…Сухинову. Находясь в Зарентуйском руднике, в 1828 году организовал заговор с целью, по словам И.И.Горбачевского, "… освободить всех членов тайного общества, содержащихся в Читинском остроге и бежать с ними за границу". Далее Горбачевский писал: "Решившись на что-либо однажды для исполнения предпринятого им дела, он не видел никаких препятствий, его деятельности не было границ; он шел прямо к цели, не думая ни о чем более, кроме того, чтобы скорее достигнуть оной. Его характер твердый и настойчивый, не терпел отлагательства; предаться на произвол судьбы и ожидать спокойно от нее одной – было для него величайшим несчастьем. В бедствии и в неволе он считал не только правом, но и долом искать собственными силами свободы и счастия; к тому же его душа искала всегда сильных потрясений; посреди опасности только он находился в своей сфере".

Декабристы не поддержали идею заговора, Сухинов обратился за помощью к уголовникам. Один из них донес начальству. Зачинщика приговорили к 300 ударам кнутом, клеймению и смертной казни. Чтобы избежать унижения, до исполнения приговора, Сухинов Иван Иванович покончил жизнь самоубийством, прожив на свете тридцать два года.

ТРУБЕЦКОЙ СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ

(1790 – 1860)

Князь. Полковник лейб-гвардии Преображенского полка. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов. Награжден многими российскими орденами, в том числе: Анны ΙV и ΙΙ класса, Владимира ΙV степени с бантами, прусским "За заслуги" и Кульмским крестом, а так же золотыми шпагами с надписью "За храбрость".

Будучи членом "Союза спасения", "Союза благоденствия" и Северного общества принял деятельное участие в разработке деталей восстания. Правда, с оговоркой, что он не своевременен, т.к. основные силы заговорщиков далеки от столицы и на помощь вряд ли успеют. Иван Пущин возразил: "Нас по справедливости назвали бы подлецами, если бы пропустили мы нынешний единственный случай". Рылеев поддержал Ивана Ивановича: "Предвижу, что не будет успеха, но потрясение необходимо. Тактика революции заключается в одном слове – дерзай, и если это будет несчастливо, мы своей неудачей научим других".

Поскольку руководитель восстания должен быть с "толстыми" погонами и известным лицом в армии, то по предложению Рылеева роль диктатора выпала на полковника Сергея Трубецкого, приехавшего в это время из Киева в Петербург в отпуск.

Одно выйти на неприятеля в бою, другое, поднять руку на императора России. И.И.Пущин по этому поводу сказал: "…при всей своей личной храбрости, Трубецкой самый нерешительный человек во всех случаях своей жизни, и потому не в его природе было решиться взять на свою ответственность кровь, которая должна была пролиться и все беспорядки, несомненно, следующие за пролитой кровью в столице".

После разгрома восстания, ночью, Трубецкой был арестован в здании французского посольства, где находился у родственников жены и доставлен в Зимний дворец на допрос к Николаю I. "Меня позвали, Император пришел ко мне навстречу в полной форме и ленте и, подняв указательный палец правой руки против моего лба, сказал: "Что было в этой голове, когда вы с вашим именем, с вашей фамилией вошли в такое дело? Гвардии полковник князь Трубецкой!   Как вам не стыдно быть вместе с такой дрянью, ваша участь будет ужасная… Какая фамилия! … Какая милая жена! Вы погубили вашу жену! У вас есть дети? … Вы счастливы, что у вас нет детей! Ваша участь будет ужасная! Ужасная!" – вспоминал Трубецкой. Затем его отправили в Петропавловскую крепость в № 7 Алексеевского равелина, где : "…велели раздеться и, оставляя на мне только рубашку, портки и чулки, подали халат и короткие туфли, которые через несколько дней заменили на изорванные… Через несколько дней жена моя принесла мне белье и мне давали его в перемену".

Далее были допросы великим князем Михаилом Павловичем, Бенкендорфом и другими чиновниками Верховного суда. Трубецкой многие обвинения отвергал. "Князь Голицын подошел ко мне и сказал: "Государю ваши ответы не нужны для узнания дела, все уже известно. Он желает видеть только вашу откровенность, и что вы чувствуете к милости его, не заставьте принять с вами неприятных для вас мер". Ответ был достойный: "Я уже сказал государю в первый день все, что касается моего участия, и готов пополнить все, что угодно будет спросить, но согласитесь, ваше сиятельство, что я не могу быть доносчиком".

