Путешествие для Бунина было не только созерцание экзотики, но и напряженная литературная работа над дневником с названием "Воды многие" и книгой "Петлистые уши", вышедшая в Париже после кончины автора. В начале апреля 1911 года четырехмесячное путешествие Буниных закончилось, но в Сингапуре и Японии они так и не побывали.

Иван Алексеевич говорил: "Путешествия играли в моей жизни огромную роль". Несмотря на такое заявление, последняя поездка сильно измотала его. Лето он провел в деревенской тиши у родственников в Глотово. Несмотря на болезнь сердца, постоянную непогоду, писатель напряженно работал, написав рассказ "Крик", "Древний человек", "Снежный бык" и др. Здесь же он начал роман "Суходол". Лейтмотив этого произведения - описание жизни мелкопоместного дворянства. "Мне думается, - отмечал Бунин, - что большинство дворян России было гораздо проще, и душа их была более типична для русского, чем ее описывают Толстой и Тургенев… Мне кажется, что быт и душа русских дворян те же, что и у мужика; все различие обуславливается лишь материальным превосходством дворянского сословия. Нигде в иной стране жизнь дворян и мужиков так тесно, так близко не связана, как у нас. Душа у тех и других, я считаю, одинаково русская… На фоне романа я стремлюсь дать художественное изображение развития дворянства в связи с мужиком и при малом различии в их психике..." Это автору удалось осуществить блестяще.

За последние произведения критики назвали Бунина певцом оскудения и запустения дворянских гнезд".

13

По совету врачей зиму 1911/1912 годов Бунины провели на Капри, заняв апартаменты в лучшем отеле с видом на море. Тишина способствовала Ивану Алексеевичу редактировать Диккенса, написать несколько рассказов, в том числе: "Сверчок", "Хорошая жизнь", "Смерть", закончить рассказ "Веселый двор" и продолжить работать на "Суходолом".

Распорядок дня писателя нарушали редкие, безрадостные визиты к Горькому. О своей холодности отношений к Алексею Максимовичу Бунин писал брату Юлию: "… ходить к нему выбивает из интимной тихой жизни, при которой я только могу работать, мучиться тем, что совершенно не о чем говорить, а говорить надо, имитировать дружбу, которой нету, - все это так тревожит меня, как я и не ожидал. Да и скверно мы встретились: чувствовало мое сердце, что энтузиазму этой "дружбы" приходит конец, - так оно и оказалось, никогда еще не встречались мы с ним на Капри так сухо и фальшиво, как теперь".

Несмотря на такое откровение, формальная дружба между ними сохранялась. Продолжались краткие визиты друг к другу с прочтением и обсуждением новых работ Ивана Алексеевича. Так, от его рассказа "Хорошая жизнь", Алексей Максимович был в восторге, пожелав автору "… написать две тысячи повестей, вроде "Деревни" и тысячу рассказов вроде "Хорошей жизни".

За кажущейся легкостью, с которой Бунин, якобы, писал прозу, лежит эмоциональный взрыв, полная самоотдача, приводящая к нервному истощению. Он говорил своему родственнику Пушешникову: "… какая мука, какое невероятное страдание литературное искусство! Я начинаю писать, говорю самую простую фразу, но вдруг вспоминаю, что подобную этой фразе сказал не то Лермонтов, не то Тургенев. Перевертываю фразу на другой лад, получается пошлость, изменяю по-другому – чувствую что опять не то, …. Многие слова – а их невероятно много – я никогда не употребляю, слова самые обыденные… Иногда за все утро я не в силах, и то с адскими муками, написать всего несколько строк… В сущности говоря, все литературные приемы надо послать к черту! Пусть критики едят за это сколько угодно. Иначе никогда ничего путного не напишешь… Я всю жизнь испытываю муки тантала. Всю жизнь, я страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется. В сущности, говоря, я занимаюсь невозможным занятием. Я изнемогаю оттого, что на мир смотрю только своими глазами и никак не могу взглянуть как-нибудь иначе… В нашем ремесле ужасно то, что ум возвращается на старые дороги… А какая мука найти звук, мелодию рассказа, - звук, который определяет все последующее! Пока я не найду этот звук, я не могу писать. А среди каких впечатлений мы живем! Среди какой мерзости и гнусности! ".

