…Ланскому. Тот откликнулся на просьбы, и, собрав бумаги, касаемые опального, представил их императору Александру II. Тот "повелеть соизволил: дозволить Салтыкову проживать и служить, где пожелает".

Итак, позади семь с половиной лет непрестанной борьбы за свое освобождение, годы надежд и разочарований, на что потрачена молодость и здоровье. 24 декабря 1855 года Вятка осталась позади. "Я оставил далекий город точно в забытьи…", - сделал запись в дневнике Михаил Евграфович.

Через четыре дня он был у матери в Ермолино, которая написала сыну Дмитрию в Петербург: "Михайла полон счастьем, что и описать не могу. Да устроит его господь. Не оставьте, мои друзья, его вашим приветливым радушием и на первый раз приютите пока у себя, до устройства.. Я знаю вашу любовь к нему, что он найдет в вас себе истинную отраду и теплую любовь братскую. Он уже поотвык от петербургской жизни, она ему будет совершенно новым выступлением".

 

Часть 4

Новый, 1856 год, Михаил Евграфович встретил в семье невесты во Владимире. Отпраздновав, жених уехал в столицу. Она поразила его: " … добравшись до Москвы, я сразу понюхал свежего воздуха. Несмотря на то, что у меня совсем не было там знакомых или же предстояло разыскивать их, я понял, что Москва уже не прежняя… наслушался такого, что ушам не верил…. Говорили смело, решительно, не опасаясь, что за такие речи пригласят к генерал-губернатору. В заключение, железный путь от Москвы до Петербурга был уже открыт".

Благодаря протекции министра внутренних дел С.С.Ланского, Салтыков получил место в министерстве хозяйственного департамента, правда, временно без жалования. Определившись со службой, Михаил Евграфович занялся устройством личной жизни. Ольга Михайловна формально была не против женитьбы сына на бесприданнице, но внутренне протестовала, считая, что он мог бы поработать в Вятке, скопить капитал и потом перебраться в Петербург. В письме к Дмитрию она высказывала опасения: "Я сегодня как-то особенно грустна и больна ужасно, и из головы Михайла не выходит. Судьба его так мне темна, такой загадочной кажется. Как решиться жениться на девушке вовсе неимущей, надеясь только на силу матери, которая также весьма ненадежна, ну, видимо, богу угодно такой послать мне крест … но я молчу и молю бога подкрепить меня в молчании и терпении". Действительно, Михаил обратился к матери за помощью, имея на это основание. По завещанию отца, ему досталась часть имения от которой он отказался в пользу братьев, с оговоркой, что при необходимости, мать ему поможет, но она не торопилась с исполнением обещания.

К материальным затруднениям Салтыкова добавились разногласия с отцом невесты, переросшие в открытую неприязнь. Настроение ухудшилось и от неопределенности места венчания. Была мысль обвенчаться в Петербурге, но не хватало средств, решили обряд провести в Москве. Мать возмущалась, мол, обвенчались бы в деревенской церкви: тихо и экономно.

Преодолев все препятствия, 6 июня 1856 года в Крестовоздвиженской церкви близ Арбатских ворот состоялось венчание. Со стороны жениха был лишь младший его брат – Илья. Свадьба оказалась стеной, отделившей Михаила от матери. Она гневно писала Дмитрию: "Господь Михайле да будет плательщиком за всех нас, что он нас так оскорбил и посеял столько горести. Но все господь же и устроит по-своему… Другу твоему рыша яму, в сию сам пади… И все же узрели возвратившегося волка, алчещего разорвать узы родства попрать нашу любовь, изгнать из материнского сердца детей и водвориться самому. О, какая казнь, каков гнев божий может постигнуть его. Господи, обрати его в раба своего и сердце его умягчи, да не очерствеет оно от зала". Имея отходчивое сердце, Михаил Евграфович поехал к матери в Ермолино, но примирения с ней не добился. Храня обиду на сына, она писала Дмитрию через год: "Да что делать ныне матери в отставке, только дай, а более и знать не хотим. Коллежский советник… с голой барыней своей. Вот ворона-то залетела в барские хоромы, ну да работай, пиши статьи, добывай деньги ради барыни". А он "барыню" любил всей душой.

