он уехал в Тифлис, однако и там оказался не у дела. Созрело решение перебраться с женой в Батум, а оттуда за границу, но попытка эмигрировать не осуществилась. Владикавказские впечатления будут описаны Михаилом Афанасьевичем в "Записки на манжетах", а в автобиографии появляется краткая запись: «… писал фельетоны, изредка помещаемые в газетах, изучал историю театра, иногда выступал в качестве актера».

В конце сентября 1921 года Михаил Афанасьевич приехал в Москву. В столицу 20-х годов прошлого века со всей России стремились, и завоевать жизненное пространство маститые и малоизвестные литераторы, к последним, относился и тридцатилетний Михаил Булгаков. О том, как ему жилось в Москве, Ю.Л.Слезкин вспоминал: «По приезде своем в Москву мы опять встретились с Булгаковым, хотя последнее время во Владикавказе между нами пробежала черная кошка... Жил тогда Миша бедно, в темноватой, сырой комнате большого дома на Садовой... Читал свой роман о каком-то наркомане и повесть о докторе - что-то очень скучное и растянутое..."

1 октября Михаила Афанасьевича зачислили секретарем Литературного отдела (ЛИТО) Главлитпросвета, в котором проработал до закрытия его в ноябре, а затем перешел в «Торгово-промышленный вестник», но и он вскоре закрылся. Приходилось браться за любую работу, и некоторое время заведовать издательской частью в Военно-воздушной академии им. Н.Е.Жуковского.

Несмотря на хроническую нехватку времени, Михаил находил время на письма матери. 17 ноября 1921 года писал: «По ночам урывками пишу «Записки земского врача». Может выйти солидная вещь. Обрабатываю «Недуг». Но времени, времени нет! Вот что больно для меня». 1 февраля 1922 года в Киеве от сыпного тифа Варвара Михайловна умерла.

Первая публикация Булгакова «Эмигрантская портняжная фабрика» появилась в Москве в газете «Правда» 4 февраля 1922 года. В начале сл… Продолжение »