"28 числа марта, после обеда, отворяют дверь моего номера, и входит генерал – адъютант Бенкендорф, высылает офицера и после незначащих замечаний о сырости моего жилища садится на стул и просит меня сесть. Я сел на кровать". (Их разговор шел на французском языке и касался участия Сперанского (члена Государственного совета, законодателя) в тайных обществах). Перейдя на русский язык, Бенкендорф предупредил Трубецкого" …что вы находитесь между жизнью и смертью". Ответ: "Я знаю, что нахожусь ближе к последней". От имени государя Бенкендорф требовал у князя откровенности, которая могла бы повлиять на дальнейшую его судьбу. Трубецкой: "Мне бы очень хотелось доказать мою признательность всем, что только находится в моей власти, но не могу же я клеветать на кого бы то ни было; не могу же я говорить то, чего никогда не случилось. Государь не может надеяться, чтобы я выдумал разговор, которого вовсе не происходило. Да если бы я и был слаб для этого, надо еще доказать…". Шеф жандармов ушел из камеры ни с чем.

В крепости Трубецкому разрешили свидание с сестрой и женой. Таким оно врезалось в его память: "Нелегко изобразить чувства наши при этом свидании. Казалось, все несчастия были забыты, все лишения, все страдания, все беспокойства исчезли. Добрый верный друг мой, она ожидала с твердостью всего худшего для меня, но давно уже решилась, что если только я останусь жив, разделить участь мою со мной, … Наше свидание было… в присутствии коменданта… ".

О том, как проходил "суд" и гражданская казнь Трубецкой тоже коснулся в "Записках": "В большом зале комендантского дома был поставлен покоем огромный стол. За ним сидели члены Совета, сенаторы, митрополиты и разные первых чинов люди… Торжественно прочли каждому из нас, начиная с меня, сентенцию Верховного уголовного суда (так называемого) Все мы были приговорены им к отсечению головы, которая казнь императором уменьшена и заменена осуждением вечно в каторжную работу. Мне суждено было переходить от удивления к удивлению. Я не знал, что есть суд надо мною, теперь узнал, что он осудил меня… Я думал, что меня осудят за участие в бунте, меня осудили за цареубийство. Я готов был спросить, какого царя я убил или хотел убить?

Нас отвели уже не в те казематы, где мы прежде сидели, но в кронверкскую куртину. Мне достался номер 23-й, пять шагов в длину и три в ширину… Я узнал, что сосед мой (через стену) – Веденяпин, приговоренный на поселение в Сибирь. Мы разговаривали до глубокой ночи…. Сосед мой предостерег меня, чтобы я не надевал орденов и не застегивал мундирного воротника на крючки, потому что он узнал от служителя, что их с нас будут срывать. Я не хотел последовать его совету… Когда свели всех нас вместе (осужденных), то начали выкликать для разделения по роду службы…… После барабанного боя нам прочли вновь сентенцию и профос (военно – полицейский служитель) начал ломать над моей головой шпагу… не подпилили и, ломая, ее довольно больно ушибли мне голову… Довольно трудно было профосу сорвать с меня мундир, он так хорошо был застегнут, должно было изорвать его в клочки… Все наши доспехи сложены были в костры и зажжены, а нас одели в полосатые халаты и отвели обратно в казематы. Мы заметили столбы на валу одного бастиона кронверка. Это была виселица, которая еще не имела перекладины… Мысль о казни товарищей заставила забыть меня свое положение, и я ни о чем ином не мог думать. Принесли мне письмо от жены, которая уведомила меня, что она вслед за мной едет в Сибирь. Тогда я понял многое, что мне было темно в ее письмах. Она давно к тому готовилась, но страшилась, чтобы я не был осужден на смерть. Она знала, что многие требовали моей казни и нескольких других, за мною следовавших".

Действительно, Трубецкой, Волконский и Оболенский должны быть повешенными, но монарх исключил их из разрядного списка осужденных.

