В сентябре 1906 года Куприн поехал в Балаклаву, чтобы в тиши поработать над "Нищими", но по приказу полицейского начальства был выселен из нее. "С трудом после просьб и намеков на благодарность пристав разрешил писателю пробыть в Балаклаве всего один час", - вспоминал Е.М.Аспиз. Возмущенный, расстроенный, Александр Иванович уехал в Алупку, а оттуда в Петербург.

Талант писателя обретал уверенность, силу и пришелся на стык двух веков – XIX и XX. Вслед за "Молохом" был написан "Прапорщик армейский", "Олеся", "В цирке", "Конокрады", "Белый пудель" и повесть "Поединок", которые выдвинули автора в первый ряд русских писателей. По его произведениям можно изучать жизненный уклад военных, заводских рабочих, рыбаков, циркачей, чиновников всех рангов, а также национальный быть русского, украинского, белорусского и других народов России. О Куприне Мамин - Сибиряк писал: "… Почему он большой писатель? Да потому, что он живой. Живой он в каждой мелочи живой. У него один маленький штришок – и готово: вот он весь тут".

Куприн превосходно владел русским языком, и умело, не выпячивая, вносил в него украинские и другие диалекты. Жаргон проституток и "блатной" язык в определенной дозе не отвращает, а придает его произведениям особый колорит. Это отметил и Горький: "… Возьмите язык Куприна до "Поединка" и после – вы увидите, в чем дело и как писатели Лесков, Тургенев, Чехов хорошо учат нас…никакой талант ничего не стоит без систематического образования".

В марте 1905 года Куприна приняли в действительные члены Общества любителей русской словесности при Московском университете. Через четыре года он и Бунин получили Пушкинскую премию.

Александра Ивановича всегда волновали пути развития русской литературы. "Я верю, - утверждал он, - в великое будущее русской литературы. Ни реакция, ни декаденты ничто не может загубить ее… Я не сомневаюсь, что настоящий промежуток в нашей литературе не долго будет длиться… Скоро снова явятся писатели, о которых станет говорить весь мир".

Писатель не считался лояльным к власти. За публикацию в сборнике "Зарницы" рассказа "Свадьба" в апреле 1908 года, его привлекли к ответственности по ст. 129 уголовного уложения – оскорбление армии. В это же время его вызвал петербургский суд за очерк "События в Севастополе" и приговорили к штрафу в размере 50 рублей, а в случае неуплаты – аресту на 10 суток. Куприн уехал в Житомир к сестре, и там, во исполнение приговора, подвергся десятидневному домашнему аресту. "Уже к концу третьего дня, - писал Александр Иванович, - мной стала овладевать тоска и тяжелая злоба при одной мысли, что чужой волей я прикован к определенному маленькому месту. На пятый день я уже просил начальство, чтобы остальные дни мне заменили деньгами. Оказалось, что это не так-то легко". Отбыв наказание, Куприн с семьей уехал в Одессу, а оттуда в Петербург. Проработав некоторое время в популярном среди демократических читателей "Журнале для всех", перешел в качестве заведующего беллетрисческим отделом в журнал "Мир божий".

Работа в журнале, переезды с места на место отвлекали Куприна от собственного творчества. Он писал Бунину: "Я ничем не грешу по части беллетристики, но читаю ее много в рукописях… И это занятие засоряет память и портит вкус".

О литературных страстях Петербурга Александр Иванович жаловался журналисту М.Н.Киселеву: "Тяжелая жизнь: сплетни, пересуды, зависть, ненависть… Я очень одинок и печален". Критики не стесняясь, называли писателя "зрячим кротом", "всероссийской бездарностью", "бытовиком" и прочими нелестными словами. Особенно его возмущал эпитет "бытовик". "Старый быт. – Говорил писатель.-  Быт, проклятый критиками, создавшими презрительное, унизительное словечко для иных писателей – "бытовик". Но почему же в этом быте, неизменной повторяемости событий, в повседневном обиходе, в однообразной привычности слов, движений, поговорок, песен, обрядов – почему в них жила и живет для меня неизъяснимая прелесть, утверждающая, прежде всего, мое бытие в обыденной жизни?" Причина негативного отношения к писателю заключалась в том, что он редактировал журнал "Мир божий", принадлежащий теще, а после ее смерти - жене.

