Я делал все, чтоб братьям помешать

Себя губить, друг друга истреблять.

Действительно, когда белые захватили Феодосию, он прятал у себя на даче красных, а когда власть поменялась, спасал белых от неминуемой смерти. Все они для Волошина - Люди. Такая позиция в пору революции была характерной для многих интеллигентов.

В 1919 году Макс сообщил из Коктебеля И. Бунину: "Я здесь живу с репутацией большевика, и на мои стихи смотрят как на большевистские". Максимилиан Александрович надеясь, что красное колесо прокатится мимо, не разделил желание И. Бунина эмигрировать из России.

Несмотря на неспокойное время, жизнь в Коктебеле не затухала. Гости, гости, гости и среди них: Д. Бедный, В. Вересаев, О. Мандельштам, И. Эренбург и другие. Все те же купания в море, сбор камешков, споры о времени и о себе.

На мистификации, разного рода розыгрыши обитатели дома, во главе с хозяином, оказались неистощимыми. Смех, подчас, стоял такой, что тряслись стены дома. На эпиграммы, вроде этих: "Толст, неряшлив и взъерошен Макс Кириенко – Волошин." "Ужасный Макс – он враг народа, его извергнув, ахнула природа". "Нормальный дачник, друг природы. Стыдитесь, голые уроды", - Макс смотрел философски.

Однако не все шутки Макса воспринимались с пониманием. Один из розыгрышей привел к разрыву с Ильей Эренбургом. Вот из-за чего.

В Коктебеле бывали случаи краж. Как-то, несмотря на предупреждения хозяев, жена Эренбурга забыла на веранде посуду. Ночью Елена Оттобальдовна и Макс сымитировали пропажу, а утром серьезно обсуждали её с Ильей Эренбургом. Чуть позже Илья узнал о шутке и возмутился несправедливостью обвинений в адрес своей супруги.

Второй случай не относился к разряду розыгрыша, и закончился оскорблением Макса. Два года назад Осип Мандельштам взял у него издание итальянского подлинника "Божественной комедии" Данте и потерял. Макс, гостившему Осипу, при отъезде напомнил о книге. В Феодосии Осип за столиком кафе "Фонтанчик" написал Волошину письмо. "7 августа 1920 года. Милостивый государь! Я с удовольствием убедился в том, что (Вы) под толстым слоем духовного жира п(р)остодушно принимаемого многими за утонченную эстетическую культуру, - скрываете непроходимый кретинизм и хамство коктебельского барина... Из всего вашего гнусного маниакального бреда верно только то, что благодаря мне Вы лишились Данте: я имел несчастье потерять три года назад одну Вашу книгу. Но еще большее несчастье вообще быть с вами знакомым".

Макс не злопамятен. Когда Осип Эмильевич оказался в застенках белогвардейской контрразведки в Феодосии, он обратился с заявлением на имя начальника Политического Розыска Апостолова освободить заключенного. "Не мне, конечно, заступаться за О.Э. Мандельштама политически, тем более, что я даже не знаю, в чем его обвиняют. Но могу только сказать, что для всех, знающих Мандельштама, обвинение его в большевизме, в партийной работе – есть абсурд. Он человек легкомысленный, общительный и ни к какой работе не способный и никакими политическими убеждениями не страдающий". Арестованного выпустили из тюрьмы, не отблагодарив ходатая, Мандельштам уехал в Батуми, а оттуда в Тифлис.

14 ноября 1920 года Красная Армия освободила Феодосию. Волошин назначен заведующим по охране памятников искусства и науки в Феодосийском уезде. В этот период он много читал лекции и преподавал в институте народного образования в Феодосии, издал: "Путями Каина", "Россия", "Дом поэтов", "Владимирская Богоматерь", "протопоп Аввакум" и другие произведения.