Первый месяц после свадьбы молодая семья жила в Петербурге у брата Дмитрия, затем переехала в Волковы номера на Большой Конюшенной улице.

К осени 1856 года Салтыкова утвердили в должности "чиновника особых поручений" при министерстве с годовым жалованием 1200 рублей. Таким образом, он получил материальную независимость от матери.

 

Часть 5

Незадолго до смерти Николая I теоретик славянофильства К. С.Аксаков подал записку "О внутреннем состоянии России" наследнику престола Александру II. В ней было сказано: "Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью. Правительство, а с ним и верхние классы, отдалилось от народа и стало ему чуждым. И народ и правительство стоят теперь на разных путях, на разных началах. Не только не спрашивается мнения народа, но всякий честный человек опасается говорить свое мнение. Народ не имеет доверенности к правительству: правительство не имеет доверенности к народу. Народ в каждом действии правительства готов видеть новое угнетение; правительство постоянно опасается революции и в каждом самостоятельном выражении мнения готов видеть бунт и на этом-то внутреннем разладе, как дурная трава, выросла  непомерная, бессовестная ложь, уверяющая во всеобщем  благоденствии, обращающая почтение к царю в идолопоклонство, воздающая ему, как идолу, божескую честь. Все лгут друг другу, видя это продолжают лгать, и неизвестно до чего дойдут. Всеобщее развращение или ослабление нравственных начал в обществе дошло до огромных размеров. Взяточничество и чиновный организованный грабеж – страшны.. Это сделалось не личным грехом, а общественным; здесь является безнравственность самого общественного, целого внутреннего устройства".

Начало царствование Александра II многими было воспринято оттепелью, "эпохой возрождения" в политической жизни страны. Действительно, не так свирепой стала цензура, оставшиеся в живых декабристы получили амнистию, готовилась отмена крепостного права, о которой  еще Николаю I докладывал шеф жандармов И.Х.Бенкендорф: "Весь дух народа направлен к одной цели – к освобождению… Крепостное состояние есть пороховой погреб под государством и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же… Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, пока начнется снизу от народа".

В первые месяцы жизни в Петербурге Салтыков, как говорится, "наводил мосты" среди литераторов, утраченные за семь ссыльных лет в Вятке. По этому поводу он писал: "То было время всеобщих "сований" Я заметался вместе с другими… от тысячи неопределенных порывов, которые вдруг народились в моей груди и потянуло меня на простор. Все мое существо, казалось, очистилось, просветлело; новая кровь катилась по жилам. "Зовет" – раздавалось со всех сторон, и хотя чудо признания заставляло себя ждать, но признаки, позволявшие угадывать сердцем его близость, чуялось всюду. Я вышел на призыв очень бойко. К чему я тогда не примазывался! В каком "хорошем" деле не предлагал свои услуги!"

Через литератора А.В.Дружинина, сотрудника "Современника", а затем редактора "Библиотеки для чтения", Салтыков познакомился с Тургеневым, Некрасовым, Л.Толстым, Григоровичем, Островским и др. Возобновил посещение дома Панаевых. Авдотья Яковлевна Панаева вспоминала: "Я увидела Салтыкова в редакции "Современника" уже в вицмундире в начале шестидесятых годов: сумрачное выражение его лица еще больше усилилось. Я заметила, что у него появилось нервное движение шеи, точно он желал высвободить ее от туго завязанного галстука. Кроме того, в нем произошла большая перемена – из молчаливого он сделался очень говорливым. Он всех смешил энергетическими эпитетами, которыми награждал чиновничество, и говорил, что служить более не может, выходит в отставку и займется литературой; что отупеешь в среде людей, у которых вместо мозга в голове органчик и единственным мотивом "Тебе бога хвалим".

О литераторах и литературе Салтыков говорил: "… чтобы произведение имело последствием не только праздную забаву читателя, а тот внутренний переворот в совести его, который согласен с видами художника. Каким путем достигается этот результат – отрицанием или исканием положительных и идеальных условий жизни, - это все равно; дело в том, что результат непременно должен быть – в противном случае искусство теряет весь свой благотворный характер и становится на степень простого акробатства… народная жизнь, сама по себе не без труда и усилий вырабатывает что-либо положительное, а писатель, желающий отыскать положительное стороны жизни там, где их нет, ставит себя в фальшивое положение к ней и сразу признает себя несостоятельным и поставленным именно в то положение, в которое ставит художника распространяющееся у нас понятие о чистом искусстве".