В письме от 25 августа 1904 года К.Ф.Батюшкову Куприн писал: "Меня всегда тяготила моя "родственная" связь с журналом… отголоски, сплетни, синтез которых заключается в том, что меня печатают и хвалят в журнале ради моей близости к нему". Будучи принципиальным человеком, писатель оставил журнал.

Куприну для творчества было необходимо уединение, и он переезжал от одних родственников к другим, а то и просто к знакомым: в Гельсингфорс, Гатчину, Устюжан и Даниловское Новгородской губернии.

В январе 1904 года Куприн переболел брюшным тифом. Конец 1905 года провел в Балаклаве, где написал рассказ "Штабс-капитан Рыбников" о японском шпионе в России. В 1912 году рассказ был переведен на японский язык. В марте 1906 года лечился в санатории в Гельсингфорсе. Апрель – август провел с женой на Юге. В декабре ответил на анкету об Айседоре Дункан: "Ничего не могу сказать – не видел. Пришел в театр, не пустили. "Нельзя, говорят, в валенках" А она босая пляшет – так это ничего". В конце месяца выступил с чтением стихов Н.А.Некрасова на литературном вечере, посвященном 35-летию со дня его смерти. Таков калейдоскоп жизни Александра Ивановича.

Оптимизмом, уверенностью наполнены многие его произведения. Так, в рассказе "Сны" описаны революционные настроения народа: "Я верю: кончится сон и идет пробуждение. Мы проснемся при свете огненной и кровавой зари. Но эта заря не ночи, а утра. Светлеет небо над нами, утренний ветер шумит в деревьях! Бегут темные ночные призраки. Товарищи! Идет день свободы. Вечная слава тем, кто нас будит от кровавых снов. Вечная память страдальческим теням".

В другом рассказе, "Искушение", снова звучит вера в светлое будущее народа России: "Уверяю вас, то есть не уверяю, а я сам глубоко в этом уверен, что когда-нибудь, лет тысяч через тридцать, жизнь на земле стане дивной, прекрасной, дворцы, сады, фонтаны. Прекратится тяготение над людьми рабства, собственности, лжи и насилия… Конец болезням, безобразию смерти. Не будет больше ни зависти, ни пороков, ни ближних, ни дальних, все сделаются братьями".

В июле 1910 года в Сиротском доме Москвы умерла мать Куприна. На похороны он приехал из Одессы. "Мать умерла, - сообщил он Ф.Батюшкову в письме, - сознательно и мужественно. За несколько часов до смерти написала мне письмо… Да, смерть матери – это похороны молодости". Похоронили ее на Ваганьковском кладбище.

Куприн – великий гуманист, если не прямо, то в подтексте любого его рассказа, повести можно найти призывы к человечности. Это ярко отражено в рассказе "Гамбринус".

К.Паустовский вспоминал свою встречу с нищим стариком, который о "Гамбринусе" с душевным трепетом сказал: "Я плакал над ним… Это шедевр любви к людям, жемчужина среди житейского мусора".

Автор в этом произведении добился такого искусства сплетения вымысла с реальностью, что все воспринимается за жизненную реальность.

Сашка, еврей скрипач – главный герой рассказа. Прототипом его стал Арон Гольдштейн. Когда Арон умер, в одесских газетах появились несколько строк об этом. Никто не обратил бы внимания на заурядный текст, если за ним, в скобках, не следовало бы сообщение, что Арон Гольдштейн - "Сашка музыкант из Гамбринуса". За гробом "Сашки" шли биндюжники, торговки и торговцы с Привоза, жители Молдаванки, матросы и другие почитатели его скрипки. В августе 1910 года в Львове "Гамбринус" вышел на польском языке.

Тема любви – одна из ведущих в творчестве Куприна. Любовь для него – не дикий зов предков, а тонкий зов души, и, как бы она не заканчивалась, оставалась светлой, возвышенной. Если Пушкин жил предвосхищением любви, то Куприн жил ее трагедией. Автор был верен "вечной благости и вечной красоте, заключенной в женщине". Примером тому служит "Гранатовый браслет", в основу которого положен эпизод из семейной жизни князей Туган-Барановских. "Это печальная история маленького телеграфного чиновника П.П.Жолтикова, который был так безнадежно, трогательно и самоотверженно влюблен в жену Любимова. (Д.Н.теперь губернатор в Вильно)… она ему велела даже не пробовать ее видеть". Из архива Ф.Батюшкова.