Перед отъездом с Капри, Бунины слушали Ф.И.Шаляпина, гостившего у Горького. Дальнейший их путь лежал через остров Корфу, Афины, Константинополь до Одессы. Здесь, живя в гостинице, Бунин написал рассказ "Захар Воробьев", который имел большой успех у читателей. Однако в газете "Новое время" рассказ посчитали пасквилем на Россию.

В 1912 году бунинский сборник рассказов под названием "Суходол" вышел в "Книгоиздательстве писателей в Москве". Критика тут же подняла голову. Корреспонденту "Московской газеты" Бунин говорил: "Критики обвиняют меня в сгущении красок в моих изображениях деревни. По их мнению, пессимистический характер моих произведений о мужике вытекает из того, что я сам барин. Я хотел бы раз и навсегда рассеять подозрение, что я никогда в жизни не владел землей и не занимался хозяйством. Равным образом, никогда не стремился к собственности… Я люблю народ и не с меньшим сочувствием отношусь к борьбе за народные права, чем те, которые бросают мне в лицо "барин". Я протестую против искажения критиками моего мировоззрения, моих подлинных взглядов, тем более, что подобные наветы совершенно не соответствуют действительности".

Прочитав "Суходол", Горький сказал: "Выньте Бунина из русской литературы, и она потускнеет, лишится живого радужного блеска и звездного сияния его одинокой страннической души".

14

В конце октября 1912 года Бунин отмечал двадцатипятилетие своей литературной деятельности. Чествование началось в зале Московского университета с заседания "Общества любителей российской словесности", членом которого юбиляра избрали единогласно.

Газета "Русское слово" писала 30 октября: " От старых членов кружка "Среды" юбиляру был поднесен в роскошной папке альбом с портретами всех членов кружка. От друзей и почитателей – красивая серебряная яхта с надписью "Вера", от другого кружка почитателей - аккредитив на 20000 франков. От Художественного театра юбиляру был передан брильянтовый жетон с изображением эмблемы театра – чайки…"

Письма, телеграммы приветствия Бунину прислали: Мамин-Сибиряк, Л.Андреев, Куприн, Короленко, Шаляпин, Рахманинов, Качалов, Москвин и др.

В поздравительном письме Горький писал: "Большому сердцу Вашему доступно не только горе русской жизни – оно познало "тоску всех стран и всех времен" – великую, творческую тоску о счастье, которая движет мир вперед… И проза Ваша, и стихи с одинаковой красотою и силой раздвигали перед русским человеком границы однообразного бытия, щедро одаряя его сокровищами мировой литературы, прекрасными картинами иных стран, связывая воедино русскую литературу с общечеловеческим на земле… Вы являетесь достойным преемником тех поэтов, которые породнили русскую литературу с европейской, сделали ее одним из замечательных явлений XIX века".

Как бы итогом торжествам стало интервью критика П.С.Когана, данное корреспонденту газеты "Одесские новости": … подобного по грандиозности чествования мог удостоиться разве Толстой… Чествование носило бессознательно-демонстративный характер… Академия, университет, ученые и литературные общества, масса учреждений и публики чествовали в лице Бунина носителя идей, противоположным идеям модернизма, писателя, верного классическим традициям нашего реализма… Все эти факты дают основание думать, что мы возвращаемся к общественно-реалистическому направлению в литературе, что период отчаяния и растерянности ищущих забвение в опьянении фантазии и всякого рода иррационального состояния души приходит к концу".

Отпраздновав юбилей, Бунин с женой уехал на Капри. Снова напряженный писательский труд, рассылка написанного по редакциям газет, журналов, переговоры с издательствами, встречи с Горьким, Шаляпиным, Л.Андреевым, о котором у Ивана Алексеевича остался тяжелый осадок. "Был четыре дня Леонид, - вспоминал Бунин, - два дня пил, вломился ко мне пьяный, целовал руки и, как последний хам, говорил мне дерзости. Злоба, зависть – выше меры. Я не провожал его".