13 июля 1826 года в первой партии государственных преступников в кандалах Трубецкой С.П. был отправлен на каторгу. Его приметы: "36 лет. 2 арш. 11 1/4  верш… на правой ляшке выше колена имеет рану от ядра".

Начальник штаба барон Дибич писал своему шефу 17 июля 1826 года "…отправить немедленно закованными в двух партиях, имея при каждом преступнике одного жандарма и при каждых четырех одного фельдъегеря, в Иркутск… сии преступники были употреблены как следует в работу и поступлено было с ними во всех отношениях по установленному для каторжников положению"…

В первых числах января 1827 года каторжане прибыли в Иркутск, а оттуда направлены в Благодатский рудник.

Даже в этих условиях каторги декабристы не теряли своего достоинства. Надзиратель Рик запретил им выходить из камер после работы и лишил свеч. Протестуя, они объявили голодовку. Зачинщиками был Трубецкой и Волконский. Об этом тут же доложили управляющему рудника Бурнашеву, который, боясь последствий для самого себя, отменил решение и заменил Рика на другого надзирателя.

Худо бы пришлось Сергею Петровичу, если бы жена добровольно не стала арестанткой. Она первой проложила путь для других жен декабристов в Сибирь.

Князь Трубецкой познакомился с Екатериной Ивановной Ловаль в Париже 12 мая 1825 года и спустя некоторое время обвенчались в посольской церкви. Мать Екатерины Ивановы была настолько богатой, что могла дать в долг 300 тысяч франков королю Франции Людовику XVΙΙΙ. В ее дворце в Петербурге на Английской набережной не раз на балах бывал император Александр Ι.

Получив из Петропавловской крепости от мужа записку: "Не сердись, Катя… Я потерял тебя и погубил, но без умысла. Государь велит передать тебе, что я жив и "живым" останусь".

В письмах к мужу она старалась утешить его и вселить надежду: "Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я все готова снести с тобой… Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать; тебя видеть, делить твое горе… Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою". Екатерина Ивановна обратилась с просьбой к императору быть вместе с мужем в Сибири. Монарх разрешил, не предвидев при этом общественного резонанса, и желания многих жен осужденных последовать за мужьями на каторгу.

На следующий день после того, как мужа увезли в Сибирь, 14 июля 1826 года выехала и Екатерина Ивановна. Преодолев огромное расстояние, она оказалась в сентябре 1827 года в Иркутске. Муж в это время находился еще в пределах Иркутской губернии, но гражданский губернатор Цейдлер свидания им не разрешил, и более того, долго пытался уговорить княжну вернуться в Петербург. Не понял генерал душу молодой женщины.

Дав подписку, что "…потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваемая не иначе как женою ссыльнокаторжного;… дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные крепостные крестьяне; ни денежных сумм, ни вещей многоценных с собой взять не дозволено"…, Двадцатисемилетняя Екатерина Ивановна в сентябре 1827 года приехала к мужу.

"Чувство любви к Другу заставило меня с величайшим нетерпением желать соединиться с ним; но со всем тем я старалась хладнокровно рассмотреть свое положение и рассуждала сама с собою о том, что мне предстояло выбрать…", - писала Трубецкая.

Декабрист А.Е.Розен отдал должное княгине – каторжанке: "Женщина с меньшей твердостью, стала бы колебаться… не уменьшая достоинств других наших жен, разделявших заточение и изгнание мужей, должен сказать положительно, что княгиня Трубецкая первая проложила путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма трудный, потому что от правительства дано было повеление отклонять ее всячески от намерения соединиться с мужем".

Семь месяцев Екатерина Ивановна вместе с Волконской прожила в курной крестьянской избе, в которой вместо окон была вставлена слюда, питаясь супом и кашей, а то и хлебом с квасом. Издалека она видела мужа, закованного в кандалы, страдающего болью горла и кровохарканьем. Короткие свидания с ним проходили непременно под надзором караульного. Тем не менее, как могла, помогала не только мужу, но и остальным декабристам. Так одному из них из своих теплых башмаков сшила шапочку, а сама обморозила ноги.

В 1830 году Трубецкого вместе с другими декабристами перевели в тюрьму Петровского завода.