Казалось бы, что можно открыть нового в извечной проблеме любви; все уже сказано, все исчерпано. Однако купринский "Гранатовый браслет" блеснул иными гранями, заставляющими даже черствого читателя задуматься над словами одного из его героев, генерала Аносова: "Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, искренняя любовь".

В Одессе Куприн усиленно работал над повестью, но мешало безденежье. "Хозяин судом сыщет с меня 300 рублей и грозит описать мебель. Я вывернусь, но, увы! – для этого придется комкать "Браслет". Когда я о нем думаю – плачу; недавно рассказывал одной хорошенькой актрисе – плачу. Скажу одно, что ничего более целомудренного я еще не писал". Из письма автора к Ф.Батюшкову. В феврале 1911 года в сборнике "Земля" напечатали "Гранатовый браслет".

Александр Иванович по своей природе был неординарный человек – один весельчак с неиссякаемой жизненной энергией, которая часто тратится напрасно; второй – труженик с тонкой душой и чувствами. Современники, за малым исключением, часто видели его первую натуру. Вторая же раскрыта в героях его произведениях. Это: инженер Бобров с "нежной, почти женской душой" из "Молоха", "чувствительный" Лапшин из "Прапорщика армейского", "добрый, славный" Иван Тимофеевич из "Олеси", "чистый, милый, слабый" подпоручик Ромашов из "Поединка". В этих героях, наделенных душевной чистотой, мечтательностью, пылким воображением, непрактичностью, безволием, завуалирован автор.

Его герои не лишены светлой, чистой и бескорыстной любви, а подчас и платонической, о которой в "Поединке" сказано: "… сколько разнообразного счастья и очаровательных мучений заключается в безнадежной любви? Когда я был помоложе, во мне жила одна греза: влюбиться в недостигаемую, необыкновенную женщину, такую, знаете ли, с которой у меня никогда и ничего не может быть общего. Влюбиться и всю жизнь, все мысли посвятить ей". Эти мысли подходят и к главному персонажу "Гранатового браслета" – Желткову, с которым: "Случилось так, - писал он в предсмертном письме княгине Вере Шеиной, - что меня ни интересует в жизни ничто: ни политика, ни наука, ни философия, ни забота о будущем счастье людей, для меня вся жизнь заключается только в вас".

Александра Ивановича интересовало все, в том числе: 3-я Государственная дума, религия и отношение русской литературы к западной. Дума "… представляется мне в виде дрессированной собачки и камфоркой на голове". О религии был такого мнения: "Религия выдумка, искусство – жизнь", а отечественную литературу защищал, считая, что "… русская литература не есть отражение западной литературы. Она самостоятельна и так велика, что даже влияет на западную литературу, многому этому есть примеров".

В феврале 1908 года в Москве вышел 4 том его собрания сочинений, в который вошли: "Гамбринус", "Осенние цветы", "Мелюзга", "Наталья Давыдовна" и др.

В мае Куприн простудился и заболел ревматизмом. По совету врачей отправился в Ессентуки на грязи. "… Больше никогда не поеду туда: кокотки, шулера, сутенеры, сифилитики… - говорил отдыхающий.- Я люблю Россию и привязан к ее земле… Я с радостью провожу время в простой русской деревне… Почти все мои произведения написаны там", - из интервью, данному "Петербургской газете" по возвращению.

После лечения Александр Иванович поехал в Петербург, а оттуда в имение Даниловское. Мир леса, охоты, рыбалки – неотъемлемая часть жизни Куприна. "Как много воспоминаний связано в моей памяти с ним! - Говорил писатель. - В них я провел самые благодатные месяцы в моей жизни. Там я впитал в себя самые мощные, самые плодотворные впечатления. Да там же я учился русскому языку и русскому пейзажу".

В мире тишины, душевного покоя были написаны рассказы: "Псы", "Бедный принц", очерк "Водолазы" и переработан рассказ "Кляча".

В апреле 1910 года у Куприна вторым изданием вышел в Москве 4 том его произведений, а следом – "Юмористические рассказы".