В начале апреля 1913 года путешественники вернулись в Россию. Весну и лето они провели в Одессе. Отсюда он писал Белоусову: " … Я работаю, последние годы вдесятеро больше прежнего и – в отчаяние прихожу, как коротки дни и годы! ... Строчу и читаю я, - больше, конечно, чем строчу, и все далеко не пустяковое, не просто для времяпровождения, - буквально с утра до вечера, а отдыхаю и гуляю с обалделой головой".

По издательским делам Иван Алексеевич побывал в Москве, вернувшись, написал Горькому: "В Москве был огорчен футуристами. Не страшно все это, но, боже, до чего плоско, вульгарно – какой гнусный показатель нравов, пошлости и пустоты новой "литературной армии"! На "Среде" я два раза сделал скандал – изругал последними словами Серафимовича, начавшего писать а la Ценский,.. изругал поэтессу Столицу, упражняющуюся в том же роде, что и Клюев… Чествования Бальмонта, слава богу, не видел. Устроено это чествование было исключительно психопатками и пшютами-эстетами из литературно-художественного кружка".

В мае 1913 года Бунин заключил договор с журналом "Нива" на издание своего "Полного собрания сочинений", получив за это 25 тысяч рублей.

6 октября писатель принял участие в юбилее "Литературно – Художественного кружка" в Москве. В своей речи, как патриот России, он с горечью отметил: "Исчезли драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьезность, проста, непосредственность, благородство, прямота – и море разлилась вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, фатовство, дурной тон, напыщенный и неизменно фальшивый. Испорчен русский язык… Это ли не Вальпургиева ночь!.. Все можно опошлить, даже солнце!" Большинство присутствующих на юбилее поддержали выступление, но часть высказала свое негодование, что и было отражено в печати. Бунин с честью выдержал нападки оппонентов.

В конце года вышел объединенный сборник стихов и рассказов Бунина под названием "Иоанн Рыдалец", который имел большой успех. Горький сказал Бунину при встрече: "Иоанн Рыдалец", как это просто, прекрасно, правдиво рассказано вами. Это вы, это я, это все мы, вся русская литература рыдает денно и нощно, оплакивая злодеяния своих Иванов грозных, не помнящих себя в гневе, не знающих удержу своей силе. Вот мне бы хоть один такой рассказец написать, чтобы всю Русь задеть за сердце. Какой счастливый стал бы я".

За зиму 1913 – 1914 годов Бунин написал много стихов, рассказов, в том числе: "Святые" "Весенний вечер" "Пост", "Братья".

Однако количество бунинских изданий, было значительно меньше и не так популярные среди "читающей" России, как произведения Горького, Куприна, Леонида Андреева.

В апреле 1914 года Бунины поселилась под Одессой на даче Ковалевского. Много времени Иван Алексеевич проводил за подготовкой своих произведений к изданию в товариществе А.Ф.Маркса и к приложению к журналу "Нива". Издатели требовали от него включать все новее и ранее написанное, но писатель оказался весьма щепетильным в отборе. На это счет о рассказах для детей и подростков он писал сотруднику журнала "Нива" А.Е.Рознеру: "… эти рассказики, эти юношеские наброски необыкновенно слабы, мне весьма стыдно, что когда-то тискал их. Мало и стихов, хочу добавить я: какой смысл напоминать публике, что когда-то я очень плохо писал стихи".

15

1 августа Германия объявила войну России. Эта весть застала Ивана Алексеевича и брата Юлия на пароходе, во время путешествия по Волге от Саратова до Ярославля. Уже 14 сентября Бунин от имени писателей, артистов и художников написал воззвание с протестом против жестокости немецких солдат. В нем говорилось: "То чему долго отказывались верить сердце и разум, к великому стыду за человека, непреложным: каждый новый день приносит новые страшные доказательства жестокостей и варварства, творимых германцами в этой кровавой брани народов, свидетелями которой нам суждено быть, в том братоубийстве, что безумно вызвано самими же германцами ради несбыточной надежды владычествовать в мире насилием, возлагая на весы мирового правосудия только меч… и те, из уст которых так тяжко вырывается клич в честь своего преступного повелителя, чинят, одолевая, несказанные мучительства и бесчестие над беззащитными, над стариками и женщинами, над пленными и ранеными".