28 сентября Трубецкая писала матери в Петербург: "Эта жизнь от свидания до свидания, которую нам приходилось выносить столь времени, нам всем слишком дорого стоила… это было свыше наших сил. Поэтому все мы находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не разрешили взять с собой детей, но если бы даже позволили, то все равно это было бы невыносимо из-за местных условий и строгих тюремных правил. Я живу в очень маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени от пола, что выходит в коридор, освещенный тоже маленькими окнами. Темь и в моей комнате такая, что мы в полдень не видим без свечей. В стенах много щелей, отовсюду дует ветер, и сырость такая великая, что пронизывает до костей". Подобные письма отправляли и другие жены декабристов своим родственникам и друзьям.

Шеф жандармов Бенкендорф предупредил коменданта Петровской тюрьмы: "… счел нужным доложить о сем государю, который повелел просить вас, дабы внушили… женам государственных преступников, что им не следовало бы огорчать родителей своих и чужих родственников плачевным описанием участи, коей их мужья со своими соучастниками подвергнуты в  наказание, ими заслуженное, коей нельзя переменить… Жены должны покоряться смиренно своей судьбе безропотно и безропотно пользоваться дарованною им возможностью разделять и услаждать участь своих мужей". Это не остановило женщин. Благодаря их жалобам начальство Петровской тюрьмы повелело прорубить в камерах узников окна на улицу.

Особо теплой дружбы с соузниками Сергей Петрович не водил, разве лишь с Александром Поджио. Причина в том, что многие обвиняли его в малодушии и провале восстания. Хотя еще в Чите был договор не вспоминать тот черный день, но Люблинский Ю.К. продолжал при случае выговаривать князю свое неудовольствие на французском языке.

Из общественной жизни декабристов Сергей Петрович себя не исключал: был активным членом малой артели, в Петровском Заводе вместе с И.Д.Якушкиным, П.И.Беляевым и др. занимался метеонаблюдениями, которые потом были включены в "Климатологический атлас Российской империи", изданный в 1899г. и дополненный в 1931году.

Екатерина Ивановна, "Каташа", была в центре женского общества: ухаживала за больными, была своеобразной "почтой" для многих декабристов, и исполняла еще множество дел во благо друзей по несчастью К тому же виртуозно играла на арфе и аккомпанировала на пианино П.Свистунову, С.Кривцову, К.Ивашевой, исполнявшим русские песни.

Декабрист В.С.Толстой так отозвался о добровольных изгнанницах: "Нет сомнения, что если бы эти знаменитые женщины не решились на такой геройский поступок, наша участь была бы совершенно иная, и мы бы все погибли бы, совершенно забытые Россиею",

Жизнь брала своё. У Трубецких рождались дети, но трое умерли рано. В живых осталась дочери: Александра, Зинаида и сын Иван. Кроме своих детей Трубецкие воспитывали еще пять приемных, среди них дочери М.Кюхельбекера.

Из Оёка Трубецкого по монаршему указу перевели в Иркутск. Здесь Сергей Петрович построил дом. По словам современников, дом Трубецких в Иркутске был "набит слепыми, хромыми и всякими калеками", а десятилетний сын Ваня ухаживает за ними. Старшая дочь Трубецких Саша – "добра как ангел". Когда ей было два года, декабрист Якушкин писал: "Дорогая Екатерина Ивановна… занимается своей Сашенькой беспрестанно, и к тому же благоразумно, что Сашенька теперь премилое дитя и, наверное, будет преблаговоспитанная девушка".

Екатерина Ивановна Трубецкая умерла 1854 году. Монахини на руках несли гроб княгини, следом шел генерал – губернатор, декабристы и многочисленные друзья. Похоронили её в Знаменском монастыре в одной могиле с тремя детьми, расположенной рядом с могилами декабристов В.А.Бесчасного и Н.А.Панова.

Н.А.Некрасов посвятил декабристкам поэму "Русские женщины". В ней есть строки, относящиеся к Трубецкой.

Нет! Я не жалкая раба,

Я женщина, жена!

Пускай горька моя судьба –

Я буду ей верна!

О, если б он меня забыл

Для женщины другой,

В моей душе достало б сил

Не быть его рабой!

Но знаю: к родине любовь

Соперница моя,

И если б нужно было, вновь

Ему простил б я!...