Во второй книжке "Русского вестника" за 1856 год начали печатать, выдержанные в традиции Гоголя, "Губернские очерки" Салтыкова, подписанные "Николай Иванович Щедрин". Эта фамилия стала литературным псевдонимом писателя. В основу очерков положены собственные житейские наблюдения, начиная с детства и кончая прозябаниями в Вятке. В них нет фальши, в них провинциальная жизнь показана в ярком свете, бьющем в глаза читателям своей жестокой правдой. Рукопись первым прочитал Дружинин, одобрив их. И.С.Тургенев же выразил неудовольствие, сказав, что "это совсем не литература, а черт знает что такое!, язык – вонючий канцелярской кислятиной, юмор – топорный" и т.д. Либеральная московская цензура изъяла из печати некоторые очерки.

Иную оценку "Очерки" получили от писателя - демократа Н.Г.Чернышевского, назвав их "прекрасным литературным явлением". Критик Добролюбов отметил, что судя по "Очеркам" Щедрин "любит этот народ, он видит много добрых, благородных, хотя и неразвитых или неверно направленных инстинктов в этих миренных смиренных, простодушных тружениках. Тут нет сентиментальничания и ложной идеализации; народ является как есть, с своими недостатками, грубостью, неразвитостью".

Очерк "Скука" начинается так: "Скучно! крупные капли дождя стучат в окна моей квартиры; на улице холодно, темно и грязно; осень давно уже вступила в права свои, и какая осень! Безобразная, грязная, с проницающею насквозь сыростью и вечным туманом, густою пеленою встающим над городом…

Свеча уныло и как-то слепо освещает комнату; обстановка ее бедна и гола: дюжина стульев базарной работы да диван, на котором жутко сидеть, - вот и все… Я думал в кичливом самообольщении, что нет такой силы, которая может сломить энергию мысли, энергию воли! И вот оказывается, что какому-то неприятному, далекому городку и предстояло совершить этот подвиг уничтожения… О провинция! Ты растлеваешь людей, ты истребляешь всякую самодеятельность ума, охлаждаешь порывы сердца, уничтожаешь все, даже самую способность желать!

О, вы, которые живете другою, широкою жизнию… И если когда-нибудь придется вам горько и вы усомнитесь в вашем счастии, вспомните, что есть иной мир, мир зловоний и болотных испарений, мир сплетен и жирных кулебяк – и горе вам, если вы тотчас не поспешите подписать удовольствие вечному истцу вашей жизни – обществу !

Вокруг меня мгла и туман; Порфирии Петровичи, Яковы Астафьичи, Федоры Герасимычи жадно простирают ко мне голодные руки и не дают мне дохнуть…

Где я, где я, господи!"

Отдельной книжкой "Губернские очерки" вышли в 1857 году, выдержав еще два издания в 1864 и 1882 годах.

В 1857 году М.Е.Салтыков встретился с Н.А.Некрасовым, редактором "Современника".  Несмотря на то, что Николай Алексеевич представлял его "туповатым, грубым и страшно зазнавшемся господином", тем не менее, предложил сотрудничество. Первый рассказ Щедрина "Жених" был напечатан в "Современнике" в этом же году.

Несмотря на цензурную "оттепель", государево око не оставляло без внимания демократическую печать и литераторов этого направления. Не обошли вниманием и Щедрина, его письма подвергались перлюстрации в III отделении, а писатель, в докладной одного из чиновников этого ведомства, представился как "человек безнравственный и сатирик, нерасположенный к правительству".

Постоянные мелкие конфликты с вышестоящим начальством, недомолвки, замечания относительно сотрудничества с журналами вызывали у Салтыкова раздражение и желание уехать в провинцию на службу, где мог бы вплотную заняться любимой литературой. Словно уловив зов его души, министр внутренних дел Ланской предложил царю кандидатуру Салтыкова на место вице-губернатора в Рязань. Представляя кандидата, Ланской пояснил Александру II, "… что-де вот это тот самый Салтыков, который пишет…" На что государь ответил: "И прекрасно; пусть едет служить да делает сам так, как пишет".

