3 РАЗРЯД.

В нем оказались два человека, приговоренные к вечной каторге, сокращенной до 20 лет.

БАТЕНЬКОВ ГАВРИИЛ СТЕПАНОВИЧ

(1793 – 1863).

Из дворян. Подполковник Корпуса инженеров путей сообщения. Участник войны с Наполеоном и заграничных походов русской армии 1813 – 1814 годов.

За отвагу имел орден Владимира IV степени с бантом и Анны IV класса. В битве при Монмирале получил десять штыковых ран.

С 1816 года служил в Томске по инженерной части. Сотрудничал с видным государственным деятелем при царском дворе М.М.Сперанском. В 1821 году Батенькова перевели в Петербург, а через два года в ведомство всесильного Аракчеева. Работать с ним Гавриилу Степановичу долго не пришлось. Шефу не понравились вольнолюбивые высказывания подчиненного, за что и уволил.

Батеньков вступил в члены Северного общества и принимал активное участие в подготовке восстания на Сенатской площади. После неудачного мятежа подполковника арестовали и заключили в Петропавловскую крепость.

Вместо Сибири Гавриила Степановича заточили на двадцать лет в одиночную камеру Петропавловской крепости, где он, по официальному заключению властей, заболел душевным расстройством. В знак протеста узник объявлял голодовки, пытался убить себя бессонницей, но находил в себе силы возрождаться и мысленно сочинять стихи. Пример - "Тюремная песня".

Еще я мощен и творящих

Храню в себе зачатки сил,

Свободных, умных, яснозрящих,

Не подавит меня кумир.

Не раз и смерть своей косою

Мелькала мне над головою,

Я не боюсь ее…

После двадцатилетней одиночки новый шеф жандармов граф Орлов вспомнил о заключенном и в 1846 году доложил о нем монарху. Последовала резолюция - облегчить его состояние, тем более, что "… он содержится только от того, что был доказан в лишении рассудка…". Последовал приказ отправить декабриста на поселение в Томск.

"Старые друзья помогли Батенькову приобрести небольшой участок пригородной земли. Он выстроил на ней избенку, покрыл по-малороссийски соломой, завел небольшое хозяйство и зажил одиноким хуторянином… Жизнь Батенькова в Соломенном отличалась чрезвычайной скромностью, по складу она походила несколько на крестьянскую. Вставал рано, работал", - так вспоминал современник декабриста А.Иванов.

Чиновник Томского губернского правления А.И.Лучшев оставил теплые воспоминания о ссыльном: "Вообще в Томске он (Батеньков) пользовался уважением и любовью всех знавших его, от старого до малого, от первых – за ум, высокую нравственность и 20-летние страдания, а от последних – за простоту, доброту и ласку".

Надзор за политическим ссыльным был неустанный. Он должен был являться в управлении с отчетами чуть ли не о каждом прожитом дне. По этому поводу Батеньков сделал запись: "Не имея в Сибири никаких готовых для себя прав, ссыльный передается в полное распоряжение правительства. Закон охраняет только его жизнь. Имущество же и труд охраняет единственно от уклонения в частную выгоду, прежде всего в сторону злоупотребления".

В поздравлении Батенькову от 14 января 1854 года с двадцать девятым годом сибирских страданий, есть и такие слова Пущина: "Пора обнять вас, дорогой Гаврило Степанович, в первый раз в нынешнем году, и пожелать вместо всех обыкновенных при этом случае желаний продолжения старого терпения и бодрости: этот запас не лишний для нас, зауральских обитателей без права гражданства в Сибири… ".

Земля сибирская виделись Гавриилу Степановичу так: "Сибирь имеет чудное свойство: климатизировать всех, кто в неё как-нибудь попадает; стоит перешагнуть единожды Урал, тотчас и прильнет название сибиряка надолго, на всю жизнь… Все нити наших богатств стекаются там в один узел, и орбита Сибири явно означила оба свои фокуса. В перигее (относительно России) растет её народонаселение; в апогее – материальный балласт и точка опоры для всех".

По амнистии 1856 года Батенькову разрешено было выехать в Тульскую губернию, а затем в Калугу. Находясь под надзором полиции, Гавриил Степанович не оставил привычки переписываться с друзьями - декабристами, которые в делах советовались с ним. Одно из писем А.Поджио от 24 июня 1860 года к Батенькову начиналось так: "Почтеннейший Гавриил Степанович! Вы, по доброму расположению ко мне как к товарищу и как любитель редкостей, предлагали мне дополнить калужскую коллекцию!" Разговор шел о подыскании для А.Поджио приличного дома.