В 1922 году Макс получил охранную грамоту на дом от Крымсовнаркома, и копию грамоты поместил на дверях мастерской. В 1923 пришло удостоверение от наркома просвещения А.В. Луначарского на создание в Коктебеле бесплатного дома отдыха для писателей. В 1925 году КрымЦИК окончательно закрепил за Волошиным дом и участок земли.

В этом доме творчества побывало не мало именитых гостей: М. Горький, В. Брюсов, В. Вишневский, А. Грин, М. Булгаков, Е. Замятин, Л. Леонов, художники А.П. Остроумова – Лебедева, К.С. Петров - Водкин, скульптор А.Т. Матвеев, химик С.В. Лебедев и многие другие. Этот дом связал любовью Марину Цветаеву с Сергеем Эфроном.

Теплые отношения с постояльцами вовсе не означали мир и благодать на литературной ниве и политических взглядах. Не сходился Макс с Андреем Белым. Макс отошел от марксизма, считая его чуть ли не "явлением дурного тона", а Белый остался его сторонником. Белый не признавал свободы нравов. Волошин - сторонник римской свободы, и нудизма, в частности.

Максу стихи Мандельштама не были симпатичными, а о стихах Пастернака говорил с откровенной враждебностью, поэзию Гумилева любил.

Об отдыхе летом 1923 года Корней Чуковский отмечал в "Чукоккале": “Макс действительно каждый день в определенный час выходил в одних трусах, с посохом и в венке на прогулку по всему коктебельскому пляжу — от Хамелеона до Сердоликовой бухты"... Затем Корней Иванович делился впечатлениями с сыном Николаем: "Главное, что плохо в Коктебеле: он располагает к безделью. В Питере так же трудно бездельничать, как голодать, а в Коктебеле – праздность естественное состояние людей".

Противоречил "праздности" Георгий Шангели: "В Коктебеле умеют напряженно работать и работают". Да еще как продуктивно, о чем воспоминала в 1945 году художница А.П. Остроумова – Лебедева: "Не имея никаких бытовых забот, я свободно и радостно работала в Коктебеле. Хочу подвести некоторый итог. Я написала, кроме уже упомянутых, портреты В. В. Вересаева, М. А. Булгакова (он во время сеансов диктовал своей жене будущую пьесу “Дни Турбиных”), С. В. Шервинского, моего мужа. Написала маслом портрет Максимилиана Александровича. Я считаю его неудачным. Волошин, может быть, на портрете и похож, но выражение лица не характерно для него. Он в те дни хворал, был вял, молчалив и грустен. И живопись портрета тяжела и скучна. (Портрет находится в Русском музее в Ленинграде. Портрет Волошина маслом работы Б. М. Кустодиева хранится в Москве в Государственном литературном музее). Написала очаровательную Наташу Габричевскую. Она сидит на берегу, на камне, в купальном костюме, загорелая, цветущая, на фоне моря и скал Карадага. Сделала в это время более шестидесяти акварелей и приблизительно столько же рисунков".

Корней Иванович считал Волошина второстепенным поэтом, но сын его воспринимал поэзию иначе: "Стихи Волошина произвели на меня большое впечатление... Ни брюсовщины, ни гумилевщины не оказалось в них ни капли... Это были серьезные, живые раздумья о России, революции, об истории, о только что утихнувшей Гражданской войне, выраженные в несколько тяжеловатых, длинноватых, но страстных и искренних стихах.

Вряд ли смог бы "второстепенный" поэт написать в 1924 году созвучную тому времени поэму "Россия".

Закон самодержавия таков:

Чем царь добрей, тем больше льется крови.

И всех добрей был Николай Второй,

Зиявший непристойной пустотою...

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перестроить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет, к ее грядущим далям…

Мы углубили рознь противоречий

За двести лет, что прожили с Петра:

При добродушье русского народа,

При сказочном терпенье мужика, -

Никто не делал более кровавой

И страшной революции, чем мы...

И в мире нет истории страшней,

Безумней, чем история России.