Перед отъездом на новое место службы Ланской дал Михаилу Евграфовичу совет, чтобы "… был поосторожнее в литературных делах, потому что, бог знает, с которой стороны ветер дует".

В апреле 1858 года Салтыков вместе с Елизаветой Аполлоновной выехал в Рязань. По пути они остановились на десять дней в Москве в одной из лучших гостиниц. За это время Михаил Евграфович встретился с редактором "Русского вестника" Катковым и предал ему несколько своих рассказов для печати. Редактор смотрел на писателя, как на "дикого" и сумасшедшего". Неприязнь их на почве взглядов на действительность затем перерастет в откровенную ненависть друг к другу. Радушными оказалась встречи с Л. Н.Толстым и С.Т.Аксаковым.

 

Часть 6

13 апреля вице-губернатор М.Е.Салтыков прибыл Рязань. Двумя днями позже, пешком, в вицмундире, он подошел к двери присутственных мест. Швейцар спросил его: "Как о вас доложить?" Этот эпизод подчеркивает не странность Салтыкова или желание обратить на себя внимание, а о пренебрежении к должности. Главное для него была не внешняя значимость, а служба, которой отдавал много сил. О работоспособности нового начальника воспоминал делопроизводитель С.Н.Егоров: "Работа его по службе была изумительна… вице-губернаторы являлись в заседание на час, полтора для подписания журналов… Он же все утро до трех-четырех часов занимался в Губернском правлении. Не только вычитывал все, но поверял изложенное с подлинным делом, которое требовал к каждому журналу… Можно судить о труде, какой падал на одного… Брать взяток, господа, я не позволю, и с более обеспеченных жалованьем я буду взыскивать строго. Кто хочет служить со мною – пусть оставит эту манеру и служит честно".

Брату Дмитрию Михаил писал: "… я живу здесь не как свободный человек, а в полном смысле слова, как каторжник, работая ежедневно, не исключая праздничных дней, не менее 12 часов. Подобного запущения и запустения я никогда не предполагал, хотя был приготовлен ко многому нехорошему; уж одно то, что в месячной ведомости показывается до 2 тыс. бумаг неисполненных, достаточно покажет тебе, в каком положении находится здешнее Губернское правление. А потому я должен усиленно работать, чтобы хоть со временем увидеть свет сквозь эту тьму…" За работой Михаил Евграфович совершенно забыл о молодой жене…

Работая сам на пределе сил, он заставлял и других работать в таком же темпе, что естественно вызывало протест, тем более, что чиновники мелкого ранга получали низкое жалование, а за сверхурочную работу им не платили. Дело дошло до того, что в газете "Московские ведомости" от 12 августа 1858 года появилась статья под названием "Еще несколько слов о чиновниках". В ней, в частности, говорилось: "Если начальник не всегда имеет средство облегчить для бедного чиновника тяжелую ношу материальных нужд, по крайней мере он не должен давить его своим величием, начальник не должен отказаться подать бедному чиновнику свою благородную руку и приветствовать без педантизма мягким словом, как человек человека, не осматривая его с головы до пят в какое-нибудь глупое стеклышко (монокль) нагло уставленное в упор сконфуженному подчиненному". Салтыков узнал себя в этом снобе. Разыскав автора статьи, проживавшего в Рязани, он пришел к нему домой и благодарно пожал руку. После чего отменил внеурочные работы и стал иначе относится к мелким чиновникам, вникая в их быт.

Из воспоминаний С.П.Егорова: "Строгий в службе, он был в высшей степени правдив и человечен… Он ежедневно имел дело с каждым чиновником и всех знал. Несмотря на строгую и трудную службу, все его любили и ничем ради него не тяготились, потому что он всякого ценил по достоинству, поддерживал и давал быстрый ход по службе, входя в положение даже частной жизни подчиненного. Серьезный до суровости с равными, был очень мягок и деликатен с низшими".