Часто встречался Батеньков и с рядом живущим Е.П.Оболенским и П.Н.Свистуновым. Им было что вспомнить, о чем поговорить.

Одаренная натура: математик, философ, астроном, поэт, разработчик проекта конституции для России, Гавриил Степанович Батеньков умер 29 октября 1863г в Калуге в возрасте семидесяти лет от воспаления легких. Похоронен в селе Петрищево Белевского уезда Тульской губернии рядом с фронтовым другом Елагиным.

Согласно завещанию он был похоронен в селе Петрищево

30 июля 1864 года А.Поджио в письме к Оболенскому из Воронок выразил глубокую скорбь: "Пожалел я Батенькова, но как быть? Все мы стоим у меты, и очередь за каждым из нас".

Гавриил Степанович оставил после себя незаконченные мемуары о пережитом. В них он писал: "…Тайное общество наше отнюдь не было крамольным, но политическим. Оно, включая разве немногих, состояло из людей, коими Россия будет гордиться… Чем меньше была горсть людей, тем славнее для них, ибо, хотя по несоразмерности сил, глас свободы раздавался не долее нескольких часов, но и то приятно, что он раздавался… Покушение 14 декабря не мятеж… но первый в России опыт революции политической, опыт почтенный в бытописаниях и в глазах других просвещенных народов".

Мало кто знает в наше время Батенькова как поэта. В его стихах выражена любовь к Родине и вера в её светлое будущее.

Каким огромным великаном

Я зрю тебя, Россия – мать!

Полмира облегла ты станом,

И не перестает сиять

В твоих уделах дня светило,

И море синее повило

Фатой волнистою тебя.

Ты опоясалась хребтами,

И снегов вечных сединами

Покрыла древняя себя.

Венец из северных сияний

Почиет на челе твоем;

Как очи полынные познаний,

Так сопки блещут их огнем.

Как жил для боя напряженье –

Великих рек в тебе теченье;

В громах лишь слышен голос твой

Кристаллов соли напиталась,

Металлов квасом напаялась –

Полкругом видима луной…

С гордостью Гавриил Степанович писал:

"Я русский: гордо бьется грудь

При имени России".

О русском языке Батеньков выразился в стихотворной форме.

Вот камень твердый и холодный,

И признака в нем жизни нет!

Вот грубиян язык народный -

Иным посмешища предмет.

Резец Венеру в камне сыщет;

Певец, как соловей засвищет…

Холодный, грубый где они?

Се! Огненный язык слетает,

Его всяк в меру понимает;

Им боги говорят одни.

В мемуарах Батеньков высказал и такую мысль: "Обыкновенно мы судим о достоинствах дела по его успеху; но о таком деле, которое простирается на целый народ, подлежит судить уже по судьбе его. Судьба тем превосходит успех, что проводит дело через добро и зло".

В другом стихотворений Гавриил Степанович обращался к нам, живущим в XXΙ веке, с вопросом и указанием пути к всеобщему благу.

О люди, знаете ль вы сами,

Кто вас любил, кто презирал,

И для чего под небесами

Один стоял, другой упал?

Пора придет: не лживый свет

Блеснет – всем будет обличенье…

Нет! не напрасно дан завет,

Дано святое наставленье,

Что бог – любовь; и вам любить

Единый к благу путь указан…

И тот, кто вас учил так жить,

Сам был гоним, сам был наказан.

Декабрист верил, что память о нем переживет время.

Я тот же. Да. Бессмертная душа

Не знает старости, и может воля

Стерпеть громаду мертвую препон.

Я верую, что долго буду жить,

И преступлю страну и поколенье,

И возбужу Отвыкшую любовь.

В Томске несгибаемому Гаврииле Степановиче Батенькову на оживленной площади установлен памятник, напоминающий горожанам об одном из первых революционеров – дворянине.

ШТЕЙНГЕЛЬ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ

(1783 – 1862).

Внук министра Аншпах - Байрейского маркграфства. Отец будущего декабриста, барон Иоганн Готфрид, эмигрировал в Россию в конце 18 века. Мать - дочь русского купца. Единственный их сын родился на Урале в городе Обве. Крещенного в православную веру, грудным младенцем увезли его в Иркутск, будто бы заранее сюда проложили ему путь на каторгу.

Барон Иван Федорович всю жизнь боролся с несправедливостью, лихоимством и с чванством чиновников, но борьба оказалась неравной и закончилась клеветой. И.Ф.Штейнгеля судили, приговорив к смертной казни. Исполнению ее помешало убийство императора Павла Ι. Новый император, Александр Ι, отменил указ отца.