Несмотря на то, что писателю платили большие гонорары, но их хронически не хватало. Ф.Батюшкову в апреле 1910 года он отправил письмо с жалобой: "… На что мне жить? Я уже все заложил. Поневоле пишу, что попало и где попало". И в то же время он считал, что "чем дольше живешь и больше пишешь, тем все больше растет требовательность к себе и, конечно, неудовлетворенность. Прошло то время, когда я обращался с беллетристикой слишком просто… Теперь уже так не могу. Я теперь только начинаю "видеть" и наблюдать. Раньше я только "смотрел".

Ничто не было чуждо Александру Ивановичу, в том числе и посещение ипподрома, ресторанов и особенно "Вена", "Капернаум" с цыганами, меблированные номера. Иногда посещения затягивались на нескольку дней. Жена и друзья отыскивали Александра Ивановича и возвращали домой, предлагая выехать либо в Балаклаву, либо Гатчину, либо в Даниловское, подальше от соблазнов.

Куприн не имел постоянной квартиры и этим тяготился. "Нам, - писал он Ф.Батюшкову, - точно суждено роком бродить без истинного пристанища по чужим углам. А в сорок лет это уже становится тяжело". Выбор пал на Гатчину, под Петербургом. 17 мая 1911 года купил в рассрочку на пять лет зеленый дом  пяти комнат. "Я сумел создать себе полную иллюзию деревни, - считал Александр Иванович, - которую я так люблю, и которая единственно создает душевный покой, настоятельно необходимый нашему брату. В состоянии психологического комфорта были написаны рассказы: "Телеграфист", "Белая акация", "Начальница тяги", "Чужой петух", "Анафема" и др.

Один из журналистов, побывав у писателя, отметил: "Те, кому приходилось посещать А.И.Куприна в его гатчинском доме, наверное, помнят тамошнее уютное гостеприимство, простое и ласковое, одинаковое для всех без различия социального происхождения. Здесь и басистый генерал, и репортер, и провинциальный почитатель, и отец дьякон, и свой брат писатель от мала до велика, и заблудившийся актер и всякие неожиданные люди…".

В апреле 1912 года Куприн с семьей выехал за границу по маршруту: Австрия – Швейцария - Франция. В Ницце "Он, - как писали "Биржевые ведомости", - сошелся на дружескую ногу со здешними рыбаками, синдикатами кучеров, шоферов и разного рода рабочих. Часто рыбаки, с которыми особенно подружился Куприн, поджидают его, чтобы вместе тащить сети… Показной стороной "жемчужины лазурного берега" Куприн пока не интересуется – не бывает в местах, где толпится разряженная публика, и даже не посетил ни разу казино Монте-Карло".

В одном из залов знаменитого курорта Куприн прочитал лекцию о Пушкине, говорили, что она имела большой успех.

В июле путешественники вернулись домой. Глава семьи подвел итог поездке: "Мое путешествие за границу считаю черновым. Мне удалось посмотреть Италию только одним глазком… У меня было намерение проехать на Капри к Горькому, но забастовка сделала то, что все пути в Неаполь для нас оказались отрезанными. А жаль, и прежде всего потому, что для меня было бы большой радостью повидаться с Горьким… Что было для меня самым интересным – это соприкосновение с улицей… Целые дни я проводил в порту Марселя среди носильщиков, продавцов, матросов, пролетариев всякого рода (и их подруг)… Очаровала ли меня заграница? Не скажу. Конечно, я не остался равнодушным ни к красотам чужой природы, ни к сокровищам искусства…".

В феврале 1913 года в журнале "Аргус" опубликовали рассказ Куприна "Анафема". Полицейское око не оставило это без внимания. По постановлению СПБ окружного суда рассказ был уничтожен. Однако в десятый том сочинений Куприна, был включен. Московский градоначальник посчитал это за недосмотр цензора и приказал разослать срочные депеши: "Всем приставам и начальникам жандармерии: предлагаю немедленно конфисковать в книжных магазинах и везде, где будут обнаружены, и доставлять в мою канцелярию брошюру А. Куприна: "Рассказы", том X. Градоначальник Климов".

В 1913 году в издательстве А.Ф.Маркса вышло собрание сочинений Куприна в приложении к журналу "Нива".