Из письма Михаила Евграфовича к В.П.Безобразову в июне 1858 года: "Подобно скопища всякого рода противозаконий и бессмыслия вряд ли можно найти, и вятское плутовство есть не более как добродушие по сравнению с плутовством рязанским".

Занимаясь расследований помещичьих беззаконий в отношении крепостных, Салтыков неоднократно повторял: "Я не дам в обиду мужика! Будет с него господа… Очень, слишком даже будет!"

Среди помещиков и чиновников росло недовольство новым вице-губернатором, который в обсуждении отмены предстоящего крепостничества вставал на сторону крестьян, запуганных, забитых, лишенных элементарных юридических прав, от безысходности которые брались за топоры. Этому стихийному протесту Салтыков посвятил рассказ "Развеселое житье", о жизни бывшего холопа Ивана, бежавшего от помещика в банду разбойников: "Народу у нас предовольно. - говорит Иван. – И из Рязани, и из Казани, и из – под самого Саратова, есть и казенные, есть и барские, однако больше барских…" Рассказ был напечатан в 1859 году в журнале "Современник". Затем в разных изданиях вышли другие рассказы: "Генерал Зубатов", "Гегемониев", "Госпожа Падейкина" и др.

Губернаторы в России менялись часто, На смену добродушному рязанскому губернатору М.К.Клингенбергу пришел тридцатипятилетний генерал Н.М.Муравьев, сын министра государственного имущества М.И.Муравьева. Через месяц совместной работы Салтыков пишет В.П.Безобразову о том, что новый губернатор "разразился над Рязанью подобно Тохтамышу… Рязань, может быть,, и полюбит это, потому что она издревле к таким людям привыкла, но для меня подобное положение вещей несносно. Главное основание всех его действий – неуважение к чужой мысли, чужому мнению и чужому труду".

Чувствуя, что общего языка с "Тохтамышем" не найти, Михаил Евграфович срочно обратился с прошением к министру Н.Милютину о переводе или в Тверь или Калугу. Просьбу мятежного вице-губернатора удовлетворили, назначив на такую же должность в Тверь, под начальство бывшего первого адъютанта Александра II графа П.Т.Баранова.

24 июня 1860 года Салтыков вместе с супругой прибыли в Тверь и поселились в двухэтажном особняке на Рыбацкой улице с видом на Волгу. О начале новой службы Салтыков писал брату Дмитрию, что она "…идет хорошо, и с Барановым я покамест в большой приязни".

На новом месте, как и в Рязани, все оказалось прежним: злоупотребления  властей, взятки, рутина, пренебрежения законами, унижения, грабеж народа и т.д.

Побывав на ревизии в уездном городишке Весьегонске Тверской губернии, Салтыков написал в отчетной записке: "Обревизовав не только канцелярский порядок, но и подлинные дела земского суда, ревизующий имел случай убедиться, что для земского суда, а в особенности для земского исправника, нет ничего затруднительного арестовать человека или оставить на свободе, произвести следствие в том или ином смысле, то есть с обвинением или оправданием подсудимого, - все это дело ничем не оправдываемого и совершенно непозволительного произвола… Удивлению достойно, как могут существовать люди при подобном управлении".

Россия оставалась одной из стран в Европе, сохранившая крепостное право. Реформа, за которую выступили на Сенатской площади Петербурга дворяне декабристы в 1825 году наконец-то состоялась. Определенную роль в теорию реформ внес и Салтыков, разделяя мнение своего бывшего шефа министра Н.Милюкова, который сказал: "Никогда, никогда, пока я стою у власти, я не допущу каких бы то ни было  притязаний дворянства на роль инициаторов в делах, касающихся интересов и нужд всего народа. Забота о них принадлежит правительству: ему и только ему одному принадлежит и всякий почин в каких бы то ни было реформах на благо страны".

19 февраля (3 марта) 1861 года в Петербурге Александр II подписал "Манифест об отмене крепостного права" и "Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости", включая 17 законодательных актов. 5 марта 1861 года в "прощенное воскресение" Манифест вначале зачитали в церквах Москвы и Петербурга, а в дни великого поста - по всей стране. Несомненно – это для России был великий исторический акт!