Видя, кровавую суть войны, Бунин с безысходность говорил: "Я писатель, а какое значение имеет мой голос? Совершенно никакого. Говорят все эти Брианы, Милюковы, а мы равно ничего не значим. Миллионы народа они гонят на убой, а мы можем только возмущаться, не больше. Древнее рабство? Сейчас рабство такое, по сравнению с которым древнее рабство – сущий пустяк… Поистине проклятое время наступило, даже и убежать некуда, а уж обо всем прочем и говорить нечего. Мрачен я стал адски, пишу мало, а что пишу, то не с прежними чувствами…"

Однако, несмотря на спад творческих сил, Иван Алексеевич подготовил шеститомник своих произведений, который вышел в 1915 году.

Лето и осень 1916 года писатель прожил в Глотове: отдыхал, встречался с крестьянами, охотился. За это время написал рассказ "Аглая", "Сны Чанга", "Пост", "Третьи петухи" и др. В этом же году вышла его книга "Чаша жизни".

В январе 1917 года, будучи в Москве, писатель проболел почти месяц. В апреле был уже в Петрограде, где обсудил с Горьким условия издания своих сочинений в издательстве "Парус". Договор был заключен, но первый том вышел лишь в 1918 году. Алексей Максимович подарил Бунину свою книгу "Статьи 1905 – 1906 гг." с дарственной надписью: "Любимому писателю и другу Ивану Алексеевичу Бунину. А.Пешком. 2 апреля 17г.  Петроград".

6 апреля на выставке финских художников писатели встретились последний раз, о чем Бунина написал: "В начале апреля 1917 года мы расстались с ним навсегда…"

16

Февральская революция 1917 года и "Война до победного конца" разделили интеллигенцию России на два противоположных лагеря. В числе противников войны оказался Бунин, который писал: "Народ воевать не хочет, ему война надоела, он не понимает, за что мы воюем, ему нет дела до войны. А в газетах продолжается все та же брехня. Разные ослы вроде Ильиных, Бердяевых и др. долбят свое, ничего не понимая, с необыкновенным остервенением и самомнением. Сейчас хотят чествовать Сытина за то, что он создал такую замечательную газету, как "Русское слово"! Такую лживую, блудливую газету! Российский "Таймс"?! Все несут свое, не считаясь с тем, что народ войны не хочет и свирепеет с каждым днем. И что это значит : вести войну до победного конца?... война все изменила. Во мне что-то треснуло, переломилось, наступила, как говорят, переоценка всех ценностей. И как подумаешь, что жизнь прошла, что еще несколько лет – и будешь где-нибудь лежать на Ваганьковском… И ничего не сделал! Это ужасно… полный хаос, анархия, правительство бессильно, слабо, не умеет ничего предпринять… Казалось бы, гордиться нечем! А между тем нестерпимо читать газеты от того наглого самохвальства, которым полны они все. Кругом разложение и хаос, в газетах же одна болтовня… Власть правительства сейчас в глазах мужика не имеет никакого значения, а каждое слово Ленина подхватывается и проводится в жизнь".

Зиму 1917/1918 годов Бунин жил в Москве на Поварской у родителей Веры Николаевны. Все происходящее для Ивана Алексеевича было диким и непонятным. Под впечатлением увиденного, услышанного он начал писать дневник под названием "Окаянные дни", продолжив их в Одессе. Опубликованы они будут за границей.

Дальнейшая жизнь в Москве не имела смысла. 21 мая Бунины выехали в Одессу, к этому времени занятую германскими войсками. Ехали, как говорится, на перекладных: вначале в санитарном вагоне до Минска, до Гомеля ехали на другом поезде, оттуда пароходом до Киева. Через неделю беженцы добрались до конечного пункта и поселилось в особняке Е.И.Буковецкого.