Спустя годы сын напишет об отце, который был: "… по религии лютеранин, по языку немец, по душе честный человек".

И.Ф.Штейнгель по долгу службы перевели на Камчатку в Нижнекамчатск. Свое детство Владимир Иванович вспоминал так: "Я резвился с простыми казачьими и камчадальскими ребятишками, перенимая их наречия и навыки". Уроки чтения псалтыри и часослова мальчик брал у местного дьячка. С переездом семьи в 1790 году снова в Иркутск, Владимир пошел в губернскую школу, а в 1792 году десяти лет от роду был принят в Кронштадтский морской корпус. Окончив, служил на Балтийском флоте, затем в Иркутской морской команде. Ушел в отставку капитан – лейтенантом.

И.Ф.Штейнгель участник войны с Наполеоном в 1812 году и заграничных походах русской армии периода 1813 -1814 годов. За храбрость при сражении под Полоцком, награжден орденом Анны ΙΙ класса, а за Чашники и Березину - орденами Владимира ΙV степени с бантом. В 1814 году Владимир Иванович был назначен адъютантом московского главнокомандующего А.П.Тормасова и много сделал для восстановления Москвы после пожара. Был женат, имел восемь детей.

В 1823 году он познакомился с Рылеевым К.Ф. и вступил в Северное общество, став одним из разработчиков восстания на Сенатской площади. Штейнгель соавтор знаменитого "Манифеста к русском народу", так и не врученного сенаторам.

14 декабря 1825 года Штейнгель присутствовал на последнем совещании у Рылеева. Восстание подавлено… Владимир Иванович вспоминал итог: "Так обагрилось кровью и это восшествие на престол. В окраине царствования Александра стали вечными терминами ненаказанность допущенного гнусного злодеяния и беспощадная кара вынужденного благородного восстания – явного и с полным самоотвержением. Войска были распущены Исаакиевская и Петровская площадь обставлена кадетами. Разложены были многие огни, при свете которых всю ночь убирали раненых и убитых и обмывали с площади пролитую кровь… Тела бросали в проруби; утверждали, что многие утоплены живыми".

Присягнув новому императору в церкви Вознесения, Штейнгель 20 декабря уехал в Москву. 3 января 1826 года его арестовали, а 6 января привезли в Петербург в Зимний дворец. В 6 часов вечера арестованный предстал перед императором. Между ними произошел такой диалог.

"Штейнгель, и вы тут? Сказал он. – Я только был знаком с Рылеевым", - отвечал я. – "Как, ты родня графу Штейнгелю?". – "Племянник его, и ни мыслями, ни чувствами не участвовал в революционных замыслах, и мог ли участвовать, имея кучу детей!" – "дети ничего не значат, - прервал государь, - твои дети будут мои дети! Так ты знал о их замыслах?". – "Знал, государь от Рылеева". – "Знал и не сказал – не стыдно ли?" – "Государь, я не мог и мысли допустить дать кому-нибудь право называть меня подлецом!" – "А теперь как тебя назовут" – спросил государь саркастически, гневным тоном…" - из воспоминаний арестованного.

Штейнгель вспоминал, как по случаю завершения дела декабристов, священному Синоду было поручено составить особый молебен. Была издана брошюра под названием "сицевой", в ней говорилось: "Последование благодарственного молебного пения ко господу богу, даровавшему свою помощь благочестивейшему государю нашему императору Николаю Павловичу на испровержение крамолы, угрожавшия междоусобием и бедствованиями государству Всероссийскому. В синодальной типографии 1826 года".

Молебен был исполнен в Петербурге "перед народом гвардейского корпуса на Исаакиевской площади, а также в Москве и всей России. Этим священно – торжественным актом совершилась разыгранная официально перед народом и пред современным светом драма кары тайного общества в России"

Коронация и миропомазание императора произошло в Москве. В изданном по этому случаю манифесте не были забыты и декабристы, им сократили сроки каторги и поселений.