Трубецкой после амнистии 1856 года какое-то время жил у дочери в Киеве, затем Одессе и последние годы и дни провел у сына в Москве на улице Большой Никитской.

Чувство вины за неявку на площадь, очевидно, преследовало князя всю жизнь. На свободе он мало имел близких друзей из бывших соузников, избегал с ними встреч. Последний фотопортрет С.П.Трубецкого был сделан в начале 1860 года в мастерской "Светопись С.Л.Левицкого" в Петербурге.

12 декабря 1860 года Сергея Петровича нашли в кресле мертвым с книгой в руках. Гроб с телом декабриста московские студенты несли на руках до Новодевичьего монастыря, следом несли икону Спасителя в терновом венке, как символ страдания декабриста за веру.

Память о Сергее Петровиче Трубецком живет до сих пор. В Петровском заводе около музея декабристов сооружен памятник. Во весь рост в арестантском халате, в кандалах стоит бывший полковник, князь Сергей Петрович Трубецкой. Рядом, с сыном на руках, княгиня Екатерина Ивановна. В Иркутске воссоздали дом Трубецкого и в 1970 году разместили в нем один из первых музеев декабристам в СССР.

В "Письме к детям" и "Прибавлении к запискам князя Сергея Петровича Трубецкого " автор попытался сделать анализ правления в царской России. В частности: "Со времени вступления дома Романовых на российский престол малая только часть государей наследовала его спокойно по праву своего рождения; но большая часть перемен царствований была следствием насилия или обмана…".

Далее в "Прибавлении" говорилось: "Государственные доходы основаны на безнравственности народа, правосудие продажное, взятки - должный доход чиновника. Все зло, с которым должно было вступить в борьбу, и через его только истребление можно было надеяться водворить в отечестве благосостояние… К несчастию, общественное устройство России еще до сих пор таково, что военная сила одна, без содействия народа, может не только располагать престолом, но изменить образ правления… что подобные дворцовые перевороты не ведут ни к чему доброму, что лицо, сосредоточившее в себе власть, не сильно устроит благоденствие народа в теперешнем его быту… Лицо, им обличенное, какой бы оно ни горело горячей любовью к отечеству, не в состоянии поселить это чувство в людях, которым оно по необходимости должно уделять часть своей власти… Стыдно, что в России, несмотря на чернозем, на огромное количество земли, почти не проходит года без местного, иногда очень сильного голода".

Здесь же: "Когда идет дело на то, чтобы хладнокровно предаться опасности, утратить жизнь и, сверх того, подвергаться, может быть, бесславию и позорной смерти, то недостаточно одной врожденной храбрости. Человек, дорожащий честью, не иначе, решится на такой поступок, как в полном убеждении, что прошедшая жизнь его и возложенные ею на него обязанности требуют этой великой от него жертвы. Члены общества, решившие исполнить то, что почитали своим долгом, на что обрекли себя при вступлении в общество, не убоялись позора. Они не имели в виду никаких для себя личных видов, не мыслили о богатстве, о почестях, о власти… Словом, члены тайного общества Союза Благоденствия решились принести в жертву Отечеству жизнь, честь, достояние, все преимущества, какими пользовались, все, что имели, вез всякого возмездия".

Звучит в "Записках" и предупреждение власти предержащей: "Нынешнее государственное устройство не может всегда существовать, и горе, если оно изменится через восстание народа".

"Записки" Трубецкого А.И.Герцен издал в Лондоне.

В России "Записки князя С.П.Трубецкого" издала дочь - Зинаида Сергеевна.

ТУРГЕНЕВ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ

(1789 – 1871).

Действительный статский советник, чиновник министерства финансов. Входил в комиссию составления законов российской империи. Неоднократно встречался в Петербурге с А.С.Пушкиным. Издал 1818 году книгу "Опыт теории налогов". Член "Союза благоденствия" с 1818 года.

В январе 1821 Н.И.Тургенев председательствовал на съезде "Союза благоденствия" в Москве. Поскольку в обществе было много бесполезных членов, решили от них избавиться, и для более эффективной работы Союз распустили, но вместо него создали два общества - Северное и Южное. Тургенев вошел в Северное общество.