Из интервью Куприна газете "Киевская мысль" в 1914 году: "Все, что напишут теперь, не похоже на то, что писали раньше. Все старые писатели, писатели-реалисты знали секрет, как надо трогать и волновать читателя. Современные писатели делают не то и не так, как нужно… есть еще группа писателей, которые пишут, не задумываясь над тем, для чего они пишут. Из их лагеря вышли нелепые девизы: искусство для искусства, смерть быту и проч. Это значит, что им совершенно неведомо то внутренне слияние, то "во имя", которым светилась вся русская литература, начиная с Пушкина".

Для Куприна Пушкин с детства был кумиром, и оттого с удовольствием работал над статьей о нем. В одном из писем Ф.Батюшкову Александр Иванович спрашивал: "Где достать письма к Пушкину? Встречались ли они с Лермонтовым? Нет ли писем Гоголя и особенно Лермонтова о Пушкине? Нет ли варианта лермонтовского "На смерть Пушкина"? Сейчас я на пути запойной работы, как в Даниловском".

В конце мая 1914 года Куприн побывал в Италии на лечении. Возвратившись, подделся в интервью впечатлениями: "Ярких впечатлений от заграницы у меня нет… Осмотрел Миланский собор. Действительно, великолепно, но не скажу, что бы впечатление было огромно. Неотразимое впечатление произвел на меня Рембрандт. Особенно одна его картина. Это Мария с Иосифом, кормящая младенца. Слушал я бродячих итальянских певцов. В большинстве случаев очень хорошие голоса. А вообще я не доволен своим путешествием. По России скучал очень".

Повесть "Яма" – одно из главных произведений Куприна, посвященное бедственному положению женщин в царской России. Выход в свет первой части повести разочаровал автора. В письме к К.Ф.Батюшкову он писал: "… начитался критики до того, что мне моя работа опротивела" Тем не менее, работа продолжалась, и была завершена в конце 1913 года.

В июне 1915 года в 16й книге сборника "Земля" "Яма" вышла в свет, но комитет по делам печати на книгу наложил арест. На что автор выразился так: "Творить в обстановке грязно-серой кровавой галлюцинации очень тяжело… безвременье наложило свою мертвящую печать на людей и на литературу".

Глава 4

"Русь, куда ты несешься?"

С этим вопросом Н.В.Гоголя Россия заканчивала XIX век и вступала в XX. Историк С.П.Мельгунов будучи в эмиграции попытался вскрыть причины того, куда она неслась: "Царствование Николая II действительно одно из самых кровавых в истории. Ходынка, две кровопролитнейшие войны, две революции, а в промежутках их беспорядки и погромы: беспорядки, прекращавшиеся жесточайшими карательными экспедициями под девизами "арестованных не иметь", "патронов не жалеть", и погромы, инспирированные прокламациями, которые писались в Царском Селе и печатались в департаменте полиции…".

Ходынка "Праздник над трупами", – так назвал коронацию государя писатель-публицист Гиляровский. В этот день народ потянулся за царским гостинцем, состоящим из: полуфунтом колбасы, сайкой, конфетами, орехами, пряниками, уложенными в эмалированные кружки. Плата за "гостинец" оказалась страшной – 1389 жизней. "Траур" по погибшим, вечером этого дня, коронованный монарх отметил в мундире лейб-гвардии уланского полка на балу у французского посла Монтебелло. На коронацию было израсходовано 100 млн. рублей, а на похороны жертв, царь выделил лишь 16 тысяч.

Кровавым воскресеньем 9 января 1905 года тоже отмечено царствование Николая II. Тысячи убитых и раненых, среди них – дети, женщины, старики. Сбежав в Царское Село, он педантично сделал в дневнике запись: "Тяжелый день. В Петербурге произошли серьезные беспорядки впоследствии желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных частях города, было много убитых и раненных. Господи, как больно и тяжело… Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракал со всеми. Гулял с Мишей".

Война с Японией показала несостоятельность монархии в управлении государством. Бывший премьер-министр С.Ю.Витте вспоминал: "Когда началась война, то Его Величество весь 1904 год все время ездил напутствовать войска… и раздавал образ Серафима Саровского". По поводу этого генерал Драгомиров горько шутил: "Вот мы японцев все хотели бить образами наших святых, а они нас лупят ядрами и бомбами, мы их образами, а они нас пулями".