Штейнгель, находясь в заключении, не побоялся написать два письма Николаю I. В первом он, в частности, писал: "В высочайшем манифесте о восшествии вашем на престол, как бы в утешение народа сказано, что ваше царствование будет продолжением предыдущего. О, государь! Ужели сокрыто от вас, что эта самая мысль страшила всех и что одна токмо уверенность в непременной перемене порядка вещей говорила в пользу цесаревича…царствие его (Александра Ι) – если разуметь под словом сим правление – было во многих отношениях для России пагубно, под конец же тягостно для всех состояний, даже до последнего изнеможения государь всюду являлся ангелом и сопровождался радушными  восклицаниями, но в то же время от распоряжений правительства именем его разливалось повсюду неудовольствие и ропот". Далее он раскрыл пагубное влияние питейных заведений, в которых простой народ не только спаивался, но и разорялся. В то же самое время владельцы их наживали огромные состояния. Автор коснулся и военных поселений Аракчеева, приводящих к бунтам, а так же длительности срока службы в армии и другого, наболевшего. По сути, он изложил царю программу декабристов по переустройству правления в России. В письме были и такие строки: " О, государь, чтобы истребить корень свободомыслия, нет другого средства, как истребить целое поколение людей, кои родились и образовались в последнее царствование. Но если сие невозможно, то остается одно – препобедить сердце милосердием и увлечь умы решительными явными приемами к будущему благоденствию государства". Письмо датировано Генваря 11 дня, 1826 года.

Во втором письме продолжаются те же мысли, что и в первом, но в нем есть и другие мотивы: "Вам оставлено государство в изнеможении, с развращенными нравами, со внутренним расстройством, с истощающимися доходами… при всем том ни единого мужа у кормила государственного, который бы с известным глубоким умом, с характером твердым, соединяя полное и безошибочное сведение о своем отечестве, питал к нему любовь, себялюбие превозмогающую, - словом, ни одного мужа, на котором бы могла возлечь высочайшая доверенность в великом деле государственного управления. Если присовокупить к сему разлившийся неспокойный дух с неудовольствием против правительства прежнего, с родившеюся из того недоверчивостью к будущему, и, наконец, самую необходимость, в коей вы нашлись опечалить многие  семейства в обеих столицах, то действительно, положение ваше, государь, весьма затруднительное." Закончено письмо надеждой: "… чтобы вы поспешили воцарствовать в сердцах народа и, сооружа в них незыблемый престол свой, спасли бы любезнейшее отечество наше от бедствия и возвеличили бы Россию. Она того достойна!

Вашего императорского величества верноподданный барон Владимир Иванов сын Штейнгель, отставной подполковник, содержащийся в Петропавловской крепости. Генваря 29 дня, 1826 года".

Вначале Штейнгель был посажен в крепость Свартгольм, а из нее, закованного в железы, в июне 1826 года отправили в Читу. "Мы вступили в тюрьму, как в преддверие гроба, но сердца наши были спокойны, душа тверда", - потом напишет Владимир Иванович. В Чите 30 августа 1828 года с него сняли кандалы.

Следующим этапом каторги был Петровский завод. Несмотря на тяготы тюремного заключение, интеллектуальная жизнь декабристов продолжалась, и образовали "каторжную академию", где каждый из них находил занятие по душе. Штейнгель, например, для публичного чтения написал статью "Записки о Сибири", впоследствии напечатанную А.И.Герценом под названием "Сибирские сатрапы".

Срок каторги Штейнгеля закончился в 1836 году. На поселение он вышел в Елань, что в 67 верстах от Иркутска. Здесь продолжил успешную литературную работу: много переводил, писал статьи для "Северной пчелы" и "Библиотеки для чтения", переписывался с друзьями ссыльными. Каторга не озлобила декабриста. Из Елани он писал И.И.Пущину: "… в тюрьме составленная связь есть самая прочная и едва ли уступает самому нежному родству".

Жена Владимира Ивановича хотела приехать к нему в ссылку, но материнский долг ее остановил, слишком большим было семейство. Не в отместку, Владимир Иванович сошелся с вдовой чиновника и имел от нее двоих детей. Имя новой женщины не известно, но известно, что их сын Андрей учился в Тобольской гимназии под фамилией, очевидно, матери, - Петров. Будущее детей, рожденных в Сибири, беспокоило Штейнгеля, о чем написал Е.И.Якушкину 2 июня 1860 года: "Две заботы возмущают дух постоянно: воспитание сына и неоставление дочери, рожденных в "несчастии". В последствии дочь будет определена пансионеркой в московский Екатерининский институт. Заботился отец и о законных детях, добиваясь для них привилегий. Так, дочь Мария и сын Николай получили права почетного гражданства и фамилию Бароновых, так как по предписанию Николая Ι дети государственных преступников не имели права носить их фамилию.