Перед отъездом на лечение за границу в 1824 году Николай Иванович присутствовал как доверенное лицо на совещании Северного общества в Петербурге, проводимом Пестелем.

Когда началось следствие по делу декабристов, будучи за рубежом, Тургенев по вызову правительства в Петербург не явился, а прислал из Лондона записку с отказом признать себя виновным, и что был членом тайных обществ, принимал участие в организации и проведении восстания. В 1826 году, как идейный вдохновитель "Союза благоденствия" Тургенев Верховным уголовным судом осужден (заочно) по 1 разряду с лишением прав, состояния и смертной казни отсечение головы. 10 июля 1826 года император заменил казнь вечной каторгой, с последующим сокращением до 20 лет.

По поводу приговора декабрист В.И.Штейнгель писал в своих "Записках": "…Последним, т.е. 31-м, к этому разряду (первому) причислен бывший статс-секретарь Тургенев существенно за то только, что из Англии не явился к оправданию".

В Париже в 1847 году Тургенев опубликовал книгу "Россия и русские", на страницах которой он писал: "Я докажу, что должен был отвечать только за свою принадлежность к Союзу благоденствия, что ни к какому другом я никогда не принадлежал и что мне о таковых ничего не было известно" и что в них участвовала "легкомысленная молодежь". Это противоречило действительности. В своих "Записках" С.Г.Волконский отметил, что "…недобросовестно, и скажу даже лживо, в отношении себя высказал печатно. Николай Тургенев, который уверяет, что он не был членом общества, в чем меня не уверить, когда я ежегодно приезжал в Петербург, давал ему отчет о ходе дел нашего общества… он Южной думой почитался как усерднейший деятель по обществу, быв одним из учредителей этого тайного общества… Вот как Тургенев лжет, когда говорит и печатает, и уверяет, что не был членом общества… Пусть каждый судит, пусть всякий, читающий эти мои строки, это решит, а высказанные мои суждения о Тургеневе, кто знает меня, не припишет это к злобе, что он не делил нашего опального быта, и не к зависти, что ему, несмотря что был признан был виновным в Верховном уголовном суде, вовсе даже отклонен ныне от этого приговора и дозволен ему беспрепятственный въезд в Россию без всякого надзора, сохранены ему и чины, и знаки отличия. Эти привилегии почитал я в отношении себя".

Не остался равнодушным к книге Н.Тургенева и декабрист А.Поджио. Он писал к Н.Д.Свербееву из Иркутска 4 августа 1857 года: "…Все, что вы мне писали о Тургеневе, так глупо и невероятно, что, право, я все приписываю припадкам безумия, посещающим нас в дряхлости лет. Нет ли тут чего геморроидального или размягчения мозговицы?".

30 июня 1856 года, после объявленной амнистии. Николай Иванович подал прошение на имя Александра II о разрешении вернуться в Россию. Указ вышел 15 мая 1857 года, и Н.И. Тургенев вернулся в Петербург.

В своих мемуарах он так описал дорожные размышления до северной столицы: " Чем больше приближаюсь к России, тем более грусть мешается с размышлением моим о любезном, великом, но во многих отношениях неизвестном отечестве. Можно ли мне будет привыкнуть еще раз смотреть на такие вещи, которые бы я и в аду не хотел видеть, но которые на всяком шагу в России встречаются. Можно ли будет хладнокровно опять видеть наяву то, о чем европейцы узнают только из путешествий по Африке? Можно ли будет без сердечной горести видеть то, что я всего более люблю и уважаю, русский народ, в рабстве и унижении?... Я решился ехать в Россию и не оставлять ее, есть ли возможно; быть свидетелем ее щастия и нещастия".

Последние годы жизни Николай Иванович провел в Париже, где и умер в 1871 году.

ЩЕПИН-РОСТОВСКИЙ ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

(1798 – 1858).

Князь. Штабс – капитан лейб – гвардии Московского полка. В тайных обществах не состоял, но был активным участником восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Он ранил саблей генерала Шеншина, Фредерикса, полковника Хвощинского и нескольких солдат.