Ко всему прочему Россия фактически не вылезала из состояния голода то в одной губернии, то в другой. Народ голодал, а господа капиталисты гнали хлеб за границу, создавая представление об избытке его в своей стране.

В накале революционной обстановке император позволил Антанте втянуть Россию в империалистическую войну 1914 года. Куприн, как и многие интеллигенты того времени, посчитал ее справедливой, освободительной. "Нынешнюю войну, - утверждал он, - я считаю войной, которая освободит все народы, как от взаимной вражды, так  и – слава богу! – от "политики". Поэтому при всем ужасе, с каким душа чувствует и кровь, и насилие, я считаю, что война христианская в самом глубоком смысле…. Весь мир почувствовал, что идет конец раздраи, что если теперь не осуществить начала любви и братства, то их не осуществить, быть может, никогда. Быть участником такой войны должен всякий. Это – долг, это – обязанность, это – радость и счастье". На высоте патриотических чувств он у себя в доме открыл госпиталь для раненых солдат. Жена в нем была сестрой милосердия.

В конце сентября Куприн добровольцем записался в армию. "Я совсем не ожидал, что меня взволнует простое, казалось бы, но привычное дело – надеть мундир. Однако я пережил такое же волнение, как когда-то давно, перед производством в офицеры". Он желал быть на передовой, но оказался в учебном центре для новобранцев в Гельсингфорсе. Служба оказалась недолгой; из-за болезни пришлось уйти в отставку.

В декабре 1914 года исполнилось двадцать пять лет литературной деятельности Куприна. Он отказался от чествования, мотивируя тем, что "теперь, когда русское общество переживает тяжелые, кровавые дни, само собой отпадает вопрос о юбилее частного лица". Тем не менее, юбилей состоялся. "Подводя итог чествованиям, - юбиляр сказал, - я все-таки чувствую, что работа писателя ненапрасная. О себе скажу одно: работал честно". Далее он коснулся материальной стороны своего творчества: "Ничего у меня, кроме долгов нет. Дом два раза заложен, многие вещи, как говорится, "в починке". Ну, да все это меня не удручает. Что бы я был за русский писатель, если бы умел устраивать свои дела".

В честь юбилея один из почитателей таланта писателя подарил ему участок земли под Алупкой с тем, что на нем будет построен приют для сирот воинов, погибших в войне. "Не знаю, - сказал Куприн, - много ли требуется для этой цели денежных средств, но все, что смогу, я внесу со своей стороны".

О себе в период войны Александр Иванович писал: "Меня влечет к героическим сюжетам. Нужно писать не о том, как люди обнищали духом и опошлили, а о торжестве человека, о силе и власти его".

Несмотря на войну, писатель видел светло будущее России. В очерке "Союзники" отмечал: "Как сладко мечтать о времени, когда грамотная, свободная, трезвая и по-человечески сытая Россия покроется сетью железных дорог, когда выйдут из недр земных неисчислимые природные богатства, когда наполнятся до краев Волга и Днепр, обводнятся сухие равнины, облесятся песчаные пустыни, улучшится тощая почва, когда великая страна займет со спокойным достоинством, то настоящее место на земном шаре, которое ей по силе и по духу подобает".

В марте 1916 года Александра Ивановича избрали почетным членом общества "Медный всадник", ставящего своей целью изучение древнерусского искусства.

Любознательность подталкивала неугомонного писателя посетить Кандалакшу, Соловки и другие места Севера, которым он пророчил большое будущее. Вместо этого в сентябре 1916 года с женой и дочерью отправился в путешествие по военно-грузинской дороге, но не как искатель приключений, а как просветитель. Останавливаясь в городах, делал доклады по различным вопросам литературы, не забывая при этом критиковать и себя. "Тифлисский листок" отмечал: "… Между прочим, он говорил и о собственных произведениях, крупным недостатком которых, по его мнению, является отсутствие систематического образования у их автора". Из-за болезни малярией, Куприн прервал поездку и вернулся в Гатчину.