Тем не менее, несмотря на нелестные отзывы Чуковского - отца, Макс Волошин подарил ему свою акварель с надписью: "Дорогой Корней Иванович, спасибо за все: книги, письма, заботу, любовь. Ждем Вас в Коктебеле. Сердце, время, мысли разорваны между людьми и акварелями"... Максимилиан Волошин 18. VII. 1924. (Из "Чукоккалы")

Макс с 17 лет увлекался живописью. Специальных художественных учебных заведений не заканчивал, но врожденное чувство цвета, гармонии дало в его умелые руки кисть, о чем говорят его акварели.

Первым учителем Волошина, у которого в Париже он брал уроки рисования и гравюры, была Елизавета Сергеевна Кругликова. Несомненный толчок к увлечению дало знакомство с видными художниками Франции и России. Путешествия по Италии, Греции, еще больше укрепляли желание взяться за кисть. До 1914 года Макс пишет маслом. Не без влияния А.Н. Бенуа и И.Э. Грабаря он перешел на акварель, в которой переплелись небесные стихии: Земля, Вода, Воздух и Огнь (Солнце и звезды). Каждая работа – частица Вселенной, несущая свет, мудрость, добро и незримую заботу Творца о землянах. Перед его пейзажами – медитациями душа отдыхает, очищается и стремится в Космос.

Манера письма акварелей у Макса была особенной: писал сразу две работы, причем без натуры. Например, кисточкой наносил зеленую краску сразу на два листа, другой кисточкой - коричневую и так меняя их, заканчивал оба пейзажа.

1914 году он создал цикл работ: "Испания", У моря", "Париж. Площадь Согласия ночью". В 1916 году Волошин закончил серию пейзажей под общим названием "Города в пустыне" и отдал 14 работ на выставку "Мир искусства" в Москве в 1917 году. Критики и посетители выставки отметили профессионализм и своеобразный талант мастера. Волошинская живопись настолько точно отображала действительность Крыма, что Павел Флоренский (с ним Волошин встречался в Троице – Сергиевом посаде в начале 1917 года) называл работы "мета – геологией".

В феврале 1927 в Государственной академии художественных наук (ГАХН) Москвы Макс выставил 173 работы. Здесь же состоялся первый творческий вечер художника. Затем выставка переехала в Ленинград на Фонтанку в Клуб журналистов. В 1929 году акварели Волошина экспонировались на выставке "Графика и искусство в СССР" в Голландии, а мае 1930 года побывали в Риге, затем в Лондоне.

С предвоенного времени и вплоть до начала 60х годов прошлого века о художнике Волошине забыли. В 1961 году по инициативе авиаконструктора М.Л. Миля в клубе вертолетного завода состоялась первая расширенная выставка пейзажей художника. Затем акварели поехали в Москву, Ленинград, Киев, Харьков, Симферополь. Постоянная экспозиция работ Максимилиана Александровича имеется в картинной галерее Феодосии, где в запасниках хранятся еще множество его замечательных произведений.

В период с 1923 по 24 год Волошина в "Правде" и других московских изданиях причислили к "чужим", определив поэзию "как контрреволюцию в стихах". Некий Л.Сосновский обозвал Волошина как: "...потрепанного, бесцветного подголоска Бальмонта, Мережковского и прочих давнишних декадентов... новоявленный пророк революции где-то в зарубежной печати скулил из подворотни на нашу революцию"...

По этому поводу 23 ноября 1923 года Волошин из Коктебеля написал редактору петроградского журнала "Звезда" И.М. Майскому: "Стихи мои, хотя и о современности и о текущем – но они аполитичны до конца. Я отнюдь не гражданский, а антигражданский поэт. Поэтому мои стихи могут нравиться полярным по убеждениям людям. (Хотя вероятнее: одинаково возмущать и тех и других). ... моя цель подняться над политическим сознанием современности. (Прилагаю кстати мое последнее стихотворение "Поэту", как мое исповедание)".

... Если тебя невзначай современники встретят успехом,

Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды:

Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем...