Эйфория от принятого Манифеста вскоре прошла. Историк М.Н.Покровский считал, что "… реформа для большинства крестьян свелась к тому, что они перестали официально называться «крепостными», а стали называться «обязанными»; формально они стали считаться свободными, но в их положении абсолютно ничего не изменилось или даже ухудшилось: в частности, пороть крестьян помещики стали ещё больше. «Быть от царя объявленным свободным человеком и в то же время продолжать ходить на барщину или платить оброк: это было вопиющее противоречие, бросавшееся в глаза".

Вся система реформы сводилась к одному – к выгоде землевладельцев. Примером может служить выкуп крестьянами земли. Если по рыночной стоимости она оценивалась в 544 млн. рублей, то выкупная составила 867 млн. "Вольные" крестьяне начали бунтовать. Только в 1861 году произошло 1176 восстаний, которые, зачастую, жестоко подавлялись полицией и войсками.

Салтыков писал 11 мая 1861 года Е.И.Якушкину, члену Губернского присутствия в Ярославле: "Покуда я ездил в Ярославль, уже сделано два распоряжения о вызове войск для экзекуций. Крестьяне не хотят и слышать о барщине и смешанной повинности, а помещики, вместо того, чтобы уступить духу времени, только и вопиют о том, чтобы барщина выполнялась с помощью штыков… Впрочем, я, со своей стороны, подал губернатору довольно энергический протест против распоряжений присутствия и надеюсь, что на днях мне придется слететь с места за эти действия".

Споря с поэтом Афанасием Фетом по поводу "радостного" крестьянского труда, Михаил Евграфович писал: "раздумаешься о тяжелом крестьянском труде, когда, например, во время пахоты мужик, напрягая свои мышцы почти наравне с лошадью, проходит за день по мокрой и вязкой пашне до пятидесяти верст; или на вывозе навоза он обязан за тот же день пройти пешком уже верст двадцать и при этом вскинуть на каждый воз двадцати пяти пудов, всего же за десять ездок – 250 пудов; такое же количество пудов навоза раскидать по полю. И за все это он получает гроши. А косьбы, жнитво? Как оценить эту мучительную работу?" 

В полемических статьях Салтыков раскрыл силу, которая произвела реформу 1861 года. Это не монарх, не верхушка власти, не помещики, а "сила не анархическая, а устроительная… Вникните в смысл этой реформы, взвесьте ее подробности, припомните обстановку, среди которой она совершилась, и вы убедитесь: во – первых, что несмотря на всю забитость, одна только эта сила и произвела всю реформу и, во-вторых, что, несмотря на неблагоприятные условия, она успела положить на реформу неизгладимое клеймо свое, успела найти себе поборников даже в сфере ей чуждой". Силу, совершившую крестьянскую реформу, Салтыков сравнивает с освобождением Руси от поляков в 1612 году. "А вот поревновал однажды Кузьма Минин-Сухорук – и сделал. Неужели это Минин сделал? И как он сюда попал? Как не затонул в общей засасывающей пучине? Нет, это не Минин сделал, а сделал сила, которая выбросила его из пучины, выбросила не спросясь никого, выбросила потому, что бывают такие минуты в истории, что самые неизмеримые хляби разверзаются сами собой".

Естественно, взгляды Салтыкова не совпадали с теми, кто их проводил. Несколько статей на эту тему, в том числе и "Несколько слов об истинном значении недоразумений по крестьянскому вопросу", он отправил в газеты и журналы.

Конфликт с властями следовал один за другим. Особый, до неприязни, возник с управляющим государственным имуществом В.Г.Коробьиным. Обессиленный борьбой, Михаил Евграфович делился 16 мая своими мыслями с П.В.Анненковым: "В настоящую минуту так гадко жить, как вы не можете себе представить. Тупоумие здешних властей по крестьянскому делу столь изумительно, что нельзя быть без отвращения свидетелем того, что делается".

Встал вопрос об уходе со службы, покупке небольшого имения, чтобы заняться там хозяйством и писать, писать, писать, тем более, что материала накопилось больше, чем достаточно. На его основе, для журнала "Современник, Михаил Евграфович начал "глуповский цикл", состоящий из "Клеветы", "Глуповского распутства", "Каплунов", "Глупов и глуповцев".