Мысли о путях развития русской литературы в военный период писатель высказал в 1916 году в очерке "Вольная академия": "… русская литература – как бы ни уродовали, ни терзали и ни оскорбляли ее известные обстоятельства – всегда была подвижнической. И даже в самые тяжелые годины, которые лет через пять – десять будут вызывать в наших потомках брезгливое и недоверчивое недоумение, как злобный кошмар, - все-таки она убедительно показывает, как живуч, силен и плодотворен оплеванный народ, который мог на своем черноземе взрастить Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Тургенева, Толстого, Гаршина, Чехова, Короленко, Горького… А пора, давно пора русскому писателю перестать быть прихлебателем и попрошайкой. Также, как дано перестать думать ему, что он малое дитя, нуждающееся в попечении дядек и мамок, или в исправительном заведении для малолетних преступников и непременно кончать жизнь под забором или в сумасшедшем доме. Начните уважать себя и вас начнут уважать вдвое".

Россия в войне терпела одно поражение за другим, гибли тысячи русских солдат и офицеров. В своей книге "Путь русского офицера", боевой генерал А.И.Деникин писал: "Собственно уже в конце 1914 года обнаружился острый недостаток снарядов и патронов, но беспечный и невежественный военный министр Сухомлинов умел убеждать государя, Думу и общество, что "все обстоит благополучно". И к весне 1915 года окончательно назрел страшный кризис вооружения, и особенно боевых припасов… Мы не могли отвечать, нечем было… Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой штыками или, в крайнем случае, стрельбой в упор”.

О командующем войсками Великом князе Николае Николаевиче член Государственной думы Витте говорил: "Сказать, чтобы он был умалишенным – нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкновенном смысле этого слова – тоже нельзя, но сказать, чтобы он был в здравом уме – тоже нельзя… К тому же великий князь по натуре человек довольно ограниченный и малокультурный".

Зрел кризис не только в армии, но и по всей России. Куприн тоже изменил свое отношение к "христианской" войне. Теперь он говорил: "Ведь кончится когда-нибудь эта страшная война, размеров и ужасов которой не могло предвидеть самое жаркое человеческое воображение. Но даже в случае победы – а мы хотим, можем и должны победить! – все-таки Россия, вынесшая разрушительное бремя, долгое время будет походить на муравейник, по которому прошли тяжелые колеса".

Февральскую революцию 1917 года и свержение самодержавия Александр Иванович воспринимал двояко. С одной стороны, высказался: "Угнетенный народ никогда не переставал протестовать. В Сибирь ссылало правительство и гнали помещики все страстное и живое из народа, не мирящееся с колодками закона и с бездушным произволом власти…". С другой - боялся "стихийности", "страсти к разрушению" и "разнузданному анархизму" русского народа.

В стране произошла Октябрьская революция. Куприн начал сотрудничать в газетах правого толка: "Свободная Россия", "Петроградское эхо", "Молва", "Вольность" и др., высказывая в них недоверие большевикам и возможным социалистическим преобразованиям. В тоже время признавал, что "…большевики, возглавляемые Лениным, проявили через Советы пламенную энергию", а так же давал отпор клеветникам на новую Россию, резко высказываясь против вмешательства иностранцев в ее внутренние дела.

22 июня 1918 года газета "Молва" поместила статью Куприна под названием "Михаил Александрович", о брате Николая II, в которой защищал великого князя. В частности, в ней говорилось: "Почти все Романовы были мстительны, эгоисты, властолюбивы, неблагодарны, двуличны, жестоки, трусливы, вероломны и поразительно скупы. В Михаиле Александровиче нет ни одной из этих наследственных черт".

Реввоенсовету публикация показалась возмутительной. На квартире произвели обыск и автора доставили в Петроградской военный трибунал. "Арест длился недолго, - вспоминала Ксения Александровна, - всего три дня. Отец содержался в прекрасных условиях, комендант и охрана были с ним крайне учтивы, но арест нанес Куприну моральную травму".

Несмотря на "моральную травму", 8 июля 1918 года в ответ на убийство эсером видного большевика М.М.Володарского, в газете "Эра" вышла статья Куприна "У могилы" со словами: "Володарский, ведя войну с оппозиционной печатью, выступал ее публичным обвинителем, не ища личных выгод и не имея ввиду личных целей. Он весь был во власти горевшей в нем идеи. Он знал, что противник его искуснее в бою и вооружен лучше. Но он твердо верил в то, что на его стороне – огромная и святая правда… Перед его телом я почтительно склоняю голову…".