В.И.Штейнгель в своих "Записках" так писал: "Колонна Московского полка с знаменем, предводимая штабс-капитаном Щепиным – Ростовским и двумя Бестужевыми, вышла на Адмиралтейскую площадь и повернула к сенату, где построилась в каре… Князь Щепин – Ростовский, любимый в Московском полку, хотя и не принадлежавший явно к обществу, но не довольный и знавший, что готовится восстание против великого князя Николая, успел внушить солдатам, что их обманывают, что они обязаны защищать присягу, принесенную Константину, и потому должны идти к Сенату".

После разгрома мятежников, начались аресты. Арестован был и Дмитрий Александрович. Николай Ι дал указание коменданту Петропавловской крепости генерал – адъютанту А.Я.Сукину: "…Щепина, велеть заковать в ручные железа" и определить в одиночную камеру Алексеевского равелина.

На допросах князь держался стойко, доказывая судьям, что защищал присягу по офицерскому долгу.

В Читинском остроге и тюрьме Петровского завода Дмитрий Александрович провел 12 лет, с 1827 по 1839 года.

На поселение вышел в село Тасеевское Каннского округа Енисейской губернии. По велению императора в 1842 году поселенца перевели в Курган, в котором не сложились у него добрые отношения с местным населением.

По амнистии 1856 года Щепину - Ростовскому власти разрешили выехать в село Ивановка Ярославской губернии, где мятежный князь Дмитрий Александрович умер в 1858 году в бедности.

ЮШНЕВСКИЙ АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ

(1786 – 1844).

Генерал – интендант 2-ой армии. Имел орден Анны ΙΙ класса и Владимира III  и IVстепеней. Член Союза благоденствия и директор Южного общества. Соратник П.И.Пестеля. По выражению С.П.Волконского Алексей Петрович Юшневский был "замечательным лицом" в Союзе благоденствия.

В 1823 году на киевской квартире Волконского было совещание по утверждению "Русской правды" Пестеля, на котором присутствовал и генерал Юшневский. Далее: "… на контрактовых совещаниях 1823г. был поставлен вопрос: "при введении наших новых законов как быть с императорскою фамилиею? Истребить ее, - сказал Пестель, с ним согласились Юшневский, Давыдов, Волконский", – из архивных данных о декабристах.

Разгромив Черниговский полк, власти приступили к арестам его участников. Под арест попал и Пестель. Волконский навестил его в доме генерала Киселева. Пестель, улучив момент: " поспешил сказать князю: "Хоть будут с меня жилки тянуть – ничего не узнают; одно может нас погубить – это моя "Русская правда". Юшневский знает, где она…". Предвидя опасность, Юшневский, А.Крюков и Заикин закопали документ в семи верстах от Тульчина, у деревни Хлебани.

Имя Юшневского, как члена Южного общества, стало известно властям из доноса Майбороды в мае 1825 году. 11 декабря доброжелатель известил запиской генерала об готовящихся арестах среди заговорщиков, но он воспользоваться сообщением не смог. Арестованного Алексея Петровича с фельдъегерем отправили в Петербург и заключили в Петропавловскую крепость.

Из воспоминаний С.П.Волконского "… задушевный друг Пестеля, Юшневский был человеком высокой, благороднейшей души, энергический и бескорыстный. Когда он впал в несчастие, правительство всеми силами старалось отыскать какие-нибудь беспорядки в интендантском управлении Второй армии и не нашло ничего, к чему бы могло привязаться. Столь строгой честностью отличался Юшневский".

С 1827 года по лето 1830 А.П.Юшневский провел в Читинском остроге, а затем в Петровском заводе. Каторга была сокращена ему до 13 лет.

Алексей Петрович был женат на Марии Казимировне, урожденной Кругликовской. В первом замужестве она была за польским помещиком Анастасьевым, деспотизм которого привел к разводу. Дочь Софья осталась при отце.

После осуждения Алексея Петровича, в июле 1826 года, Мария Казимировна подала прошение императору с просьбой: " Для облегчения участи мужа моего повсюду последовать за ним хочу, для благополучия жизни моей мне больше теперь ничего не нужно, как только иметь счастье видеть его и разделить с ним все, что жестокая судьба предназначила… Прожив с ним 14 лет счастливейшей женой в свете, я хочу исполнить священный долг мой и разделить с ним его бедственное положение. По чувству и благодарности, какую я к нему имею, не только бы взяла охотно на себя все бедствия в мире и нищету, но охотно отдала бы жизнь мою, чтобы только облегчить его участь". Через два года разрешение было дано. Средств на поездку не хватало, Марии Казимировне пришлось продать некоторые ценные вещи. Помогла собраться в далекий путь и мать декабриста Никиты Муравьева - Екатерина Федоровна.