Одесса того времени напоминала Вавилон, среди которого писатель  И.С.Соколов-Микитов несколько раз встретился с Буниным. Свои впечатления о городе и писателе он изложил так: "… Одесса жила горячечной жизнью сыпнотифозного больного. На севере рушился белый фронт, разбитые войска генерала Деникина беспорядочно отступали, увозя и теряя награбленное добро. Город был набит разношерстными разноязычными людьми. По городским улицам неприкаянно слонялись  одетые в английские короткие шинели деникинские солдаты и офицеры. Затягиваясь английскими душистыми  сигаретами, в одесских переполненных кафе шумели и спорили горластые валютчики-спекулянты. Гонимые волнами гражданской войны, случайные несчастные люди отсиживались в подвалах, прятались на холодных чердаках. В порту мрачно и чуждо дымили английские, французские, греческие и итальянские пароходы. Портовые кабачки и притоны были набиты дезертирами и карманными ворами. Ночами по городу расхаживали военные патрули, ничем не отличавшиеся от уличных бандитов. На городских шумных базарах бойкие люди открыто торговали награбленным… В редакции газеты, литературным отделом которой заведовал Иван Алексеевич Бунин, я оставил небольшой рассказ. На другой день мне сказали, что Бунин просит меня к нему зайти… Из редакции мы выходили вместе… он горько говорил о своей крайней усталости, об утрате веры в людей, о желании уехать из России…. Непримиримо относился к тому, что происходило и рождалось в новой России… В тяжкие годы гражданской войны волна эмиграции вынесла Бунина из России. Его мучил отрыв от родной земли, и временами душа его ожесточалась. Но никогда не отрывался его взор и слух от далекой родной земли".

Критику А.Б.Дерману Бунин писал 20 сентября 1918 года: "…Живется нам, в общем, плохо. Все растущая, душу угнетающая и рисующая мрачные перспективы дороговизна, непрестанная боль, ужас и ярость при чтении каждой газеты, вечная тревога за близких… близость зимы, которая нам, буквально не имеющим ни клока теплого, несет лютый холод – и пр. и пр… А теперь о сборнике. Увы, у меня, кроме двух-трех стихотворений, ничего нет! Душой рад бы был исполнить вашу просьбу – и не могу! Я ничего не писал – все лето. Не узнаю себя – такая все лето была душевная подавленность, и телесная слабость – ведь вы знаете, какую зиму мы пережили".

Следующее письмо Дерману датировано 28 февраля 1919 года. В нем Бунин писал: "Дорогой Абрам Борисович… Зиму я провел очень скверно, месяца три хворал подлым, мелкотравчатым гриппом и не "нервничал", как выразился Елпатьевский, а просто мучился так же тяжко, как и  все последние два года, жил все тем, чем нельзя жить. У нас началась весна, и это подает мне надежду, что я немного поправлюсь физически, и если не будут нас вновь громить из пушек, напишу что-нибудь. Пока же – "портфель" мой пуст. Стихи о российских городах – идея прекрасная, но, навряд, я осуществлю ее. Навряд также попаду в Крым, как мечтаю об этом, - опять пошла писать губерния у нас!".

17

"Окаянные дни" – это публицистика, вобравшая в себя собственные наблюдения и выводы автора, слухи и домыслы, которые множились в городе с каждым днем. Горечь крушения дворянских идеалов, безысходность, одиночество и ненависть к новой власти и народу - еще одна тематическая нить этой работы.

В 1918 год Бунин писал: "Приехал Д. - бежал из Симферополя. Там, говорит, "неописуемый ужас", солдаты и рабочие "ходят прямо по колено в крови". Какого-то старика полковника живьем зажарили в паровозной топке.

Немцы будто бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а "просто едут по железной дороге"- занимать Петербург. И совершится это будто бы через 48 часов, ни более ни менее.

В "Известиях" статья, где "Советы" сравниваются с Кутузовым. Более наглых жуликов мир не видел…"

Записи в дневнике от 1919 году: " Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший... Да, впрочем, не все ли равно!

Мы оставили Богучар... Мы в 120 верстах западнее Царицына... Палач Колчак идет на соединение с Деникиным...