Максимилиан Александрович не сдал своих позиций, оставаясь верным своим убеждениям. "Ни война, ни революция меня не испугали и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах еще более жестоких", - написал он в 1925 году.

Волошин давно вынашивал превратить свой дом в "Дом поэта" и по этому поводу обращался к Л.Б. Каменеву в ноябре 1924 года. "Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля своего рода литературно – художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи летом внаем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых".

О популярности волошинского дома можно судить по годам: в 1923 году в нем побывало шестьдесят человек, в 1924 уже триста, а в следующем – четыреста! Андрей Белый в 1933 году назвал дом Волошина "как один из культурных центров не только России, но и Европы".

Волошины живут бедно, писательство дохода не приносило, а оказание медицинской помощи Марьей Степановной местному населению давало гроши. 1 марта 1926 года Государственная Академия художественных наук (ГАХН), друзья и почитатели устроили благотворительный литературно-художественный вечер в помощь М. Волошину. Одни оказывали помощь, а другие…

10 октября 1928 года Комитет бедноты Коктебеля вынес решение: реквизировать дачу Волошина, члена союза писателей России, и выселить из Коктебеля как "нетрудового элемента". Вмешивается правительство, и дело о выселении закрылось.

Горький след в душе Волошина оставил художник В.П. Андерс с женой, гостивший в Коктебеле в 1928 году. "Прожив у нас два года, и казалось так дружественно, - они стали нас неожиданно упрекать в том, что мы не оправдали их ожиданий, что мы скупы, что мы эгоистичны, что этот дом лицемерия и т. д.".

Не лестно отзывалась и жена О. Мандельштама, которая не могла простить давнюю ссору Макса с мужем; Анна Ахматова тоже помнила пощечину Гумилеву, данную Максом в 1909 году. Много нервов портили Волошину фининспекторы, сомневающиеся в бескорыстной сдаче дома отдыхающим, а также соседи, с собачьим иском.

В письме к Евгении Герцык издерганный тяжбами Макс писал: "Ушедший год был тяжелым годом – в декабре из близких умерла Лиля (Черубина Габриак) и писательница Хин. А едва ликвидировалось дело о конфискации дачи, как начался ряд дел против наших собак...По одному делу мы уже приговорены к 100 р., а ожидается еще несколько. Идет наглое вымогательство. Все это совершенно нарушает тишину... и не дает работать. Нервы – особенно Марии Степановны – в ужасном состоянии".

Жена давно была больной и для лечения уехала в Харьков. Макс остался под присмотром друга дома ДомрачевойА.Л. В конце двадцатых годов Волошин вместе с Марьей Степановной в последний раз посетили Ленинград.

Буря сплетен, клеветы, наговоров обернулась в декабре 1929 году для Максимилиана Александровича инсультом. Макс еще больше пополнел, поседел. Одышка не давала ходу. С болезнью прекратилось и активное творчество; писал мало и чаще, не заканчивая своих произведений, но продолжал переводить на русский язык Флобера.

Стихи последнего периода жизни поэта – это боль за Россию, за ее судьбу, за ее слишком терпеливых людей. С апокалипсисом их сравнивать нельзя, в них сквозит надежда на воскресение русского духа. Стихотворение "Владимирская Богоматерь" – откровение поэта перед уходом в вечность.

И Владимирская Богоматерь

Русь вела сквозь мерзость, кровь и срам,

На порогах киевским ладьям

Указуя правильный фарватер.

Но слепой народ в годину гнева

Отдал сам ключи своих твердынь,

И ушла Предстательница – Дева

Из своих поруганных святынь...

Не дрожит от бронзового гула

Древний Кремль, и не цветут цветы:

Нет в мирах ослепительнее чуда

Откровенья вечной красоты!

После инсульта Волошин часто задумывался о скоротечности жизни, о вечности бытия, Вселенной и хрупкости здоровья, зависящего от воли судьбы. Для вечерних прогулок Макс выбирал тропку по берегу моря мимо могилы Эдуарда Андреевича Юнге.