Город Глупов – острая сатира на провинциальные города и городишки Российской империи, в которых работал и посещал по долгу службы Салтыков. Эти города (Вятка, Рязань, Тверь и др.) по глупости чиновников оказались похожими друг на друга, как близницы-братья. "… у нас в городе Глупове, - пишет автор, - городничий совсем от рук отбился; на главной площади лежит кучами навоз; по улицам ходят стаями собаки… Были губернаторы добрые, были и злецы; только глупых не было – потому что начальники!.. В то счастливое время, когда я процветал в Глупове, губернатор там был плешивый, вице-губернатор плешивый, прокурор плешивый. У управляющего палатой государственных имуществ хотя и целы были волосы, но такая странная была физиономия, что с первого и даже последнего взгляда он казался плешивым. Соберется, бывало, губернский синклит этот да учнет о судьбах глуповских толковать – даже мухи мрут от речей их, таково оно тошно!.. Затем жизнь наша была постоянным праздником: мы пили, ели, спали, играли в карты, подписывали бумаги и, подобно сказочной Бабе Яге, припевали: Покатюся, поваляюся на Иванушкиных косточках, Иванушкиного мясца поевши!"

Сатира писателя - это реальные рассуждения: "Можно мыслить,- отмечал он, можно развиваться и совершенствоваться, когда дух свободен, когда брюхо сыто, когда тело защищено от неблагоприятных влияний атмосферы и т.п. Но нельзя мыслить, нельзя развиваться и совершенствоваться, когда мыслительные способности всецело сосредоточены на том, чтоб как-нибудь не лопнуть с голоду, а будущее сулит только чищение сапог и ношение подносов… Спроси у глуповца: отчего ты не развит, груб и невежествен? Он ответит тебе: а оттого, что тятька и мамка смолоду мало секли. Спроси еще: отчего ты имеешь лишь слабое понятие о человеческом достоинстве? Отчего так охотно лезешь целовать в плечико добрых благодетелей? И пр. и пр. Он ответит: а вот у нас Сила Терентьич есть – так тот онамеднись, как его выстегали, еще в ноги поклонился, в благодарность за науку!"

"Моя "Клевета", - писал автор, - взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть против меня, подрывавшему самый "принцип" глуповского миросозерцания. Заметьте, что я не имел ввиду Твери, но Глупов все-таки успел поднюхать себя в статье… Рылокошения и спиноотворачивания во всем ходу. То есть, не то чтобы настоящие спиноотворачивания, а те, которые искони господствовали в лакейских. Шушукают и хихикают, пока барина нет, в вошел барин – вдруг молчание, все смешались и глупо краснеют: мы, дескать, только что сию минуту тебя обгладывали… "

 

Часть 7

Салтыков считал, что "всякий человек имеет как бы естественную потребность в своем собственном угле. Там он сосредоточит все заветное, пригретое, пригубленное, туда он придет после изнурительных скитаний по белу свету, чтоб успокоиться от жизненных обид; там он взлет своих детей  и даст им возможность проникнуться впечатлениями настоящей, ненасмуренной действительности; там он почувствует себя свободным от всяческой подлой зависимости, от заискиваний, от унизительной борьбы за право дышать, говорить, мыслить…"

В начале январе 1862 года мать дала Михаилу взаймы денег на приобретения в Подмосковье имения Витинево, оформленное на имя жены. В конце месяца Салтыков написал прошение об отставке, мотивируя "состоянием здоровья". 9 февраля император удовлетворил просьбу.

Благоустройство имения требовало много времени, которым Михаил Евграфович не располагал; литературные дела требовали спешности. В Витеневе он узнал, что журнал "Современник" за "вредное" направление закрыли на восемь месяцев, а редактора Чернышевского арестовали и посадили в Петропавловскую крепость. С ноября 1863 года Салтыков становится одним из редакторов и публицистом журнала, с ведение хроники "Наша общественная жизнь" Многие писатели и журналисты недоумевали, как мог чиновник высокого ранга войти в редакцию прогрессивного журнала. Некоторые называли его "чужой овцой"; критиковал его и Ф.М.Достоевский. Несмотря на критику, Салтыков не изменил своих убеждений и его " будет занимать не петербургская, собственно жизнь, с ее мероприятиями и мероизъятиями, но и общий характер русской общественной жизни в ее величественном и неторопливом стремлении к идеалу".