Ужасная весть. И вообще день большого волнения. Говорят, будто Деникин взял Феодосию, Алушту, Симферополь, Александровск...

Мир с немцами подписан. Деникин взял Харьков!

Когда! Когда побелеет воронье крыло. Теперь злодей укрепился. Вон красноармейцы говорят: "Вся беда от жидов, они все коммунисты, а большевики все русские". А я думаю, что они-то, красноармейцы-то эти, и есть злу корень. Все ярыги, все разбойники. Вы посчитайте-ка, сколько их теперь из всех нор вылезло. А как измываются над мирным жителем! Идет по улице и вдруг: "Товарищ гражданин, который час?" А тот сдуру вынет часы и брякнет: "Два часа с половиной".- "Как, мать твою душу, как два с половиной, когда теперь по-нашему, по-советски, пять? Значит, ты старого режиму?" - Вырвет часы и об мостовую трах! Нет, он очень укрепился. А все прочие ослабели. Вы взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки небритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит,- все мол, наплевать. Да я и про себя скажу: все чего-то ждешь, никакого дела делать не хочется. Даже и лето как будто еще не наступало.

Бог шельму метит. Еще в древности была всеобщая ненависть к рыжим, скуластым. Сократ видеть не мог бледных. А современная уголовная антропология установила: у огромного количества так называемых "прирожденных преступников" - бледные лица, большие скулы, грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие глаза.

Как не вспомнить после этого Ленина и тысячи прочих? (Впрочем, уголовная антропология отмечает среди прирожденных преступников и особенно преступниц и резко противоположный тип: кукольное, "ангельское" лицо, вроде того, что было, например, когда-то у Коллонтай.)

А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметрическими чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья,- сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая... И как раз именно из них, из этих самых русичей, издревле славных своей антисоциальностью, давших столько "удалых разбойничков", столько бродяг, бегунов, а потом хитровцев, босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской социальной революции. Что ж дивиться результатам?.."

21 сентября 1919 года Бунин читал лекцию. В частности, в ней было сказано: "Великий дурман"для одесской интеллигенции. "Мы не с октября, а с самого марта семнадцатого года пребываем в этом мраке, этом дурмане, дурмане диком, злом и, как всякий дурман, прежде всего переполнен нелепостями, на сей раз нелепостями чудовищными. И дурман этот длится, и человек, более или менее не поддающийся ему, поминутно с ужасом с изумлением протирает глаза

7 октября 1919 года Бунин от имени интеллигенции города лично приветствовал белого генерала А.И.Деникина и сотрудничал в его пропагандистско-информационном органе "Южное слово".

18

26 января 1920 года на греческом пароходе "Патрас", увозящем беженцев и остатки белой армии из России, Бунины отправились в Константинополь. Далеко от берегов Родины Ивана Алексеевича будто бы озарило: "Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да, так вот оно что – я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь". 

"А в Константинополь, - вспоминал Бунин, - мы пришли в ледяные сумерки с пронзительным ветром и снегом, пристали под Стамбулом и тут должны были идти под душ в каменный сарай – для "дезинфекции".   И оставили ночевать в каменной руине того же огромного каменного дома, и мы спали там на полу в полной тьме, при разбитых окнах, а утром узнали, что руина эта еще недавно была убежищем прокаженных, охраняемая теперь великаном негром, и только к вечеру перебрались в Галату, в помещение уже упраздненного русского консульства, где до отъезда в Софию спали тоже на полу".

Из Константинополя их путь лежал через Болгарию, Сербию в Париж - негласную столицу русской эмиграции. Пытаясь найти свое место в новой жизни, Бунин, в первый год эмиграции, практически, не писал стихов и прозы. Их место заняла публицистика, выступления в клубах и на собраниях.

Среди множества эмигрантской прессы он примкнул к монархической газете "Возрождение", издаваемой на деньги нефтяного магната Абрама Гукасова. Острие печати русское зарубежье направило на помощь тем, кто боролся с Советской республикой, чтобы восстановить в России прежние порядки. И.Бунин. А.Куприн, И.Шмелев, К.Бальмонт, З.Гиппиус, А.Аверченко, А.Амфитеатров, Г.Струве, М.Слоним и др. деятели литературы и искусства оказались в авангарде антисоветской пропаганды.