Из Елани, по велению императора, Владимира Ивановича перевели на жительство вначале в Ишим, а затем в Тобольск. Здесь декабрист развил бурную деятельность. В письме И.И.Пущину сообщал: "Из меня сделали всеобщего стряпчего: отказывать не хочется, а уж трудно становится". В письме Г.С.Батенькову Штейнгель делился: " Здесь всеми обласкан. Недостало бы ни на что времени, если удовлетворить всем приглашениям".

Дружил Владимир Иванович с тобольским прокурором Д.И.Францевым, а у автора сказки "Конька – горбунка" П.П.Ершова, на свадьбе был посаженным отцом, и был учителем у дочери гражданского губернатора М.В.Ладыженского, своего старого знакомого по Москве.

В связи с народными волнениями в Тобольской губернии, губернатор попросил Владимира Ивановича "…написать к народу остерегательную прокламацию народным вразумительным языком и потом еще две кратких, но сильных" Государево око не дремало. Пошел донос генерал – губернатору Западной Сибири П.Д.Горчакову, а тот отправил докладную в Петербург в ΙΙΙ-е отделение что Штейнгель "… занимается редакцией бумаг у губернатора и поэтому имеет влияние на управление губернией". А.Х.Бенкендорф рекомендовал властям неугомонного декабриста немедленно выслать в Тару. Тот воспротивился и послал шефу жандармов прошение, заключив его словами: "Во всю жизнь мою, в службе, в гонении, в изгнании, везде я ненавидел зло и старался делать добро".

Судя по письму к М.А.Бестужеву, Владимир Иванович не пал духом: "Искать расположение такого человека, как князь Горчаков, скорее умру, не стану. Он мне презрителен – как человек, вдвое – как администратор, втрое – как псевдовельможа".

Надеясь, что разум восторжествует, опальный еще раз обратился к Бенкендорфу, а тот счел, что декабрист наказан недостаточно: "… за неприличные его положению и крайне дерзкие суждения переместить в одну из дальних деревень". Пришлось подчиниться и выехать с семейством в Тару. И здесь декабрист обрел друзей. На именинах Штейнгеля: "Тарские все знаменитости были с поздравлениями", в их числе и окружной судья Ф.А.Ананьин.

Прожив на новом месте восемь лет, власти вернули ссыльного снова в Тобольск. К этому времени умер Николай Ι и новый государь объявил амнистию декабристам. Штейнгелю дозволялось выехать в Петербург, но достаточных средств на дорогу не оказалось. Помог сын, (из шести сыновей осталось в живых только двое) инспектор Царскосельского лицея, прислав отцу 300 рублей. Семидесятичетырехлетний старец по бездорожью, с попутным офицером, тронулся в путь. В Москву прибыл 24 октября 1856 года. Прожив два дня, поехал дальше в Тверь, где ждала семья. После тридцатилетней разлуки они встретились.

Вот и Петербург! Однако разрешение на въезд не было. Пришлось на время остановиться у сына в лицее, но власти смотрели косо. "…Сват мой вице – адмирал Анжу приютил меня на своей квартире. Итак, я снова попал в положение, столь же странное, как и тяжкое, тяжкое до того, что едва ли не тяжелее ссылочного… Возвращено достоинство родовое, но с ограничением свободы, с оставлением признака кары, отвержения и напоминания для всех и каждого: "это был преступник". Всему должен быть предел, даже ненависти и мщению" Переехал в Колпино, ко второму сыну, поручику лейб – гвардии Гатчинского полка.

27 ноября 1856 Штейнгелю разрешили жить в северной столице. На третий день он: "… поспешил поклониться праху блаженной памяти государя Николая I; сердце сжалось, обильные слезы с тихим рыданием облегчили грудь; казалось, и из гроба повторил государь: "Давно простил тебя!"

Декабрист оставался под полицейским надзором. Через некоторое время Владимира Ивановича вызвали к начальнику IΙΙ отделения князю Долгорукому для того, чтобы "… 74-летнего старца пристращать его нотациею, чтобы вел себя осторожнее. Старик сообразовался с той ролью, которую на него этим фактом налагали еще раз: не высказал ни малейшего признака оскорбления, но не мог не почувствовать полного сожаления".

И.И.Пущин в свое время настоял, чтобы Штейнгель писал мемуары, да и самому Владимиру Ивановичу хотелось, чтобы кто-то в будущем продолжил борьбу за справедливость: "Кто осудит страдальцев, если бросят наудачу несколько слов в океан времени с последней надеждою: "Авось перехватят внуки!". Так родились "Записки В.И.Штейнгеля".

Умер Владимир Иванович в возрасте семидесяти девяти лет. Последними словами умирающего декабриста были: "Прошу, не оставьте моего сына Андрея".