В статьях цикла "Современные призраки" салтыковская сатира принимает трагический характер. Еще бы, ведь "миром управляют призраки". "Что такое призрак? – задает писатель вопрос читателям. – Рассуждая теоретически, это такая форма жизни, которая силиться заключить в себе нечто существенное, жизненное, трепещущее, а в действительности заключает лишь пустоту". Салтыков видит иной путь пробуждения России к новой жизни: "Когда цикл явлений истощается, когда содержание жизни бледнеет, история гневно протестует против всех увещаний. Подобно горячей лаве проходит она по рядам измельчавшего, изверившегося, исстрадавшегося человечества, захлестывая на своем пути и правого и виноватого. И люди и призраки поглощают мгновенно, оставляя вместо себя голое поле. Это голое поле представляет истории прекрасный случай проложить себе новое, и притом более удобное ложе".

Салтыков был в центре культурной жизни России. В сентябре 1863 года посетил годичную выставку художников в академии художеств в Петербурге. Сознанием его завладела картина Н.Н.Ге "Тайная вечеря". Будучи тонким психологом Михаил Евграфович писал: "Мне нравится общее впечатление, производимое картиной; мне нравится отношение художника к своему предмету; мне нравится, что художник без всяких преувеличений разъясняет мне, зрителю, смысл такого громадного явления… Зритель не может ни на минуту сомневаться, что здесь произошло нечто необыкновенное, что перед глазами его происходит последний акт одной из тех драм, которые издалека подготавливаются и зреют и наконец-таки вырываются наружу со всем запасом горечи, укоризны и непреклонной ненависти… Внешняя обстановка драмы кончилась, но не кончился ее поучительный смысл для нас. С помощью ясного созерцания художника мы убеждаемся, что таинство, которое собственно и заключает  в себе зерно драмы, имеет свою преемственность, что она не только не окончилась, но всегда стоит перед нами, как бы вчера совершившееся. Такой вывод не может не действовать на толпу освежительно".

В этом же году "Современник" выпустил два салтыковских сборника очерков, рассказов под названием: "Сатира в прозе" и "Невинные рассказы". Критик Писарев так отозвался о новых работах автора: "… еще раз скажу г. Щедрину: пусть читает, размышляет, переводит, компилирует, и тогда он будет действительно полезным писателем. При его умении владеть русским языком и писать живо и весело он может быть очень хорошим популяризатором. А Глупов давно пора бросить".

Со свойственной эмоциональностью, Щедрин ответил ему: "На днях один из знаменитейших наших ерундистов т.е. Писарев, упрекнул меня: вы, говорит, для глупцов пишите, вы глуповский писатель! И думал, вероятно, что до слез обидел меня такою острой речью. А вышло совсем наоборот: я принял эту речь себе за похвалу. Неужели же вы думали, милостивый государь, что я пишу не для глупцов, а желаю просвещать китайского богдыхана?.. Я деятель скромный и в этом качестве скромно разрабатываю скромный глуповский вертоград. Поэтому-то я и говорю с глупцовцами языком им понятным и очень рад, если писания мои им любезны".

В 1863 году отдельным изданием вышла книжка Щедрина "Сатира в прозе".

Посетив имение зимой, Салтыков впал в уныние от вида деревенской жизни "освобожденных" крестьян. В фельетоне "В деревне" он пишет, в частности, об избах: "Окруженные со всех сторон снежными сугробами, придавленные сверху толстым снежным пластом, они одним своим видом говорят путнику о всякой бесприютности, о всевозможных лишениях и неудобствах… тут в деревне старики, отживающие свой век на полатях, тут и взрослые дети их обоего пола, и подростки, и, наконец, малые дети до грудных младенцев включительно… Смрад от всякого рода органических остатков, дым от горящей в светце лучины, миазмы от скопления на малом пространстве большого количества людей, от мокрой одежды и всякого тряпья, развешенного для сушки около огромной печи, занимающей без малого четверть в