Систематизировав все написанное за прошлые годы, Бунин в 1921 году выпустил в Париже сборник рассказов под названием "Господин из Сан-Франциско". Об авторе заговорили газеты, критики, сравнивая силу его рассказов с произведениями Достоевского.

Чтобы выжить, писатели-эмигранты как могли, приспосабливались к новым условиям жизни. Например, писательница А.Труайя (Тарасова) писала на французском языке, что вызвало озабоченность Бунина. Поэту Г.Адамовичу он посоветовал при встрече: "Вы, слышал я, сомневаетесь, не начать ли писать по-французски? Что же, дело ваше. Но послушайте старика, бросьте эти затеи, хотя я и понимаю, как они соблазнительны… Пишите на том языке, с которым родились и выросли. Двух языков человек знать не может. Понимаете, знать, чувствовать всякую мельчайшую мелочь, всякий оттенок… Что можете вы, например, подмигнуть читателю по-французски?" Бунин же за тридцать лет эмиграции так и не научился свободно владеть французским языком.

Среди многочисленных литераторов русского зарубежья того времени лишь немногим засветила звезда удачи. Среди них оказался В.В.Набоков. О нем Бунин сказал: "Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня

Не сложились дружеских отношений у этих писателей. Набоков вспоминал одну из встреч с Иваном Алексеевичем: "Бунин был озабочен моим равнодушием к рябчику и раздражен моим отказом распахнуть душу. К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом. "Вы умрете  в страшных мучениях и совершенном одиночестве", - сказал он мне, когда мы направлялись к вешалке… Я хотел помочь стройному старику надеть пальто, но он остановил меня движением ладони. Продолжая учтиво бороться, - он теперь старался помочь мне, - мы медленно выплыли в бледную пасмурность зимнего дня… В дальнейшем мы встречались на людях довольно часто, и почему-то завелся между нами какой-то удручающе-шутливый тон, - и в общем до искусства мы с ним никогда и не договорились…"

19

До лета 1923 года Бунины жили в Париже, затем переселились в городок Грасс, расположенный в Приморских Альпах. О жизни писателя этого времени вспоминала "член его семьи" Г.Н.Кузнецова: "Бунин всю свою жизнь жил жизнью не оседлой, а скитальческой. В России у него не было своего дома, он гостил то у родных в деревне, то жил в Москве – и всегда в гостинице, - то уезжал в странствия по всему миру... Поселившись окончательно во Франции, Бунин и там продолжал жить по-прежнему, часть года в Париже, часть на юге в Провансе, который любил горячей любовью. В городе позволял он себе жить весьма рассеянной жизнью, беспорядочно ел и пил, превращал день в ночь и ночь в день, но стоило ему приехать в деревню, как все менялось… он приступал к той жизни, начиная постепенно "очищать" себя. Старался все более умеренно есть и пить, рано ложился, помногу каждый день ходил, во время же писания, в самые горячие рабочие дни, изгонял со своего стола даже легкое местное вино и часто ел только к вечеру… Погружался он в то, над чем работал, так глубоко, что бывали случаи, когда, выйдя к завтраку из кабинета и, как лунатик, подойдя к стеклянной двери в сад, за которой шел дождь, он как во сне говорил: "доктор идет", вместо "дождь", и все понимали, что он только что писал о докторе, отце его Лики из "Жизни Арсеньева"… Работая так сам, он и к другим писателям, особенно к молодым, часто присылавшим ему рукописи, был требователен до жестокости. Но происходило это, главным образом, от страстности его натуры, от непониманья, как можно обращаться так небрежно и неряшливо со своим родным языком. И он учил молодых писателей не только чистоте этого языка, но и уменью видеть вещи, смотреть на них, старался развить их вкус, указывая на все "низкопробное, мелкотравчатое", что он видел в их писаниях… Он хотел, чтобы все было совершенно".