По дороге на каторгу Юшневская писала брату мужа 23 мая 1830 года: "Я столько была счастлива в Москве, что никогда еще в моей жизни нигде меня столько не ласкали и не любили… Представь себе, что я без гроша приехала в Москву и нуждалась во всем, и в такое короткое время и с такими выгодами проводили меня из Москвы в такой путь! Я еду в Сибирь, имея все, что только мне нужно. Дала Катерина Федоровна коляску… Одним словом, она меня так проводила в дорогу, что, если бы я была ее дочь любимая, она не могла бы больше входить во все подробности и во все мои надобности".

В августе 1830 года сорокалетняя Мария Казимировна прибыла в Петровский завод. К тому времени женам государственным преступникам разрешено было жить вместе с мужьями. Об этом комендант С.Р.Лепарский рапортовал Бенкендорфу 30 сентября 1830 года: "Я дозволил всем девяти женам государственных преступников, при команде моей живущим, по настоятельной просьбе первых проживать в казарме со своими мужьями". Женами в Петровском заводе была образована "Дамская" улица. Женщин объединило горе и стремление помочь не только своим мужьям, но и всем декабристам. Они каждому из них находили теплое слово, и подавали руку помощи в минуты отчаяния. Через них шла переписка декабристов с Большой землей, шли посылки, переводы с деньгами. Музыкальные вечера, с участием жен декабристов, не оставляли равнодушными никого из заключенных.

Юшневская писала деверю: "Вообрази, как они (женщины) мне близки, живем в одной тюрьме, терпим одинаковую участь и тешим друг друга воспоминаниями о милых любезных родных наших". Со стороны было горько наблюдать как: "Дамы, живущие в казематах… всякое утро, какая бы не была погода, отправлялись в свои дома, чтобы освежиться и привести все нужное в порядок. Больно было видеть их, когда они в непогоду или трескучие морозы отправлялись домой или возвращались в казематы", - вспоминал декабрист Якушкин.

На поселение Юшневские выехали одними из последних, осужденных по Ι разряду. В 1839 году они оказались в деревне Усть–Куде, затем в Жилкино.

Мария Казимировна сообщала И.И.Пущину 25 марта 1840 года: "Потребовалась бы целая тетрадь на описание всех беспокойств и нужды. Переезды расстроили нас вконец, Мы погибли бы без пособия добрых товарищей".

Следующим местом жительства была Малая Разводная под Иркутском. Поселились в одном доме с декабристом Артамоном Муравьевым на берегу Ангары. Комната, "клеточка с крошечным крылечком", Марии Казимировне показалась раем после тюремной камеры. В "рае" прожили до 1844года.

Тяжело жилось на поселении генералу. На его имущество в России был наложен запрет, а Сенат не торопился, чтобы снять. Брат Алексея Петровича лишних средств не имел. В селе мятежному генералу работы не было, пришлось ему взяться за обучение детей иркутского купца Белоголового и, как бывшему музыканту – виртуозу и альтисту, давать уроки музыки, а жене обучать девочек рукоделию. Кроме того, она безотказно ухаживала за больной подругой княгиней Е.И.Трубецкой. Из-за не урожайного года в Сибири и высоких цен на продукты, "Малой" артели пришлось сократить пособия для нуждающихся декабристов. Мария Казимировна отмечала: "Бедная артель наша казематская в прошлом году имела еще жаркое к обеду, а к ужину одну булку с чаем, а теперь живут одним дурным супом".

Светлым пятном в жизни Юшневских был приезд к ним дочери Софьи с мужем и восьмилетним внуком в 1842 году. Гостили недолго.

Дни у поселенцев шли за днями, месяцы складывались в годы. Уходили от болезней друзья. Умер Ф.Ф.Вадковский, надо хоронить собрата – декабриста. 10 январ