В 1918 году Куприн состоял в Гатчинском Совете по сохранности ценностей, принадлежащих царской фамилии, находящихся в местном дворце. Чтобы препятствовать вывозу, неоднократно писал статьи в газетах с призывом не допустить, чтобы ценности, достояние народа, оказались за границей.

Отношение Куприна к большевикам менялось. "Большевизм, - писал он, - в обнаженной своей основе представляет бескорыстное, чистое, великое и неизбежное для человечества учение".

Произошло сближение Александра Ивановича с М.Горьким, который пригласил его сотрудничать во "Всемирной литературе", сразу же предложив написать вступление к собранию сочинений Дюма – отца. Работой редактор остался довольным, заявив: "Ну, конечно, я знал, кому поручать это". На этом сотрудничество не закончилось. Куприн перевел шиллеровскую пьесу "Дон – Карлос" и посвятил перевод Ф.И.Шаляпину.

Максим Горький поддержал идею Александра Ивановича с выпуском газеты для крестьян под названием "Земля", о чем и написал В.И.Ленину в декабре 1918 года: "Дорогой Владимир Ильич! Очень прошу Вас принять и выслушать Александра Ивановича Куприна по литературному делу…" Куприн выехал из Петрограда в Москву. "Свидание состоялось необыкновенно легко. – Вспоминал Александр Иванович. – Я позвонил по телефону секретарю Ленина Фотиевой, прося узнать, когда Владимир Ильич может принять меня. Она ответила: "Завтра товарищ Ленин будет ждать вас у себя в Кремле к 9ти часам утра". 25 января 1919 года Куприна пригласили в Кремль, чтобы сказать, что газета не пойдет, но предложили сотрудничать в еженедельнике "Красный пахарь".

Трудно жилось семейству Куприна в Гатчине, пришлось сдать в ломбард драгоценности жены, а вместо цветов на участке сажать картофель.

После занятия в ноябре 1919 года Гатчины войском Юденича, Куприна мобилизовали в белую армию в качестве сотрудника газеты "Невский край", откомандировав в округу собирать материал. Красная армия разбила белого генерала. В числе авангарда отступающих войск он оказался в Нарве, а за ним потянулись остатки воинства и часть гражданского населения Гатчины.

Елизавета Морицовна с девятилетней дочерью Ксенией, взяв чемодан с необходимыми на первый случай вещами, в товарном вагоне выехала на поиски мужа. В районе станции Ямбург нашла. Дальше их совместный путь лежал в Нарву, затем Ревель (Таллин). Получив визу, они оказались в Финляндии, в Гельсингфорсе. Еще не выехав из него, и не выбрав, где остановиться, Куприн писал Репину в Пенаты: "… Не моя воля, что сама судьба наполняет ветром паруса нашего корабля и гонит его в Европу… Тоска здесь… Знаете ли, чего мне не хватает? Это двух – трех минут поговорить с половым Любимовского уезда, с зарайским извозчиком… Я изнемогаю без русского языка! Эмигранты, социалисты, господа и интеллигенция – разве они по-русски говорят?.. Есть три дороги: Берлин, Париж, Прага. На столбе под именем городов что-то написано. Но я, русский малограмотный витязь, плохо разбираю, кручу головой и чешу в затылке. А главная мысль одна: "Домой бы…". Кстати, за семнадцать лет эмиграции Александр Иванович так не постиг основательно французский язык.

Глава 5

Ностальгия

Андрей Тарковский тонко заметил: "Русская ностальгия - это особое состояние души и особый ее настрой. Привязанность русских к своим корням, своему прошлому, к своим местам, своим близким, своему окружению, и образу мыслей, жизни, к способу контактирования с другими людьми перерастает у нас в характерологический признак".

26 июня 1920 года товарно-пассажирский пароход "Астория", в котором находились Куприны, отчалил от причала Гельсингфорса, взяв курс на Копенгаген, Лондон. Оттуда 4 июля 1920 года они приехали в Париж, и поселились в третьеразрядном номере "Русской гостиницы". Город принял в то время 150 тысяч российских эмигрантов. Так начался  мрачный период жизни русского писателя Куприна.

Столкнувшись с трудностями, родители отдали дочь в инт… Продолжение »