Посетив Бунина в Грассе, художница Т.Д.Логинова-Муравьева отметила: "… Как он любил жизнь – не признавал ни старости, ни смерти – до самого конца. Похож он был на могучий дуб, который ушел корнями глубоко в почву – и этой подпочвенной водой он питался, когда все другие растения высыхали. Был сам он частью этой природы, которую он так глубоко понимал, так как жил ею – и был так жаден ко всему, что его окружало. Природная стихия была и его стихией. Было в нем что-то от природы нераздельное… Вот он живой перед глазами – с тончайшей улыбкой, с легка прищуренным и насмешливым взглядом, с потоком рассказов о прошлом и с таким метким анализом всех и вся – что только диву даешься!"

Бунин мог изменить свой уклад жизни, как-то приспособиться, но не смог изменить своего отношения к Советской России, о чем высказался в речи "Миссия русской эмиграции", произнесенной им в Париже 16 февраля 1924 года. "… Содом и Гоморра, - говорил он, - ради похоти ни в чем не постесняются. Все растущая в числе и все выше поднимающая голову толпа сгорает от страсти к наслаждению, от зависти ко всякому наслаждающемуся. И одни (жаждущие покупателя) ослепляют ее блеском мирового базара, другие (жаждущие власти) разжиганием ее зависти. Как приобресть власть над толпой, как прославиться на весь Тир, на всю Гоморру, как войти в бывший царский дворец или хотя бы увенчаться венцом борца якобы за благо народа? Надо дурачить толпу, а иногда даже и самого себя, свою совесть, надо покупать расположение толпы угодничеством ей. И вот образовалось в мире уже целое полчище провозвестников "новой" жизни, взявших мировую привилегию, концессию на предмет устроения человеческого блага, будто бы всеобщего и будто бы равного. Образовалась целая армия профессионалов по этому делу - тысячи членов всяческих социальных партий, тысячи трибунов, из коих и выходят все те, что, в конце концов, так или иначе прославляются и возвышаются. Но, чтобы достигнуть всего этого, надобна, повторяю, великая ложь, великое угодничество, устройство волнений, революций, надо от времени до времени по колено ходить в крови. Главное же надо лишить толпу "опиума религии", дать вместо Бога идола в виде тельца, то есть, проще говоря, скота. Пугачев! Что мог сделать Пугачев? Вот "планетарный" скот - другое дело. Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек - и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет?

Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими ледяными походами, что она не только за страх, но и за совесть не приемлет Ленинских градов, Ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия. "Они хотят, чтобы реки текли вспять, не хотят признать совершившегося!" Нет, не так, мы хотим не обратного, а только иного течения. Мы не отрицаем факта, а расцениваем его,- это наше право и даже наш долг, - и расцениваем с точки зрения не партийной, не политической, а человеческой, религиозной. "Они не хотят ради России претерпеть большевика!" Да, не хотим - можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть. "Они не прислушиваются к голосу России!" Опять не так: мы очень прислушиваемся и - ясно слышим все еще тот же и все еще преобладающий голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи. Знаю, многие уже сдались, многие пали, а сдадутся и падут еще тысячи и тысячи. Но все равно: останутся и такие, что не сдадутся никогда. И пребудут в верности заповедям Синайским и Галилейским, а не планетарной матерщине, хотя бы и одобренной самим Макдональдом".

20

Проза зарубежного Бунина – это второй, ностальгический этап творчества, отделенный от России расстоянием и политикой. Отчаяние, любовь, страх, одиночество, смерть, сожаление о безвозвратно ушедшем прошлом все смешалось в его произведениях. Он словно торопился выплеснуть на бумагу то, что хранила его память о Родине. Почти ежегодно, в малых тиражах, в разных городах Европы выходили его книги. Так, в Праге вышла "Начальная любовь", в Берлине "Роза Иерихона", в Париже "Митина любовь", "Избранные стихи" и сборник "Тень птицы".

Роман "Жизнь Арсеньева" – последнее крупное произведение писателя. О том, как он работал над ним, писала Вера Николаевна жене писателя Б.К.Зайцева: "Ян в периоде (не сглазить) запойной работы: ничего не видит, ничег… Продолжение »