В 1931 году Макс отдал дом в ведение Литфонда, оставив за собой лишь второй этаж. В этом же году ему назначили пожизненную пенсию.

К Новому, 1932 году, у Волошина обострилась бронхиальная астма. Больной впадал в депрессию: "Быстро и неудержимо старею, и физически, и духовно; дни глубокого упадка сил". В конце июля к астме присоединился  грипп и воспаление легких.

К смерти Макс готовился давно и её не страшится. Он завещал похоронить себя на высоком холме горы Кучук – Енишар без памятника или креста на могиле, чтобы «ими не портить природу». 11 августа в 11 часов дня 1932 года на 56 году у Максимилиана Александровича остановилось сердце.

12 августа, перед похоронами с Волошина сняли посмертную маску, но она получилась не достоверной.

На похороны собралось много народу. Их так описал Николай Чуковский: "Гроб везли на телеге. Стояла неимоверная жара. Ехали почти три километра. Последние двести метров на вершину холма гроб несли попеременно на руках Габричевский, чтец Артоболевский, писатель Георгий Петрович Шторм, Николай Корнеевич Чуковский и еще кто-то пятый. Перед тем, как закопать могилу Артоболевский прочитал стих Баратынского "На смерть Гете".

В это время, будто бы в знак траура, Карадаг окутался голубоватой дымкой, гул прибоя перешел в звон набатного колокола, пена прибоя, будто бы, стала черной каймой берега, по которому сотни километров отшагал Волошин, а дом без хозяина казался сиротливым на "лунной" земле солнечного Крыма.

Не в каждом литераторе, ученом можно отметить универсализм знаний. Максимилиан Александрович Волошин тому исключение. В нем сочетался поэт и критик, художник и переводчик, астроном и путешественник, добрейшей души человек и бескорыстный хозяин дома в Коктебеле.

Этот универсал для тех, кто знал Волошина близко, а кому был не знаком, казался выходцем с другой планеты, волей случая, занесенный на Землю. На самом деле Макс был до мозга костей землянином. Узнав о смерти друга, Всеволод Рождественский написал следующие строки:

И на холме, где мак роняет пламя,

Где свищут ласточки, и рушится прибой,

Мудрец, поэт, дитя, закрыв лицо кудрями,

Свой посох положил для вечности земной....

Время неумолимо, вот и сейчас трудно понять, то ли мы собираем камни культуры, то ли ими забрасываем прошлое. Но сквозь этот неумолимый камнепад слышится голос поэта, обращенный к нам, жителям нового тысячелетия.

Русь! Встречай роковые годины:

Разверзаются снова пучины

Неизжитых тобою страстей,

И старинное пламя усобиц

Лижет ризы твоих Богородиц

На оградах печорских церквей.

Все, что было, повторится ныне...

И опять затуманится ширь,

И останутся двое в пустыне –

В небе – Бог, на земле – богатырь.

Эх, не выпить до дна нашей воли,

Не связать нас в единую цепь!

Широко наше Дикое Поле,

Глубока наша Скифская степь!

Писатель, если он не будоражит общество, превращается в поденщика для своего рабочего стола. Настоящая литература – не статика, а динамика, без смирения, подобострастия и желания угодить публике. Не всем литераторам это дано, не каждый может подставить свою душу и сердце под пули критиков, сытую чванливость сильных мира сего, да и просто обывателей, которые пойдут на все, лишь бы их оставили в покое, лишь бы не трогали их затхлый мирок, под названием "материальное счастье". Мокрица и та гордится, что сверху каплет водица. Макс Волошин знал, что в жизни может быть все, но главное, не будет другой, и прожил жизнь с пониманием своего назначения на Земле и с верой, что его будут помнить.

Щемящей радостью душа моя объята;

Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру.

Я знаю, что приду к отцовскому шатру,

Где ждут меня мои, и где я жил когда-то.